Еще один любимый автором европейский город, куда его впервые занесло по еврейским делам, – Барселона. Солнечная, яркая, с необыкновенными домами Гауди и Рамблой да Каталонас. Город, где проходило очередное заседание Европейского совета еврейских общин. Главной фигурой в котором к тому времени стал Майкл Мэй. Бывший офицер израильского ЦАХАЛа, артиллерист, прошедший Шестидневную войну. Будущий гешефтсфюрер (!) берлинской еврейской гемайнды. Умереть и не встать, но его должность называлась именно так. Поздний ребенок в семье кайзеровского офицера. Еврея, разведчика и героя Первой мировой войны. А также почетного гражданина какого-то крошечного города в Германии.
Отец Майкла уехал в Палестину, когда нацисты ариизировали его магазин тканей. Женился. Опять открыл собственное дело. И… после войны вернулся в Германию, когда его магазин опять национализировали – уже левые, в Израиле. Опломбировав через каждый метр все его рулоны тканей, чтобы, не дай Б-г, он не отрезал себе от народного, хотя и бывшего своего, добра. Сказав им на прощание, что именно от таких парней он в свое время из рейха и уехал, и не очень хочет повторения той же истории, старый Мэй вернулся на родину, которая тогда как раз проходила денацификацию.
Горожане с восторгом приветствовали возвращение почетного гражданина. Тем более что лично ему никто из них ничего сделать не успел. И бояться старика им было нечего. Но белобрысо-курчавый, со светлыми глазами, здоровым румянцем на молочно-белых щеках, крепкий, как дубовый пень, Майкл навсегда по натуре своей остался израильтянином. Хотя и с европейской культурой. Общаться с ним было безумно просто – как со своим. Никаких хитростей. Никаких задних мыслей. Интриг. На чем он в бюрократическом еврейском мире вечно и горел как свеча.
Во Всемирном еврейском конгрессе, где он руководил аналитическим институтом, его подсидел Серж Цвайгенбойм. Которому до зарезу нужно было оседлать аппарат Европейского еврейского конгресса. Что он с успехом и сделал. Если бы в Европе был свой комсомол, этот сладко-хитрый студенческий лидер из Страсбурга в его ряды вписался бы великолепно. Вот он как раз был сплошной интригой. Которую дополняло абсолютное презрение к своим сотрудникам и патологическое женолюбие.
В Европейском совете еврейских общин Майкл себя нашел. Сформировал отличную команду из еврейских активистов восточноевропейских и постсоветских стран. И делал дело по мере сил. Благо был умен, работоспособен и легко сходился с людьми. Хотя, в конце концов, и это не помогло. Поскольку любая еврейская организация зависит от своего лидера. Которым, как правило, становится тот, кто ее может содержать.
Хорошо, если этот человек понимает, что структура держится на профессионалах, а его роль – помогать им. Или хотя бы не мешать. Извлекая пользу из своего общественного положения. Но так бывает редко. В связи с чем Майкл на рубеже 2000-х согласился переехать в Берлин. На должность главы аппарата местной еврейской общины. По европейским понятиям, безумно богатой и пользовавшейся немыслимой свободой действий. Что было и остается платой немецкого правительства за Холокост. Тем более что к тому времени он наконец-то счастливо женился на своей старой подружке и стал отцом двух очаровательных белокурых дочерей.
Заседание Европейского совета в Барселоне открыло этот город автору. Городу больше подошел бы статус европейской столицы, чем центра испанской провинции. Купола собора Саграда Фамилиа, недостроенного Гауди, но превратившегося в архитектурное чудо света. Мимы на бульваре Рамбла да Каталонас. Гора Монжуик со старинным замком, в котором тогда еще размещался богатейший музей старого оружия – холодного и огнестрельного. Парк «Маленькая Испания» с макетами красивейших домов из всех провинций. Построенная к Олимпиаде марина для яхт.
На морском берегу стоял памятник Колумбу. Недалеко от него – лучший в Испании и один из лучших в мире цветомузыкальный фонтан. Морской аквариум города был крупнейшим в Европе. Старинная арена для корриды построена еще римлянами, хотя и многократно перестраивалась после них. Городские парки были прекрасны. Старинные соборы с маленькими садиками освещены огнями множества толстых красных свечей. Жалюзи присутствовали на всех окнах – солнце палило нещадно. И дома украшали балконы, балконы, балконы. Легкие, летящие, кованые. Наконец, Барселона гордилась своим зоопарком, в котором жил Снежок. Единственная в мире белая горилла.
Хороша была и местная еда. Хамон. Некошерный, но безумно вкусный. Паэлья. На вкус автора, сильно уступающая узбекскому плову. Но тут уж кому как. Сангрия – смесь вина и виноградного сока. Убийственно вкусная. Легко пьющаяся. Напоминающая крюшон, который в детстве автору изредка доводилось пробовать в Одессе. В общем, не город – мечта. В отличие от столичного имперского Мадрида. Где, откровенно говоря, автору больше всего понравились неожиданные тропические джунгли в здании вокзала Аточа. Хотя, не исключено, с Мадридом ему просто не повезло.
Шаббат в Берлине и фото на фоне американского сенатора
Зато повезло с Берлином. Впервые делегация Ваада проехала через этот город на конгресс ВЕКа по антисемитизму, имевший место в Брюсселе. Скупой как Гарпагон – точнее, как истинный француз, Цвайгенбойм потребовал экономить. В результате чего до Бреста ехали поездом. А от польской границы до Бельгии автобусом. Точнее, двумя автобусами. Поскольку делегатов было много.
Дорога была показательной, как пособие по геополитике. На белорусской территории трасса была по-советски потрескавшейся. Но широкой. В Польше сузилась до изумления. Да и вспоминать тогдашние польские места общего пользования автору душевно тяжело. Уж очень они напоминали самые запущенные отечественные, из тех, что он видел на Урале и в Поволжье. Восточная Германия отличалась и от Польши, и от Белоруссии. Причем кардинально. Примерно так же, как от бывшей ГДР отличался Западный Берлин и ФРГ. И по качеству дорожного полотна. И по домам. И по окружающей местности.
Причем, ярко подчеркивая это, между Берлином и бывшей границей между двумя Германиями тогда еще шел восточнонемецкий асфальт. После которого автобусы понеслись по лучшему в мире немецкому скоростному бану. И прошли остаток пути по Бельгии. Где коровы были сизо-белые, а не пегие – черно-белые, как на немецкой стороне. И многое другое отличалось. Хотя обе страны являлись Западной Европой.
Определяя маршрут по качеству дороги, можно представить себе такую последовательность: потряхивает из стороны в сторону (Белоруссия). Сильно болтает (Польша). Слегка чувствуется ход (бывшая ГДР и Восточный Берлин). Ничего не мешает (Западный Берлин). Опять слегка чувствуется ход (бывшая ГДР). Идет как по маслу (ФРГ). Нет никаких видимых проблем, но что-то неуловимо изменилось (Бельгия). Очень показательно. Два мира – два Шапиро. В дорожном исполнении. Наглядная иллюстрация к соревнованию двух общественных систем. А также положению дел в разных бараках социалистического лагеря.
Берлинская община оказалась жертвой стратегии Сержа, любившего взвалить свои проблемы на чужие плечи. Доехать в один присест из конца в конец Европы к началу конгресса было нереально. Выехать раньше и провести шаббат в Брюсселе означало, что платить за отель будет он. Причем за две ночи. И зачем Цвайгенбойму был такой перерасход? Решение было простым и гениальным. «Русские» к шаббату доезжают до Берлина. Останавливаются на субботу там. Разумеется, за счет местной общины. После того, как суббота пройдет, поздней ночью, выезжают из отелей. К утру воскресенья будут на месте.
Ну, и далее по графику. Заселение. Регистрация. На заседание – марш, марш. И то же самое на обратном пути. Правда, логистика была не для слабонервных. Особенно учитывая уровень дисциплинированности клиентов. И еврейский Берлин был выставлен на довольно крупную сумму. Но это были уже не проблемы Цвайгенбойма. Наглость – второе счастье. Делом С.Ц. было пожать результат и дать отчет начальству о том, какой он молодец. Все остальное он любезно взваливал на окружающих. Со всем присущим ему обаянием, шармом и самовлюбленностью ни разу с самого детства никем не битого человека.
Берлин был не в большом восторге, но дал «добро». Тем более что еврейскими делами в городе заправлял еще сам Галински. Который успешно лоббировал в бундес-руководстве идею массового въезда в Германию евреев из бывшего СССР. Как знак и символ примирения между народами. И восстановления довоенной численности евреев Германии в качестве торжества исторической справедливости. Верил он в это или нет – кто знает.
К моменту, о котором идет речь, еврейская община страны не просто состарилась. Она вымирала. Состояла из двух с половиной йеке – собственно немецких евреев. Некоторого числа израильтян. И польских евреев, оставшихся в Германии после войны. Детей у них было немного. Да и те, что были, мало-помалу перебирались в США. Что означало: общине наступал конец. При том, что ее лидеры привыкли к своему статусу – в Западной Германии очень высокому. Колоссальным государственным дотациям. Отлаженной до идеального состояния инфраструктуре.
К моменту, о котором идет речь, еврейская община страны не просто состарилась. Она вымирала. Состояла из двух с половиной йеке – собственно немецких евреев. Некоторого числа израильтян. И польских евреев, оставшихся в Германии после войны. Детей у них было немного. Да и те, что были, мало-помалу перебирались в США. Что означало: общине наступал конец. При том, что ее лидеры привыкли к своему статусу – в Западной Германии очень высокому. Колоссальным государственным дотациям. Отлаженной до идеального состояния инфраструктуре.
Союзники не просто так проводили денацификацию, вбивая немцам в головы их историческую вину перед человечеством. Германия должна была навечно запомнить свое место. Для чего Холокост годился вполне. Несмотря на то, что многие в Европе, а отнюдь не только немцы в нем участвовали и его организовывали. Но они оказались как бы ни при чем.
Начиная с Австрии. Которая была родиной Гитлера, Скорцени и много кого еще. Но никакой денацификации не подвергалась. И вообще оказалась не исторической родиной нацизма, а жертвой аншлюса. При всех своих политиках из числа бывших эсэсовцев. До Курта Вальдхайма включительно.
Времена менялись. В Германии евреев оставалось все меньше. Но воссоединение страны и распад СССР дали Галински шанс. Которым он с успехом и воспользовался. Ради этого он готов был принять два автобуса с руководителями еврейских организаций из постсоветских республик. Не без понимания того, что демонстрация им и через них – членам их организаций жизни евреев в Германии сделает для реализации его плана больше, чем что бы то ни было. И, скажем сразу, он не ошибся ни на йоту. И ни на пфенниг.
Берлин хорош в любое время года. Особенно весной. Шпрее река неширокая, но красивая. И – Пергамон, рейхстаг, Тиргартен с его дубами, Университет Гумбольдта, Фридрих-Штадт-Палас, заменявший советскому человеку все прочие кабаре мира… Наконец, Курфюрстендам. Бранденбургские ворота. Потсдам. Еврейский центр на Фазаненштрассе. Знаменитый Зоо. Перед евреями ожил «Клуб кинопутешественников» и старые военные хроники. Одновременно.
Причем к Восточному Берлину, где еще кое-кто бывал, прилагался Западный. Где не бывал уже совсем никто. Поскольку из «голосов» про чекпойнт Чарли услышать было еще можно. Но пересечь Берлинскую стену?! На это мало кто решался и из местных. Причем известно, кто из них остался в живых. Точнее, сколько в живых не осталось. Так что, как ни странно, при том, что мир уже был открыт и ездить можно было куда угодно и на какой угодно срок, этот наконец-то общий для всей Германии Берлин был для автора не просто еще одним западным городом.
Или это сработали фильмы о войне? В том числе художественные? В Берне туристы до сих пор ищут не существующую там Цветочную улицу, где в «Семнадцати мгновениях весны» погиб профессор Плейшнер. Берлин был городом Мюллера и Штирлица. Что для нынешнего поколения мало что означает. Но не для тех, кто приехал туда за два десятка лет до того, как написана настоящая книга.
Такова была общая благостная атмосфера. Хотя времени для прогулок по городу Галински своим гостям оставил немного. Тем более что до Берлина автобусы дошли уже в полной темноте. Под показательные причитания присутствовавшего в группе Йом-Това о нарушении субботы и требования немедленно остановиться и переждать. Которые своей абсурдностью довели окружающих до белого каления. Остановиться – где? На трассе? Переждать что? Субботу? И как? Ждать сутки, не доехав два часа до города? Без воды и продуктов?
Страдальца уговаривали. Ссылались на примеры из Талмуда. Говорили о правилах, распространявшихся на еврейские поездки по морю. Поскольку корабль остановить нельзя. Или по степи, где не останавливались на ночлег из-за разбойников. Ругмя ругали демографа Марка Куповецкого, который со своими перекурами к месту и не к месту один на проходе через Польшу отъел не меньше часа. Поскольку курить начинал только когда все уже садились в автобусы. И загнать его туда можно было не раньше, чем сигарета была, под возмущенные вопли коллектива, докурена до конца. При том, что бить его очень хотелось, но было тогда еще рано, а усовестить не удавалось.
Впрочем, после того как маленький караван не успел в Берлин ни к первой, ни к третьей, ни к сто двадцать третьей звезде, бить кого бы то ни было стало поздно. И Куповецкого, испуганно затихшего в углу, после того, как ему было высказано все, что окружающие думают о его перекурах. И Йом-Това. Который со своей участью в качестве нарушителя шаббата смирился.
Впрочем, только после того, как ему на полном серьезе пообещали, что еще одна его жалоба, и автобус на самом деле остановится. После чего, высадив его на обочину, уедет в Берлин. Предоставив ему блюсти святость субботы. Догонять или не догонять группу. Не возвращаться в Россию, оставшись жить в местном лесу. Или возвращаться туда своим ходом. И вообще делать все, что он только захочет. И, о чудо! Наступила тишина.
А еще через час автобусы дошли до цели, и проблема рассосалась сама собой. С тех пор автор убедился, что любые споры теологического характера решаются просто. Возьмешь человека за горло, он с тобой, глядишь, и согласился. Не возьмешь – сразу, резко и жестко, он тебе вынесет весь мозг. И не усовестится, зараза! Нет другого способа, как следует поступать в критических ситуациях. Нету, и все.
На следующее утро за завтраком в Пента-отеле автор наблюдал дивную картину. По ресторану размеренно, от стойки к стойке передвигался Володя Пичхадзе. Он ел. Точнее, пробовал. Поскольку питание в немецких гостиницах отличается от любых, где автор жил. И до того. И потом. Такого количества блюд нет и не было нигде. Ни в Италии. Ни в Штатах. Ни даже в Израиле. Это нечто специфическое. Десятки сортов разного мяса. Колбас. Ветчин. Паштетов. Сосисок. Десятки сортов сыра. Копченой рыбы. Йогуртов. Десертов. Хлеба. Горы фруктов.
Ну, любят они это дело. Понимают толк. И как-то ведь не переедают. Хотя и не очень себя ограничивают. Ассортимент широкий – отель молодец. Возьми, что любишь, съешь и иди своей дорогой. Но это был не тот случай. Во-первых, такой еды большинство делегатов в жизни не видело. Во-вторых, очень хотелось есть после вчерашнего. Потому что в Польше по дороге питаться было особенно нечем. Да и некогда. А в ночном поезде Москва – Брест больше пили. И пели. Опять-таки, впереди была целая суббота. То есть спешить было некуда. Если не брать в расчет мероприятия, подготовленные Галински.
Володя их в расчет не брал. Брал он систему общественного питания Пента-отеля. Штурмом, как его земляк Кантария рейхстаг. Осваивал один тип продуктов за раз. По кусочку. Но все подряд. Такого в этом ресторане никогда не видели. И вряд ли когда-нибудь увидят. Куда это умещалось? Б-г весть. Но умещалось. Может, просто хороший аппетит был у человека. Или сказался опыт грузинских застолий. Автор на место этого бесплатного спектакля прибыл отоспавшись, примерно к половине одиннадцатого. Пичхадзе к тому времени как раз дошел до десертов. Хотелось ему их? Или он ел уже исключительно из чувства долга? На спор с самим собой? Скорее, второе.
Результат был. Процесс, как тихо сообщил он автору, был начат приблизительно в семь утра. Напомним, шел уже три с половиной часа. И через полчаса был завершен. В связи с тем, что время завтрака истекло. Официанты начали собирать еду. Останавливать их было как-то неловко. Как следствие, из того первого пребывания в Берлине автор вынес важный опыт. Еды в хорошем пятизвездочном немецком отеле хватает профессиональному отечественному едоку примерно на четырехчасовую дегустацию. При условии, что он голоден и мотивирован. Браво, Пичхадзе!
Брюссель после Берлина ничем особенным не поразил. Кроме биржи цветов. Собора. И чернокожего сенатора Джесси Джексона, на фоне которого российские участники с удовольствием фотографировались. Тем более, им было известно, что он махровый антисемит. Откликнувшийся на приглашение Всемирного еврейского конгресса именно для того, чтобы всем своим многочисленным оппонентам в США доказать, что на самом деле он относится к евреям хорошо. Просто замечательно. Хотя к некоторым…
Излишне говорить, что первым на фоне сенатора Джексона снялся Куповецкий. А так конгресс как конгресс. Ну, выступил Евтушенко. Ради которого Цвайгенбойм все-таки потратился на авиабилет. Спасибо, евреи хоть перед поэтом не опозорились. Кто-то сбежал с заседаний в Остенде на морское побережье. Застроенное низкими домами из соломенно-рыжего кирпича. Кто-то – и автор с ними – успел заехать в Брюгге.
Это были правильные пчелы, и они делали правильный мед. Крошечный населенный пункт буквально потрясал. Он оказался фантастической красоты и овальной формы старинным городом, с целехонькой центральной площадью. Где дворцы и соборы сохранились нетронутыми с тех пор, как от городка отошло море. Разорив его, но и законсервировав. С его шоколадными мастерскими. Каналами. И конкой – полувагоном-полукаретой на резиновом ходу, в которую был запряжен тяжеловоз местной породы, размером с небольшого слона. В тот, первый раз в Бельгии это было все, что удалось увидеть. Хотя и того было более чем достаточно.