— Вы говорите о душе?
— Конечно! Ради того, чтобы высечь из куска мрамора прекрасную статую, скульптор вынужден бить по нему молотком и зубилом. Любой из этих ударов способен уничтожить заготовку, расколоть ее пополам. Риск огромен! Но только пойдя на риск можно добиться чего-нибудь. Только так возможно создать что-нибудь действительно стоящее!
— Боюсь, что в данном случае вы не рассчитали силу удара, — спокойно сказал Алеша.
— Может быть. Но если это так, я почувствую раскаяние и душевную муку. А раскаяние — первый шаг к вере, а значит — к спасению.
Алеша отвернулся от артиста.
— Что ж, — тихо сказал он, — надеюсь, вы сумеете правильно распорядиться своими тридцатью монетами.
— Я не брал денег, — устало сказал артист. — Деньги здесь совершенно ни при чем.
— Отчего же ни при чем? — заговорил вдруг комиссар Глазнек, с интересом слушавший их беседу. — Очень даже при чем. Мы обещали вознаграждение за поимку этого субъекта, и вы его получите. Прямо сейчас.
Глазнек достал из кармана шинели кожаный мешочек и брякнул его на стол перед артистом.
— Вот, держите. Здесь много. Хватит, чтобы добраться до Севастополя или Феодосии и покинуть Россию. Если вы, конечно, захотите.
Артист посмотрел на мешочек и брезгливо поморщился.
— Я не возьму их.
— Это ваше право, — пожал плечами Глазнек. — Свою работу вы уже сделали. Если не хотите этих денег себе, раздайте их беспризорным. Вот и свершится добро, о котором вы так много говорите.
— Вы меня не поняли, — холодно проговорил артист.
— Не понял? — Глазнек пожал плечами. — Ну, извините. Кстати, вы здесь больше не нужны. Убирайтесь к черту — с деньгами или без.
Артист поднялся со стула. Плечи его ссутулились, голова понурилась. Он уже не казался так широк в плечах, как прежде. Словно с него сдунули плоть, как снег, как ненужный прах, оставив одну лишь костлявую суть.
— Прощайте, Алеша, — тихо сказал артист. — Пыток не бойтесь. Для таких, как мы с вами, пытки — это благо. Поверьте мне. Они помогут вам узнать о себе гораздо больше, чем вы узнали за всю прошедшую жизнь.
Он нахлобучил на голову шляпу, повернулся и побрел к двери.
Алеша смотрел на его сутулую спину, и в голову ему лезли нелепые и неуместные мысли. Подумалось вдруг, что артист прав и что поступок, на который он решился, избавил его от всего лишнего, яснее проявил его сущность, обострил ее.
«Что я такое думаю? Меня скоро убьют, а я оправдываю его? Или я поддался его сумасшествию, заразился им?»
Алеша протер кулаками глаза. Когда он их открыл, артиста в комнате уже не было.
— А награду так и не взял, — задумчиво проговорил Глазнек. — Хотите взглянуть, что там? — Не дожидаясь ответа, комиссар взял мешочек, развязал желтыми ногтями тесемку, перевернул мешочек и высыпал его содержимое на стол. Вместо монет на стол посыпались какие-то ржавые железки. Глазнек засмеялся — резким, сухим, отрывистым смехом, похожим на собачий лай. — Ну как? — весело сказал он. — Хороша шутка? А вы и впрямь подумали, что я ему заплачу?
Алеша ничего не ответил. Комиссар смахнул железки в ящик стола и закрыл его на ключ. Потом уставился акульими глазами на Алешу.
— Ну-с, — сказал он, — а теперь давайте поговорим. У вас есть кое-что, что вам не принадлежит.
— У меня нет ничего, что принадлежит вам, — произнес Алеша.
Комиссар осклабился.
— Я не собираюсь соревноваться с вами в остроумии. Извольте расстегнуть рубашку.
— Нет, — твердо сказал Алеша.
— Нет? — Глазнек приподнял бровь. — Что ж, я был готов к такому ответу. — Он вынул из кобуры пистолет и направил его на Алешу. — В последний раз спрашиваю — вы расстегнете рубашку?
— Нет, — повторил Алеша.
— Воля ваша, — сказал комиссар, быстро перегнулся через стол и ударил Алешу рукоятью пистолета по голове.
Алеша рухнул вместе со стулом на пол и глухо застонал.
— Отдайте мне пелену, — потребовал Глазнек. — Вы же знаете, я не могу взять ее сам.
Скрипнула дверь, в проеме показался Чепурнов.
— Что случилось, товарищ комиссар?
— Зайдите, — не поворачивая головы, сказал ему Глазнек. — Вы мне понадобитесь.
Чепурнов вошел в комнату и притворил за собой дверь. Прошел, настороженно поглядывая на чекиста, к столу. Глазнек по-прежнему на него не смотрел, его холодные, неподвижные глаза словно примерзли к лицу скрючившегося на полу Алеши.
— Нож при вас? — сухо спросил Глазнек.
— Да, — ответил Чепурнов. — А чего нужно делать?
— Я хочу, чтобы вы вырезали мальчишке глаза, — медленно проговорил комиссар.
Чепурнов облизнул сухие, в трещинках губы и сказал с сомнением в голосе:
— Зачем сразу глаза-то? Может, начать с пальцев? Или с ушей?
— Делайте как я приказал, — сухо ответил Глазнек.
— Ну глаза так глаза. — Чепурнов подошел к Алеше и присел перед ним на корточки. Медленно, как бы нехотя, достал из ножен клинок. Поднес его к лицу Алеши и спокойно проговорил: — Слышь, парень? Ты извини. Время нынче такое.
Холодное лезвие ножа коснулась Алешиного века.
— Не надо… — хрипло простонал Алеша. — Я… отдам вам ее.
Глазнек сделал знак Чепурнову, и тот убрал нож от глаз Алеши.
— Хорошо, — сказал Глазнек. — Я знал, что вы образумитесь.
Алеша, морщась от боли, сел на полу и задрал рубашку. Затем размотал с тела грязную тряпку и протянул ее Глазнеку.
— Это она? — спросил тот.
— Да.
— Не думал, что она такая… обычная.
— А вы чего ожидали? — усмехнулся Алеша. — Нимба? Золотого сияния?
— Нет, конечно. Но… Хотя вы правы. Во что еще могла завернуть младенца жена простого плотника?
— Какого плотника? — не понял Чепурнов.
— Неважно. Поверьте мне, Чепурнов, лучше вам этого не знать.
Комиссар отпер ящик стола, положил в него тряпку, снова запер его на ключ, а ключ положил себе в карман.
— Ну? — опять заговорил он, глядя на пленника. — А что же мне делать с вами?
— А вы разве умеете делать что-нибудь, кроме расстрелов? — сказал Алеша.
— Видите ли, — с усмешкой проговорил Глазнек, — недавно мы получили приказ беречь патроны. Поэтому в последнее время предпочитаем топить наших врагов в реке.
— Значит, вы меня утопите?
— Я бы с удовольствием выделил для вас пулю, но революция уравняла всех граждан в правах, и я не могу предоставить вам такую привилегию. Чепурнов, выведите отсюда этого молодого человека и прикажите своим людям отвести его к реке.
— Утопить, что ли? — спросил Чепурнов.
Глазнек холодно на него посмотрел:
— А у вас есть другие варианты?
— Нет, — покачал головой Чепурнов.
— Ну так какого черта вы задаете мне эти вопросы?
* * *Чепурнов вывел Алешу во двор. Два бойца сидели на поваленном дереве и курили самокрутки.
— Свиридов! Дронов! — окликнул их Чепурнов. — Подите сюда!
Бойцы поднялись с бревна и подошли.
— Возьмите этого молодца и… — Чепурнов встретился с Алешей взглядом и вдруг осекся. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
— Так что с ним сделать, товарищ командир? — спросил один из бойцов. — В расход, что ли?
— Не надо, — ответил Чепурнов, сглотнув слюну. — Я… сам. Сам все сделаю. А вы идите, отдыхайте.
Один из бойцов выдвинулся вперед.
— Товарищ командир, дайте я ему как следует руки свяжу, чтоб не убег. А то паренек шустрый. Сиганет в кусты и поминай как звали.
— Хорошо. Вяжи. Веревка есть?
— Да найдем.
Боец ушел в сарай и вскоре вернулся с веревкой. Он подошел к Алеше, завел ему руки за спину и крепко их связал. Деловито осмотрел узел, кивнул и удовлетворенно произнес:
— Таперича не убежит, будьте покойны.
— Молодец, свободен. — Чепурнов слегка толкнул Алешу в спину рукой. — А ты давай иди. Ступай, сказал!
Алеша покорно побрел к реке.
— Сколько тебе годков-то? — спросил Чепурнов, когда они немного отошли.
— Шестнадцать с половиной, — ответил Алеша.
Чепурнов вздохнул:
— Молодой еще совсем. Как же ты в это вляпался?
— Я просто пытался вернуться в Москву, — ответил Алеша.
— А что у тебя там?
— Дом.
— Дом, — эхом отозвался Чепурнов. — Да, брат, дом — великая вещь. У меня тоже дом был. И дом, и жена, и сын… Вот такой, как ты. Разве что чуток постарше.
— И где они теперь? — спросил Алеша.
— Теперь-то? — Чепурнов усмехнулся. — Дом бандиты спалили. Жену забили насмерть, когда узнали, что я в Красную армию подался. А сын… Сына я сам убил, своими руками.
— Как убили?
— В бою. Он у белых служил. Я-то ведь по погонам рубил, а не по человеку. Только опосля разглядел, когда он уже в траве лежал. Он еще жив был, когда я возле него присел. Велел мне себя не винить. Сказал, что прощает… Добрый был парень. Даже помирая, не себя, а меня жалел.
— И где они теперь? — спросил Алеша.
— Теперь-то? — Чепурнов усмехнулся. — Дом бандиты спалили. Жену забили насмерть, когда узнали, что я в Красную армию подался. А сын… Сына я сам убил, своими руками.
— Как убили?
— В бою. Он у белых служил. Я-то ведь по погонам рубил, а не по человеку. Только опосля разглядел, когда он уже в траве лежал. Он еще жив был, когда я возле него присел. Велел мне себя не винить. Сказал, что прощает… Добрый был парень. Даже помирая, не себя, а меня жалел.
Впереди показался поросший травой обрыв, а за ним замерцала серая кромка воды.
— Ну вот. Пришли, — сказал Чепурнов. — Встань-ка на самый край.
Алеша подошел к краю обрыва. Глянул вниз, и сердце у него учащенно забилось.
«Я не могу умереть, — пронеслось в голове у Алеши. — Это невозможно. Невероятно, чтобы меня не стало, чтобы все, что я чувствую, вижу, мыслю — чтобы все это превратилось в воздух и пыль».
— Я не могу умереть, — сказал Алеша вслух.
Чепурнов у него за спиной усмехнулся.
— Да ну? А я вот сейчас перебью тебе палкой ноги и сброшу в воду. Тогда и посмотрим, можешь ты умереть или нет. Плавать-то хоть умеешь?
— Что?
— Я спрашиваю: умеешь плавать?
— Умею.
Чепурнов оглянулся, достал из кармана нож и быстро перерезал веревку.
— Не разжимай пока рук. Как толкну, сразу ныряй и плыви. Только не шуми слишком. Плыви вправо, там будут камыши, спрячешься в них. Сможешь просидеть в камышах до темноты — будешь жить. Все понял?
— Да.
Чепурнов помолчал.
— Как думаешь, Страшный суд есть? — неожиданно спросил он.
— Не знаю. Должен быть, — ответил Алеша.
— Да, вопрос сложный. Диалектический. — Чепурнов вздохнул. — Готов? Ну, с богом, — и толкнул юношу в спину.
Алеша набрал полную грудь воздуха и кинулся с обрыва в реку.
* * *Пробраться в вагон, конечно же, не удалось. Зато в распоряжении Алеши было прекрасное, обдуваемое всеми ветрами место на крыше вагона. Ехать с ветерком было совсем не страшно, даже весело.
На третьем часу поездки Алеша попросил соседа присмотреть за ним (чтобы не свалился во сне с крыши) и задремал. Проспал несколько часов кряду. У Серпухова стал накрапывать дождь, и Алеша проснулся от того, что холодные капли стекали ему за шиворот. Он поежился и обхватил бока руками. Не помогло. Дождь между тем усиливался. Один из мужиков, сидевший неподалеку, стянул с себя всю одежду, свернул ее и спрятал под задницу, а сам сидел под дождем голый. Капли хлестали по его побелевшему от холода лицу, но он не выглядел расстроенным. Даже наоборот — улыбался.
— Вот дурковатый, — проворчал сосед Алеши, глядя на голого мужика. — К Москве, считай, уже не жилец.
— Может, он закаленный, — предположил, стуча зубами, Алеша. — Существуют разные методы.
— Ага. — Сосед окинул взглядом скрюченную фигуру Алеши и сказал: — А ты, часом, сам-то не болен? Выглядишь погано.
— Простыл немного, — пояснил Алеша. — В реке перекупался.
— В реке? Это сейчас-то? — Сосед зябко передернул плечами: — Видать, ты такой же ненормальный, как и этот.
Алеша вяло улыбнулся, но ничего не ответил. Губы свело холодной судорогой.
Когда совсем стемнело, поезд остановился на каком-то полустанке. Дождь немного утих.
— Хорошо бы слезть да где-нибудь обсохнуть, — сказал Алеше сосед.
— А что, мы остановились надолго? — хрипло спросил Алеша. Он уже не чувствовал своего окоченевшего тела.
Сосед раздумчиво поскреб черным ногтем небритый подбородок и сказал:
— Да кто ж его знает? Может, надолго, а может, нет. Людишек тут трется много. Вот так слезешь с крыши, а обратно уже не заберешься — место займут. Нет, здесь будем сидеть. Бог даст, через часик тронемся.
Сосед поднялся на ноги, подошел к краю вагона, расстегнул портки, крикнул: «А ну, православные, расступись!» и деловито помочился вниз.
Через полчаса дождь прекратился. Голый мужик достал из-под себя спасенную одежду. Сначала насухо обтерся какой-то тряпкой, похожей на грязный бабий платок, потом принялся не спеша одеваться. Натянул на себя кальсоны, штаны и шерстяную кофту. Алеша с завистью смотрел на него из-под сломанного козырька фуражки.
Мужик достал пиджак из «чертовой кожи», повертел его в руках, затем вдруг повернулся к Алеше и проговорил:
— А ну, сынок, накинь!
Изумленный Алеша хотел было отказаться, но не смог. На этот раз не из-за судороги, а из-за душевной слабости. Уж больно уютно и тепло выглядел этот пиджак.
— Чего сидишь? Бери, раз дают. Второй раз, чай, не попросят, — с завистью сказал ему сосед.
Алеша натянул пиджак и задрожал от обступившего выстуженное тело парного тепла.
* * *Москва поразила бывшего гимназиста. Она еще более одичала за тот год, что Алеша ее не видел. В прошлом году на Лубянской площади шла бойкая торговля халвой, папиросами, пряниками, даже какими-то носками и ковриками. Торговцы громко расхваливали свой товар, прямо как на восточном базаре. Нынче Лубянская площадь являла собой мрачное зрелище.
На площади стояло несколько помятого вида мужчин с какой-то поношенной одеждой в руках, которую они, по всей вероятности, пытались продать.
Неприятную картину усугублял мелко моросящий дождь, словно бы затягивающий серый городской ландшафт тонкой проволочной сеткой.
Кое-где на улицах тоже торговали, и тоже тряпьем. Среди торгующих попадались жалкие старухи интеллигентного вида — в треснувших пенсне и заношенных до противного лоска бархатных шляпках. Мимо старух проходили, топоча сапогами, матросы и рабочие с винтовками. Вид у них был суровый и властный. На прохожих они смотрели со снисходительным интересом и слегка свысока, как новые хозяева на старых слуг. Прохожие же старались не встречаться с ними взглядами, прошмыгнуть мимо, приняв униженный ссутуленный вид, свидетельствующий о том, что никакой опасности для дела революции они не представляют.
Изредка проезжали машины с военными. В некоторых сидели какие-то странные женщины в шинелях или кожаных пальто. На головах у них были фуражки со звездами.
Алеша прошел мимо синематографа, возле которого толклась толпа безобразно одетых и подвыпивших мужчин и женщин. Какая-то женщина крикнула ему вслед скабрезность и пьяно захохотала. Остальные ее поддержали.
«Господи, — с отчаянием думал Алеша, — что же такое творится с Москвой? Откуда повылезали все эти чудовища? Какое гнилостное болото их всех породило?»
На улицах лежал мусор. Дома выглядели какими-то неухоженными и заброшенными. Возле одного из особняков стояла изуродованная мебель — кресла и диваны с оторванной обивкой, шкафы и часы с дырами в тех местах, где полагалось быть инкрустации.
Увидев свой дом, Алеша почувствовал, как к горлу подкатил ком. Всего ничего времени-то прошло, а казалось, что уехал он из этого дома целую вечность назад — так все вокруг переменилось. Возле подъезда стояли солдаты в заношенных шинелях и курили папиросы. Алеша с тяжелым сердцем прошел мимо.
На грязный, неухоженный, голодный город спускались сумерки. На Тверской Алешу пробил озноб. Он пошевелил плечами, огляделся по сторонам и увидел покосившуюся вывеску «Кафе поэтов». Рассудив, что там можно погреться, Алеша открыл тяжелую деревянную дверь и шагнул внутрь.
Зала была небольшая и тесно набитая народом. Алеша пробрался на свободный стул, сел, пробормотав слова извинения двум молодым людям, которых пришлось слегка потеснить (один из них сурово посмотрел на Алешу сквозь круглые стеклышки очков, а второй весело ему подмигнул).
На эстраду выбежал молодой человек с вьющимися каштановыми волосами. Он обвел всех светлыми, лучистыми глазами и заговорил неуместно веселым голосом.
— Товарищи! Друзья! Я с удовольствием представляю вам нашего следующего гостя. Многие из вас хорошо его знают, а те, кто не знает его лично, безусловно, знают его стихи. Осмелюсь утверждать, что он лучший поэт современности, хоть иные из присутствующих могут это оспорить. Прошу вас, друзья, встречайте — Сергей Есенин!
Публика жидко зааплодировала. На эстраду, споткнувшись о ступеньку, взошел невысокий, скуластый блондин лет двадцати пяти в белой шелковой рубашке и темном галстуке, завязанном бантом. По шальному взгляду его было видно, что он слегка пьян. Блондин ослабил пальцами ворот рубашки, потом повел подбородком из стороны в сторону, словно и ослабленный ворот продолжал давить ему на горло. Затем вскинул светлую голову, слегка отвел в сторону руку и начал читать — хрипло, с каким-то истерическим надрывом, словно был чем-то сильно обижен:
Концовку блондин прочел особенно надрывно, переходя уже на неистовый и хриплый вскрик.