Постоянно атакуемый ураганами с Атлантики Майами – город, где евреев много. Хотя и меньше, чем латиносов. Еще больше евреев к северу. В сытых и безопасных Бока-Ратоне и Форт-Лодердейле. Где пересиживают непогоду в вечных субтропиках многочисленные, как перелетные птицы, пенсионеры с севера. Они так себя и называют, «сноу бердс». Потому что появляются во Флориде, когда в Нью-Йорк, Нью-Джерси, Бостон и Филадельфию приходит мокрая серо-снежная зима.
К северу от Нью-Йорка – университетский Бостон. С его знаменитым густейшим белым рыбным супом – «клам чаудерс», который так любила Жаклин Кеннеди. Снежными бурями с океана, налетающими даже в конце мая и заваливающими улицы снегом по колено. Звездой «кусочек Солнца», которая, если ехать в Бостон из Вустера, стоит у машины прямо по курсу. Именно ее так часто рисовал Рокуэл Кент.
Бостон – это в том числе новоанглийская каша во рту. Понять которую не то чтобы совсем невозможно. Но трудно. Автор как-то минут десять пытался понять, что его спрашивает дама в бостонском аэропорту. Она, как в итоге выяснилось, не интересовалась ничем особенно сложным. А всего лишь с местным, считающимся во всей Америке классическим, акцентом спрашивала, сам ли он паковал багаж. Вот и поговори там с аборигенами со своим московским английским, за годы поездок в США приправленным нью-йоркским сленгом…
Атлантическое побережье к югу от Нью-Йорка – это Филадельфия. Фила. С расположенными неподалеку от города садами Дюпона – старым поместьем химика-миллиардера. И Балтимора, на полпути из Нью-Йорка в Вашингтон. С океанариумом, напоминающим многоэтажный дом. И красивейшей бухтой, где у причала дремлет редкой красоты и сохранности парусный корабль лет двухсот пятидесяти. Кто сказал, что Америка молодая страна?
Средний Запад США для автора – это Мид Вест. Промышленный, тихо деградирующий Детройт. И лежащий на берегу озера Мичиган Чикаго. С бешеными ветрами на улицах, которые озеро ему обеспечивает. Помимо фона для построенного местными меценатами у самого берега аквариума. Одного из многих, по которому автор во время своих поездок в США ходил. Музеи, аквариумы, зоопарки, ботанические сады, национальные парки всех видов и заповедники, как он выяснил довольно быстро, для него много интереснее торговых центров. Ну и, конечно, книжные магазины. Вне зависимости от города и страны.
Но еврейский мир – далеко не только Соединенные Штаты Америки. В первую очередь это Израиль. А в Израиле – прибрежный Тель-Авив. С изумительной мозаичной набережной – променадом вдоль моря, через дорогу от отелей первой полосы. Пляжем длиной во весь город. Старым арабским Яффо. С церковью, маяком и восстановленной турецкой крепостью, превращенной в городок художников, скульпторов, ювелиров и поваров. Потому что национальный спорт Израиля – это еда. Невиданных размеров порции бывают невероятно вкусны. Хотя и не отличаются изысканностью.
Израильский Левант – немного Ближний Восток. Немного Америка. Очень похоже на итальянское или греческое побережье. И все-таки там все больше Европы. Еврейского, как привыкли это слово понимать в Советском Союзе, в Израиле совсем чуть-чуть. Но на каждом шагу – крепкие ребята и симпатичные кудрявые девушки. В военной форме и в «гражданке». С оружием и без оружия.
Удивительно разнообразное для маленькой страны население. Хасиды всех мастей. Восточные евреи. Эфиопские евреи. Евреи-ашкеназы. Арабы. Которых турист от евреев и не отличит. Тем более что иврит они, в отличие от него, знают в совершенстве.
Тель-Авив – это бульвар Ротшильда с особняками немецкого стиля «баухаус». Улица Арлозорова. Когда-то бывший центральным променадом Дизенгоф – местная Дерибасовская. И торговый центр Азриэли с небоскребами западного типа, которых в городе все больше.
Город гордится шестиэтажным кораблем таханы мерказит – самого большого в мире автобусного терминала. Старой Алмазной биржей. Театрами – оперы, Габимой и много какими еще. Яхтами в городской марине – хотя с герцлийской ей не сравниться. А небо над ним – крупнейшим населенным пунктом Израиля – полно снижающихся и взлетающих самолетов: трасса к аэропорту Бен-Гуриона идет ровно над городом.
Тель-Авив в переводе с иврита – Холм Весны. Его характерные приметы – официанты, которые обезвреживают террористов лучше, чем многие из зарубежных спецназовцев. Дежурные у кафе, торговых центров и гостиниц, привычно проверяющие всех входящих на предмет наличия оружия или бомбы. Большой город маленькой страны. Полчаса от аэропорта. Полтора от Иерусалима. Если нет пробок. И посольства, посольства, посольства.
Хотя почти все официальное, израильское, в Иерусалиме. Но двойные стандарты мировой дипломатии требуют этого не замечать. На них израильтяне уже не обращают внимания. Привыкли. Есть арабский бойкот или его нет. Принимал американский конгресс ту или иную резолюцию или не принимал. И российское, и американское, и все прочие дипломатические представительства будут стоять здесь, у моря. А не в столице, в Иерусалимских горах. Дело привычное. Хотят дипломаты ездить – пусть ездят.
Иерусалим – это огромные камни Стены Плача. Аль-Акса и мечеть Омара на том месте, где стоял еврейский Храм – Храмовой горе. Старый город с четырьмя кварталами. Еврейским. Мусульманским. Христианским – где живут арабы-христиане. И армянским. Где живут не только армяне, но и греки и, во все возрастающем числе, евреи. Поскольку местные армяне продают или сдают свои дома именно им. Вне зависимости от претензий палестинских властей на квартал. Точнее, именно из-за этих претензий.
Странный город. Золотисто-серый. А на закате – чуть-чуть сиреневый. С низкими свинцово-серебристыми облаками. Как будто его строили по одному дизайнерскому проекту. Старые здания. Новые. И даже те, что строят каждый год – а строят много. И всего дел-то было: хозяин городской каменоломни дал взятку турецким властям. Чтобы у всех зданий в городе облицовка была из его камня. Англичане, которые уважали традиции, сохранили и эту. Ну, а уж если у города возник такой замечательный архитектурный облик, с чего было евреям его менять?
Вот он таким и остался. Обрастая террасами на въезде в столицу – в том числе Садами Сахарова. Автострадами и виадуками. Новой таханой. Библейским зоопарком и железнодорожным вокзалом – таханой ракевет. Отелями и комплексом Биняней ха-Ома: чем-то средним между дворцом съездов и конгресс-холлом. В котором потоком идут официальные массовые мероприятия. Раньше до тошноты напоминавшие автору советские партийно-комсомольские съезды. Но все больше похожие на что-то американо-европейское. С кулуарами, где народу больше, чем в зале. Работающими в фойе кафе. И, слава Б-гу, без пионеров. Которых автор еще помнит.
Хайфа похожа на смесь Одессы и Тбилиси. Горы. Море. Порт. Французский Кармель, вид с которого в темноте – сказка тысячи и одной ночи. То же море огоньков, что и в Лос-Анджелесе. Но расположенных на склонах, обращенных к огромной бухте. С подсвеченными террасами бахаистских садов и золотым куполом главного храма этой религии. Появившейся в Персии. Но, по иронии судьбы, своей основной святыней обзаведшейся под защитой будущего еврейского государства. Что сильно облегчило жизнь бахаям, в которых власти современного Ирана видят опасных еретиков.
Трехуровневый местный центр культуры и променад называется Адар. Пешеходный, с художниками и маленькими фонтанами. Крутые склоны улиц, ведущих к морю, для пешехода – сущее мучение. Выручает только Кармелита – фуникулер, идущий к порту. Современный. Большой. А не такой, как старинный, в Одессе. Построенный там рядом с Потемкинской лестницей еще до революции и замененный в разгар советской власти эскалатором. Который, после распада СССР, опять сменил фуникулер. Хайфский в несколько раз длиннее. Хотя ощущение такое же. Уютное. В отличие от любого метро. Черт его знает, почему троллейбусы, трамваи, канатные дороги и фуникулеры симпатичней автору, чем прочий городской транспорт? Может, из-за архаичности? Какая ни есть, все старина…
И, наконец, Европа, а в Европе в первую очередь Париж. Не арабо-африканский, как сегодня, а еще настоящий, французский, начала 90-х. Без проблем с уличными бандами во время ночных прогулок по бульварам. С вечными набережными, подсвеченными мостами и громадой Нотр-Дам. Со скучнейшим внутри Лувром и Пале-Роялем. Вся известность которого сегодня – исключительно благодаря Дюма-отцу. С плоским, как камбала, песчаным Тюильри, похожим на пустыню Сахару, по которой прошлось десять тысяч асфальтоукладчиков. И Сеной, по которой идут одна за другой такие же плоские, как французский газон, баржи-рестораны. На которых кормят разным. Но непременно плохо, поскольку рассчитаны они на туристов.
На них рассчитаны и музеи, вроде Орсэ с его коллекцией импрессионистов или Дома инвалидов с гробницей Наполеона в Пантеоне. Сами французы ходят в обновленный Музей естественной истории – с детьми. Или, с ними же, в открывшийся в начале 90-х Европейский Диснейлэнд. Автора это удивило, но все они с явным удовольствием закусывали в Макдоналдсе, расположенном на Елисейских Полях – Шан де-Лизе. И очень мало походили на книжных героев. Во всяком случае, более страшных внешне женщин, чем в свой первый раз в Париже, автор встречал только во время визитов в Лондон.
На них рассчитаны и музеи, вроде Орсэ с его коллекцией импрессионистов или Дома инвалидов с гробницей Наполеона в Пантеоне. Сами французы ходят в обновленный Музей естественной истории – с детьми. Или, с ними же, в открывшийся в начале 90-х Европейский Диснейлэнд. Автора это удивило, но все они с явным удовольствием закусывали в Макдоналдсе, расположенном на Елисейских Полях – Шан де-Лизе. И очень мало походили на книжных героев. Во всяком случае, более страшных внешне женщин, чем в свой первый раз в Париже, автор встречал только во время визитов в Лондон.
Именно Париж в феврале 90-го стал первым его городом за границей, после давней поездки в венгерский стройотряд. Организации «СОС-расизм» до зарезу нужен был на их общеевропейский конгресс представитель советских евреев. Евреи в собранной ими команде в принципе были. Известный политик Илья Заславский и не менее известный Владимир Боксер с этнической точки зрения подходили на все сто. Но не имели никакого отношения к еврейским организациям.
Французы были уязвлены. У них были представители геев и лесбиянок. Цыган и эмигрантов из стран третьего мира. Представители Армении и Азербайджана. Которые, по мысли организаторов, должны были публично пожать руки и, ко всеобщему удовольствию, поклясться разрешить проблему Нагорного Карабаха. Что они отказались делать наотрез – и правильно сделали. Нашли, понимаешь, клоунов для шоу. Воюют люди. Не до спектаклей. Но еврея, который занимался бы именно евреями, не было. Ваад рвали на части. Кто мог из руководства, не вылезали из загранпоездок.
Так что единственным, кого можно было уполномочить, оказался автор. Уволившийся из сортопрокатного цеха металлургического завода «Серп и молот» за полгода до этих событий под подготовку первого съезда Ваада. Французы вызвали его на беседу в посольство, объяснили ситуацию и опечалились. Согласие ехать было. Не было заграничного паспорта, выездной визы (тогда она была еще нужна), въездной визы и билета. При том, что за свою визу и билет они отвечали. Но за советские органы ответить не могли никак. На дворе была пятница. Лететь нужно было в среду. И?!
Как выяснилось, скоро не только сказка сказывается. Автор тогда был молод и смекалист. В результате чего паспорт с визой на выезд был у него во вторник к вечеру. Виза, правда, была в Америку – но заверенное приглашение на руках у него имелось только из этой страны. Как раз прислал любимый дядя. Франция отдала честь и прослезилась. Утром среды в посольстве с заднего крыльца, по блату, была поставлена французская виза и вручен билет на Эр-Франс.
Любимая жена собрала вещи и на всякий пожарный завернула три бутерброда с колбасой. Единственный в городе банк на Ленинградке, где можно было превратить в валюту разрешенные к обмену 25 рублей, закрылся ровно в три. То есть за две минуты до того, как такси с автором остановилось у его дверей. После чего оставалось только пожать плечами и поехать дальше. Понимая, что в отсутствие денег, при незнании французского и города путь один: или с сопровождающим на конференцию – если встретят. Или, обменяв билеты, обратно в Москву.
Что подумала таможня, увидев человека, летевшего во Францию без гроша, но с тремя бутербродами, – вопрос особый. Тем более что выездная виза, напомним, была в США. Но год был 90-й. Февраль. Мало ли какие чудаки куда ехали. Открыв сумку на предмет контрабанды и обнаружив там поверх аккуратно сложенных сорочек домашние тапочки, таможенники посчитали свою миссию выполненной. Да и у пограничников версия о поездке в Штаты через Париж, где американскую визу и поставят, особого удивления не вызвала.
После чего автор полетел и долетел. Его встретили. И он не просто участвовал в конференции, но даже входил в комитет по подготовке ее резолюции. Хотя был там единственным, говорившим по-русски или на английском. Все прочие изъяснялись на немецком. Французском. На худой конец, шведском. Что интересно, к концу третьего часа споров он принимал в них самое активное участие. С помощью жестов и обрывков всего, что помнил из книг. Благо Дюма, Бальзак и Ги де Мопассан снабдили некоторым запасом слов. Как выяснилось, достаточным для составления резолюций.
Тем более что главный разговор в этой поездке – с президентом Миттераном, который, к удивлению автора, принял в своей резиденции все их сообщество, больше напоминавшее кочевой табор, – состоялся на английском. Хотя бы президент страны этот язык понимал. Все хлеб. А главное достижение и вовсе не потребовало слов. Поскольку состояло в том, что автору удалось поймать на лету подхваченного внезапным порывом урагана Заславского. Который с кроткой улыбкой летел над площадью Дефанс на собственном плаще, игравшем роль паруса.
С тех пор и до момента написания этих строк прошло почти четверть века. Автор не ездит больше в Париж, который мало напоминает город времен его молодости. Но именно в ту поездку он впервые познакомился с жизнью европейских евреев. Жизнь эта была чрезвычайно непохожа на советскую. Что с удовольствием продемонстрировали автору руководители местных еврейских офисов.
Едва ли не самым симпатичным из них был Эппи – канадец Сеймур Эпштейн. Который в тот момент командовал в Париже «Джойнтом», периодически отвлекаясь на местные рестораны. Не те, которые были для туристов, а настоящие. Безумно вкусные, хотя и кошерные. С гарантией можно свидетельствовать, что лучшие в своей жизни кус-кус и мезе автор попробовал в тогдашнем Париже. Большая часть евреев которого была родом из французского Магриба.
Именно к их числу принадлежал Дэвид Саада. Изящный, тунисского происхождения глава исполкома одной из ведущих тогда еврейских организаций Франции, «Социаль жуив», посетил конференцию «СОС-расизм». Наметанным глазом определил в авторе еврея. И, вручив стодолларовую купюру на текущие расходы, а также отсрочив на несколько дней отлет, привлек к «операции Эксодус». То есть к сбору средств в поддержку эмиграции евреев из СССР в Израиль.
Первый в жизни автора фандрейзинг был проведен в Париже, на вечере, где председательствовал местный барон Ротшильд. Что было уже интересно. И увенчался сбором примерно десяти миллионов долларов. Именно этот результат продемонстрировал ему, как надо работать с евреями, если делать это всерьез. Что много чего принесло впоследствии Российскому еврейскому конгрессу. А до того – Европейскому совету еврейских общин, куда Саада автора ввел. И для которого он, во время кампании по спасению евреев Сараево, подписал первый в истории чек, полученный евреями Запада от евреев бывшего Союза. Поскольку долг не только в России платежом красен.
Лондон был еще одним городом, куда случайное стечение обстоятельств привело его в 90-м. На две недели, на семинар по еврейской истории Боба Спайро, профессора местного университета. Город характеризовала совершенно отличная от Франции и Америки, где он к тому времени успел побывать, бытовая культура. Еда. Инфраструктура. И особенно улицы, буквально заваленные плодами жизнедеятельности лучших друзей человека.
Лондонцы очень любили собак. Кормили их и с ними гуляли. Но не любили, по крайней мере в те годы, за ними убирать. Ходить по городу нужно было, внимательно глядя себе под ноги. Как по минному полю. Иначе приходилось срочно искать, обо что вытереть обувь. Судя по состоянию напольного покрытия в Национальной галерее и других музеях, многие посещали их исключительно для того, чтобы незаметно почистить о ворс напольного покрытия ботинки.
Хотя и Темза, и Британский музей, и черные как смоль – еще до очистки – стены парламента и Вестминстерского аббатства, сегодня вернувшие себе чудесную золотисто-кремовую окраску, были хороши. Как и статуи в Сити. Включая мрачного как бульдог коренастого Черчилля. Нельсона на Трафальгарской площади. И были хороши парки. Со стаями уток и гусей всех видов и размеров и такими же стаями студентов и школьников всех возрастов и видов.
Лондон был тогда столицей европейских панков. Всех цветов радуги. Всех возрастов. Их было особенно много в центре, на улицах, названия которых были известны всем, кто хоть раз играл в «Монополию». Или читал английскую литературу, занимавшую не последнюю роль в жизни мамы автора. С ее инязом 40-х годов, после которого она влюбилась во все английское безответной любовью. Как и многое множество людей в стране, работавших переводчиками. Корректорами. Литературоведами. Без единого шанса увидеть Англию или Америку.
Было несправедливо, что она там так и не побывала. Мир открыл двери слишком поздно. Отец умер. А самой ездить по свету ей было неинтересно. Хотя послушать, как там все на самом деле, она любила. И, к счастью, любит до сих пор. Ну, Гайд-парк и Зоопарк, во всяком случае, себя оправдали. Двухэтажные омнибусы тоже. Традиционные красные телефонные будки были внутри захламлены до крайности. В том числе рекламой девиц по вызову. Но снаружи смотрелись хорошо. Только английские пончики подкачали. Приторные. Рыхлые. С неправильным, по московским понятиям, тестом. И невкусным повидлом. Хотя… Может, это они в Москве были неправильные? Но почему тогда они там были вкусными?