— Смотреть, что ли, больше не на что? — продолжила тетка педагогическую работу.
Подросток на секунду оторвался от телефона, оглядел помещение загса, скользнул рассеянным взглядом по тетке, по Маше и старикам и снова уткнулся в гаджег:
— Здесь смотреть не на что.
— А где же вашему величеству есть на что смотреть?
— На Красном море, — буркнул подросток. — Там коралловые рифы.
— А это ты папаше своему спасибо скажи, что мы сейчас не на Красном море, а здесь торчим, понял?
— Почему же папаше? Тебе спасибо. Это ж ты захотела, чтобы я фамилию менял. Могли бы со старой фамилией по старому загранпаспорту поехать.
— А-а-а, я, значит, захотела? — окрысилась тетка. — То есть ты бы спокойно фамилию его козлиную продолжил носить, и плевать тебе, как он со мной поступил?!
— Если б ты его постоянно не доводила, он бы нас не бросил, — подросток оторвался от телефона и уставился на нее абсолютно взрослыми, злыми глазами.
— Ты такая же сволочь, как твой отец, — прошипела тетка.
— Я рад! — голос его по-петушиному сорвался.
— Я бы тоже сейчас могла быть в Израиле, на Красном море, — встряла Маша. — Но тоже пока не складывается. — Ей хотелось как-то замять этот стыдный чужой скандал, защитить чужого, толстого, озлобленного ребенка.
— Мы в Израили не ездим, — с ненавистью срезала ее тетка.
— Русские люди в Египте купаются, — вдруг солидаризировался с матерью толстый. — В Израиле одни евреи.
— Следующий! — утомленно воззвали из-за двери шестого кабинета.
Маша на всякий случай сначала трижды заискивающе постучала, а потом вошла в тесную каморку.
— Опять вы, женщина? — сотрудница загса резко отодвинула от себя чашку с недопитым чаем и воззрилась на Машу через мутное окошко выпученными глазами. Она была похожа на раздраженную рыбу, которой не дают спокойно опуститься на дно аквариума и впасть в анабиоз, а вместо этого потехи ради тревожат, стучат в стеклянную стенку. — Я же ваги в прошлый раз сказала. Документы ваши готовы, но вам я их не дам. Их должна получать ваша мать.
— Моя мать больна.
— Значит, вы должны принести от нее нотариально заверенную доверенность. Принесли?
Маша молча сунула в мутный аквариум бумагу.
— Это что еще? — скривилась в окошке Рыба. — Это не от нотариуса.
— Из больницы, — тихо сказала Маша.
Рыба недоверчиво приняла бумагу, вылупила глаза еще сильнее и погрузилась в чтение.
— И что из этого?
— Физическое состояние моей матери не позволяет ей сделать доверенность, — отозвалась Маша. — Я — ближайший родственник. В этой ситуации вы обязаны выдать мне дубликаты документов. Я посоветовалась с юристом.
— С юристом она посоветовалась! Ха-ха! — Рыба попыталась сделать вид, что ей смешно, но явно напряглась. — Да на здоровье. Выдам я вам документы. Мне ваши документы, женщина, не нужны. Берем бланк, пишем заявление. Куда потребовались документы?
— В консульство.
— В какое консульство?
— В консульство Израиля.
— Израиля, — неприязненно повторила Рыба. — Хотите уехать из России?
— Это имеет отношение к выдаче документов?
— Нет, женщина. Не имеет. Просто мне интересно, почему некоторые люди бросают свою родину. Особенно в такой трудный час.
— А что у родины за «такой трудный час»? — не сдержалась Маша.
— А то вы, женщина, не знаете. Весь мир против нас. Потому что мы за правду. За справедливость. Да что я вам буду объяснять. Вы же родину свою не любите. Не гордитесь. Вы Израиль любите и Америку. Вот и уезжайте. А мы тут все равно выстоим. Всем назло! Вот, получите. Повторное свидетельство о рождении вашей матери, Йомдиной Натальи Абрамовны. Повторное свидетельство о браке Иомдина Абрама Львовича и Петровой Людмилы Павловны, которой после заключения брака присвоена фамилия Иомдина. Повторное свидетельство о смерти Иомдиной Людмилы Павловны. Вопросов нет?
— А свидетельство о смерти дедушки?
— Если вы имеете в виду Иомдина Абрама Львовича, то его свидетельства о смерти в нашем загсе нет.
— Как это нет?
— А вот так.
— А где же мне его брать?
— А я откуда знаю? Где он умер, там и берите.
— Я не знаю, где он умер. Может быть, вообще не в России. Мой дед был репрессирован в 1952 году, но потом освободился.
— Женщина, вы чего от меня хотите? Не видите, сколько у меня тут дел? — она выпучила глаза на раскисший чайный пакетик в блюдце, словно тот был главным свидетелем ее трудовых подвигов. — По поводу репрессий — это вообще не к нам. Это вы обращайтесь в архив КГБ, то есть ФСБ. Или в Генеральную прокуратуру. Вот здесь распишитесь в получении документов.
— Подождите, — Маша протянула в окошко аквариума дубликат свидетельства о рождении матери. — Тут какая-то ошибка..
— Какая еще ошибка?
— Ну вот тут в графе «мать» указана моя бабушка: Йомдина Людмила Павловна, национальность — русская. А в графе «отец» стоит прочерк.
— И что?
— Как что? Должен быть указан мой дедушка, Йомдин Абрам Львович, национальность — еврей.
— Женщина. Ну что вы мне тут как маленькая. Что значит «должен быть указан»? Прочерк в графе «отец» ставится, если отец неизвестен. Или если он не признал ребенка. То есть когда нет отца, понимаете?
— Но… ведь вот, смотрите… — Маша трясущимися руками полезла в свой файл с документами и протянула Рыбе бумажку. — У меня тут есть нотариальная копия оригинала маминого свидетельства о рождении. И в графе «отец» указан мой дедушка. Вот, смотрите. Абрам Львович Йомдин, национальность — еврей. Как же так? Почему в дубликате прочерк?
— Да вы что тут, женщина, издеваетесь? — Рыба потрясла за стеклом бумажкой. — Тут ни номера, ни серии свидетельства — ничего! Я такую вам нотариальную копию хоть сейчас нарисую. Хоть сто штук! Я не знаю, кто над вами, женщина, подшутил, но это не документ. Это просто филькина грамота!
Вдох-выдох, — приказала себе Маша. — Вдох-выдох. Нужно прямо сейчас успокоиться. Нужно просто представить себе безопасное место. Убежище. Ярко-синий зонтик на пляже, на теплом белом песке. Она там. Под зонтиком.
В разноцветном купальнике. Ей не жарко. Ей хорошо. Ее ноги зарыты в теплый песок. Даже нет. Пусть будут не только ноги. Она вся зарыта в теплый песок, ей уютно, ее никто не найдет. Никто не обидит. Рядом с ней шумит и плещется Средиземное море. Выдох-вдох. Она успокоилась. Она снова спокойна. Она мыслит ясно.
— А если отец известен, но не явился в загс, в графе тоже ставят прочерк?
— А вы как думали, женщина? Конечно, ставят. Раз не явился — значит, не признал ребенка.
— Хорошо. Спасибо вам. До свиданья, — Маша аккуратно сложила все документы в прозрачный файл и вышла из каморки. Рыба молча проводила ее вытаращенными глазами.
— …Извините, гражданка!
Она остановилась. Вдох-выдох. Обернулась назад. Один из стариков, сидевших под дверью в архив, ковылял за ней следом по коридору:
— Вы меня, конечно, простите, — он пошамкал ртом, и что-то отвратительно скрипнуло, будто он жевал землю. — Я не то что подслушивал. Просто очень хорошая слышимость. Деревянные переборки. Так что я, гражданка, услышал ваш разговор про евреев, — старик хихикнул и снова хрустнул зубами. — И что вы хотите в Израиль. И про деда вашего репрессированного. Я хотел поделиться с вами соображением. Если вам интересно.
— Извините, но я очень спешу, — Маша отвернулась и пошла по коридору, ускоряя шаг.
— Ген предательства! — визгливо крикнул старик ей вслед. — У меня такое соображение — в тебе сидит ген предательства! Твой дед был врагом народа! И ты враг народа!
Маша остановилась. Медленно повернула лицо к старику. Почувствовала, как поднимается в ней ледяная и черная, как будто бы не ее, как будто бы чья-то чужая, древняя, бесплодная, как мерзлая земля, злоба.
— У тебя грязный рот, — тихо прошипела она. — Но ты скоро иначе заговоришь.
— Это угроза? — старик противно скрипнул зубами.
— Нет. Это правда.
Она вышла из загса на улицу, задыхаясь. В лицо подуло сыростью и мертвой листвой. Попыталась опять успокоиться. Попыталась представить себя в теплом песке — но песок забивался в глаза и ноздри. В ушах гудело. Перед глазами плавали серые точки. Как песчинки, — подумала она. — Как грязные, липкие комья песка.
Гул в ушах становился все громче — как будто кто-то врубил для нее одной воздушную тревогу. Она осторожно прислонилась к заплеванной бетонной стене — переждать. Достала из кармана мобильный, думала позвонить Диме — он бы мог приехать за ней сюда на машине, — но взяла себя в руки. Да, наверное, он бы за ней приехал. Он отвез бы ее догмой — и туг же слинял. Он ведь сам честно сказал, что ему с ней в последнее время жутко. Эти приступы. Он не хочет видеть ее такой. Он не медик и не знает, что предпринять. Он не хочет быть рядом. Ее отец в свое время точно так же не захотел быть рядом с ее матерью. Да что таго отец — она сама не захотела быть с ней рядом. Нужно к ней съездить. В конце концов, ведь мама не виновата в своей болезни. И даже в том, что передала ее Маше. Это просто генетика. «Ген предательства!» — каркнул в мозгу стариковский голос.
Маша убрала мобильный, закрыла глаза и попыталась думать про синий зонтик на пляже. Осенний ветер продувал насквозь одежду, кожу и кости, он дул прямо в сердце. Ее зонтик покосился от ветра. Где-то там, далеко, было вечное лето и гуманная медицина. А она была здесь. С нарастающими день ото дня симптомами. И по-прежнему без визы на ПМЖ. Без права на возвращение.
Многофункциональный центр предоставления госуслуг на Якиманке был похож на поддельный дворец. Псевдомраморные лестницы, псевдохрустальные люстры, псевдоримские колонны. Высоченные потолки. Просторные коридоры. Огромные, абсолютно пустые залы. По крайней мере, по выходным в МФЦ было пусто. Маша специально пришла за выпиской из домовой книги в субботу, чтобы не сидеть в очереди.
Но сидеть все равно пришлось. Три субботние бабульки, сиротливыми воробушками ютившиеся за тремя прозрачными окошками в бесконечного ряду прозрачных окошек, встрепенулись и снялись с мест как раз в тот момент, когда Маша подошла со свидетельствами о рождении и паспортом.
— Извините, мы на обед, — жизнерадостно пояснила самая бодрая из бабулек-воробушков. — Нам же тоже нужно когда-то кушать, правда? Вас-то много, — она махнула пухлой ладошкой в сторону абсолютно пустого помещения, в котором ни единой живой души, кроме Маши, не было. — А здоровье у нас одно. Вы согласны, что нам тоже можно покушать?
— Да, конечно, — кивнула Маша; Воробушек говорила и выглядела беззлобно. — Кушайте на здоровье.
— Вот спасибо! — Воробушек обрадовалась так искренне, как будто без Машиного одобрения удалиться на обед не смогла бы. — Вы пока заявление туг заполните. И посидите вон там, в зале, на стульчике. А выписку из домовой книги я вам прямо сегодня, если хотите, сделаю. Вот сначала только покушаю. А потом пойду искать в книге. Вы располагаете временем?
…Маша села на стульчик в зале. Во дворце МФЦ время тянулось медленно и торжественно, словно вынуждено было соответствовать масштабам пространства. Высоте потолков и колонн, длине лестниц, сотням квадратных метров, с театральной щедростью освещенных гигантской люстрой с висюльками.
Маше вдруг подумалось, что в этом сияющем, необитаемом, застывшем пространстве ей, возможно, удастся наконец-то сосредоточиться и собраться с мыслями. Систематизировать имевшуюся у нее в голове информацию. Она вытащила блокнот и впервые за многие дни улыбнулась. Настроение было хорошее. Голова не болела.
Значит, что она знает о деде. Только то, что рассказывала бабуля. Но и это ведь не так мало. Она записала: «факты». Подчеркнула двумя жирными линиями. Поставила цифру «один».
1. Йомдин Абрам Львович, 1912 или 1913 года рождения, национальность — еврей. Место рождения — г. Мстиславль Могилевской области, Белоруссия (уже сделала запрос о выдаче св-ва о рожд. в Минский архив, жду реакции)
2. Профессия — врач-хирург (сделать запрос в Боткинскую больницу!)
3. 15 мая 1940 года — брак с бабулей
4. Война. Прошел войну военным врачом (где получить документ об этом?)
5. После войны — попытки завести детей. Бесплодие у бабули или у деда (к делу не относится, но вдруг где-то остались результаты медицинских анализов с указанием национальности? Или тогда не было таких медицинских анализов?)
6. 1952 — арест. «Дело врачей», 10 лет без права переписки (больше месяца назад сделала запрос в ФСБ и прокуратуру, позавчера — крайний срок ответа. Где ответ? Звонить, писать им)
7. 1952 — побег, (точная дата? как узнать подробности об этом деле? Или тоже будет в ответе из ФСБ?)
8. 6 октября 1952 года — зачатие моей мамы)))
…С зачатием было смешно. Бабушка говорила, что абсолютно точно знает дату, потому что дедушка, сбежав из лагеря, пришел к ней на Якгьманку ровно на одну ночь. Он позвонил в дверь около полуночи. Обнял ее и повел в постель. В ту ночь они почти не разговаривали. Они занимались любовью. И впервые за столько лет неудачных попыток ей удалось зачать. Он ушел до рассвета. И больше они никогда не виделись. Бабушка говорила, что он сначала долго скрывался и не выходил с ней на связь, чтобы не ставить ее под удар. Потом, когда его оправдали, он, по ее словам, уехал в Израиль навсегда.
Тут возникает большой вопрос. Почему дедушка не встретился с бабушкой в тот свой приезд в Москву, когда он гостил у них с мамой? Ведь бабушка тогда еще была жива. Она жила в двух станциях метро. Почему он к ней не пришел? Стыд? Раскаяние? Обида? Разлюбил? Имел другую жену в Израиле? Не хотел видеть бабулю старой? Бабули уже нет, ее не спросить. А от матери толку не добиться. Очень жалко. Прямо ужасно жалко. Все же зря он к ней не зашел…
9. Дедушка где-то скрывается
10. 5 марта 1953 — смерть Сталина. У дедушки появляется шанс на оправдание
11. 7 июля 1953 г. — родилась мама
…Со свидетельством о рождении матери и прочерком в графе «отец» ей, слава богу, все стало ясно. Конечно, дедушка не явился в загс. Он ведь был в бегах. Не совсем понятно, зачем бабуля подделала ту «нотариальную копию» с заполненной графой. Может быть, для мамы? Чтобы она не чувствовала себя безотцовщиной? Или, может быть, к примеру, для школы, чтобы ее не травили?
12. 1957 — дедушка реабилитирован (точные данные об этом должны быть в ответе ФСБ и прокуратуры!)
13. Дедушка уезжает в Израиль (как выяснить точную информацию, дату и т. д.? в израильском консульстве отказались отвечать. Сделала запрос в Сохнут)
14. 23 сентября 1978 — родилась я
15. начало 1980-х (1982 или 1983 год?) — дедушка приезжает в гости к нам в Москву (сколько он пробыл? Приезжал і раз или несколько?)
16. Примерно тогда же, в начале 1980-х, маме впервые плохо
17. 1985 — смерть бабули. Мама уже совсем заболела
Ее собственные воспоминания о дедушке очень отрывочны. Когда он приезжал, она была еще маленькой. Ей ведь было года четыре, максимум пять. Она помнит, как он ей улыбался — грустно и в то же время с хитринкой. Помнит, как он ее обнимал. Как он вытер ей слезы, когда она больно ударилась лбом об угол. «Ло йивке ха-йелед од… — говорил он ей и гладил по голове. — Ло яэ ле елед ливкот. Ребенок не должен плакать».
Она помнит, как он рассказывал ей о своей стране, где всегда светит солнце, шумит море, шуршит песок и лопаются спелые фрукты. Еде звучат прекрасные песни. Еде даже ветер оставляет сладкий вкус на губах.
Она помнит, как он произносил свои странные, такие сказочные, загадочные слова. Она помнит то ощущение чуда, которое захлестнуло ее, когда она вдруг постигла их Смысл. «Аламдэх эт сфати, — говорил он. — Я научу тебя своему языку», — и она научилась. «Ата тавин эт сфати, — говорил он. — Ты будешь понимать мой язык», — и она поняла. «Хабкэни, — говорил он. — Обними меня», — и раскрывал ей объятья. «Нашкини! Ну, поцелуй меня!» — и она его целовала.
Сколько он с ними пробыл? Неделю? Месяц? Полгода? Она не помнит. Но помнит, как он сказал ей:
— Ховати лашув ле-арци. Прости, малышка, но я должен вернуться в свою страну. А ты должна знать, что у тебя есть тоже «цдака лашув». У тебя есть право на возвращение. По материнской линии.
Почему же консульша так изумлялась ее ивриту? Может быть, тридцать лет назад язык значительно отличался от современного? Наверняка за это время появились какие-то новые разговорные формы…
— Мария Петровна! — радостно чирикнула Воробушек из окошка. — Под-ходите за выпиской.
Маша в третий раз пробежала глазами документ. Гул в ушах был таким свирепым, что смысл записей ускользал. Гул в ушах был похож на перезвон церковных колоколов.
Выписка из домовой книги дома 27 по ул. Б. Якиманка
ФИО: Йомдин Абрам Львович
место рождения: г. Мстиславль Могилевской губернии
год рождения: 1912 г.
прибыл из: ст. Кусково 16 мая 1940 года
цель приезда: пост, жительство
национальность: еврей
паспорт выдан: МЦ 6ю 905 2 о/м г. Москвы
род занятий: врач
№ квартиры: 41
Отметка о прописке: 20.06.1940
Выбыл: 14 августа 1941 года на военную службу
Прибыл: 5 августа 1945 года на пост, жительство
Выбыл: 2 июля 1952 (арестован, в том же году расстрелян)
— Плохо себя чувствуете? — забеспокоилась бабулька-воробушек. — Может, водички? Или скорую вызвать?
— Это ошибка, — хрипло, чужим голосом сказала Маша.
— Где ошибка? — встрепенулась Воробушек. — Я где-нибудь описалась?
— Мой дедушка не был расстрелян.
— Как же не был? В домовой книге об этом штамп стоит.
— Нет. Вы врете.
— Как так — вру? Ничего себе! Ну и люди! Им все делаешь быстро, в день обращения, покушать не успеваешь — а они потом оскорбляют! Ну хотите, девушка, я вам книгу сюда домовую принесу? Чтобы вы сами увидели и вам стыдно стало?
— Да, хочу, — ответила Маша. — Покажите мне книгу.
Воробушек нахохлилась, поджала губы и удалилась.
«Тумбала-тумбала-тумбалалайка!» — проголосил мобильник из Машиного кармана. Звуковое оповещение о приходе нового письма. Она специально завела себе отдельный электронный адрес на гмейле для переписки с архивами, загсами, прокуратурами и прочими бюрократическими инстанциями на тему еврейства. И оповещение поставила соответствующее.