– Факт второй. Данные осмотра позволяют с большой степенью вероятности предполагать, что в резиденции мистера Фреймуса в ночь Самайна шел бой с применением даров Магуса. Мною обнаружены следы хоровода фей, дымки Фед Фиада, малого кольца Магуса. Судя по силе остаточных возмущений Дороги Снов в этом пространстве, для проникновения в резиденцию кто-то составил радугу Магуса.
Члены Службы Вольных Ловцов молчали. Подвергать сомнению слова своего руководителя они не могли – в квалификации Юки Мацуда нельзя было усомниться. Но поверить в то, что кто-то из захудалых Магусов Внешних Земель решился на подобное…
– Юки-сама, если позволите. – Долгую паузу прервал доктор Самюэль. – Это дело выходит за рамки полномочий СВЛ. Если в деле замешан Магус Англии, то необходимо участие Замка Печали.
– Мы всегда успеем связаться с Замком, – пропела Юки Мацуда. – Не стоит торопиться. У Лекарей много других важных дел. Мы сами выясним, что происходит в Англии. Команда А – Макфи и Торрес ищут следы феникса. Команда Б – Вазизи и Верлиока выслушивают объяснения мистера Фреймуса. Команда В – Бодден и Квамби – на вас допрос главы Магуса Англии. Остальные осуществляют оперативную поддержку. Все свободны.
Ловцы один за другим исчезали – соединяя глиняные таблички, они возвращались в то место, где их застал срочный вызов. Квамби подмигнул ей – дескать, увидимся у Сатыроса, когда снаряжение брать будем, и испарился.
– Германика. – Интендант стоял рядом и протягивал ладонь.
– Господин Сатырос, вы хотите, чтобы я вам погадала? Это не моя специальность…
Сотрудники СВЛ, еще не покинувшие Зал Советов, притормозили. Давняя пикировка между Германикой Бодден и Эвклидом Сатыросом была одним из немногих ярких эпизодов, скрашивающих вечную скуку на островах Блаженных.
Сатырос склонил голову, в глазах его – крупных, темных, чуть навыкате, мелькнуло усталое раздражение:
– Если бы я хотел знать свою судьбу, то ты была бы последней, к кому бы я обратился. Табличку переноса, фройлян Бодден.
– Эвклид, у нас экстренная ситуация. Почти военное положение. Как можно быть таким…
– Табличку!
Германика нехотя вернула теплый увесистый прямоугольник. Не повезло. Она рассчитывала, что в этой суете интендант забудет о такой мелочи.
Сатырос медово улыбнулся, убрал трофей в необъятные недра своего пестрого халата:
– Хочешь табличку – принеси предыдущие, Бодден. Или заполни форму 65 дробь А.
– Ага, и жди пять лет.
– А ты и так уже два года без нее гуляешь. Заполнила бы вовремя, и сейчас оставалось ждать всего три года.
– Я рассчитывала на твое доброе сердце, Сатырос.
– В подвалах мое сердце, опер-ловец Бодден, но сам я не там.
– Сатырос, прояви снисхождение. Это особый случай!
– Германика, ты вся один сплошной особый случай. Видят боги, ни к кому я не был столь добросердечен, как к тебе. Три раза я шел навстречу и выдавал новую табличку. Три раза! И чем ты мне отплатила – черной, как яд Ехидны, неблагодарностью! Нет, Бодден, или форма 65 дробь А, или возврат уже взятых вещей. Иначе я окончательно закрою твой абонемент.
Интендант исчез. Германика пнула татами. Когда-то фройлян Бодден была на коне. У нее были высокие идеалы, чистые руки, благородное сердце и личная транспортная табличка оперативника СВЛ. Даже три таблички. Все три она посеяла где-то на просторах Внешних земель во время операций по отлову реликтовых зверей. Четвертую скряга Сатырос выдавать наотрез отказался. Сказал – пока не принесешь хотя бы одну предыдущую, новую не выдам. А где же их искать? Оставалось только ждать, что какой-нибудь бедолага отыщет обломки и соединит их. И возникнет рядом с владелицей, то есть рядом с ней. Тогда она, наконец, вернет себе табличку-переноску.
«Пешком? По лестнице? Там больше тысячи ступенек».
Германика открыла раздвижную дверь и вышла на террасу:
– Юки, я так спущусь, можно?
Шеф кивнула.
– Привези Сатыросу немного фетаки, – пропела она. – Он выдаст табличку.
– Никогда. – Германика встала на резные перила. – Не хочу порождать коррупцию.
– Это не коррупция, это знак внимания.
– Ага, не хватало, чтобы он возомнил о себе еще больше.
– Это глупая вражда, – печально сказала Юки Мацуда.
– Зато с ней как-то веселей.
Директор СВЛ молчала, Германике тоже не хотелось говорить. Они смотрели, как белые облака торжественно вращаются вокруг вершины Башни, постепенно смыкая кольцо, закрывая просветы, беря Башню Дождя во влажный невесомый плен. Именно поэтому это место и называлось Башней Дождей – здесь всегда было облачно и сыро. На солнечном Авалоне это единственное место с подобной погодой. Они стояли на открытой террасе, влага собиралась на резных деревянных перилах, томительными каплями падала вниз, и Бодден падала вместе с ними – капля за каплей, забывая обо всем…
Когда Юки начала вновь говорить, девушка вздрогнула:
– Германика-сан, я хочу напомнить. Возможно, ты забыла. Членом Магуса Англии является Марко Франчелли.
По утесу поднимался туман, выбрасывал вверх белые пряди, обхватывал скалу мягкой текучей лапой, и моря не было видно. Только его слитный, мерный гул накатывал снизу. Германика любила такую погоду. Падать в туман – все равно, что падать в неизвестность. В этом было что-то от судьбы, неведомой и беспощадной, чей зов может настигнуть тебя где угодно. Скучно быть почти бессмертной.
– Я помню, – наконец сказала она ровным голосом. – Прошло двадцать земных лет. Он уже дряхлый старик. Не волнуйся, Юки, все под контролем. Разрешите приступить к заданию?
– Разрешаю. – Юки возникла в дверях – цветок персикового дерева, подхваченный ветром. – Удачной охоты, ловец.
Германика вдохнула сырой воздух и рыбкой нырнула в туманную бездну. Туман принял ее, накрыл своим крылом. Он был равнодушен и ласков, как наседка, у которой слишком много цыплят. Иди же ко мне, закутайся в мой мягкий пух, детеныш, ты так замерз…
«Замерзла, – подтверждала Германика. – Я очень замерзла…»
Ветер выворачивал раскинутые руки, клинок в ладони рассекал воздух, но туман был неуловим – растекался, раздвигал призрачные крылья, пропуская ее вниз – к скалам и морю.
«Когда-нибудь я поймаю тебя. Когда-нибудь я убью тебя. Когда-нибудь я забуду тебя, Марко…»
Когда клинок в ладони сменился эбеновой флейтой? Она не заметила. Германика развернула флейту мундштуком вниз, и ветер потек в него, и флейта запела. Подчиняясь мелодии, туман сгустился у подножья мыса, обнял острые гребни скал, разгладил мятущиеся волны. И девушка медленно опустилась сквозь него, встала на мокрую шуршащую гальку. Вдохнула влажный воздух. Безнадежно пахло морем.
Подвалы Башни Дождя были вотчиной Эвклида Сатыроса. Здесь располагались арсенал, архив и необъятные склады Службы Вольных Ловцов. Никто точно не знал, как далеко простираются владения хитрого грека: высокие залы с круглыми сводами, соединенные гулкими коридорами, темными и плохо освещенными, с выщербленными стенами темно-бордового кирпича, никто не ведал, куда уводят узкие галереи и где кончаются лабиринты стеллажей.
Сатырос пускал в свои подземелья с неохотой и предпочитал выдавать вещи (если все же таковое несчастье с ним случалось) через небольшое окошко в массивных двустворчатых дверях черного дуба. Всякий же раз, когда перед ним вставала необходимость эти двери отпирать, он имел вид настолько удрученный, что многие новички из Магусов Внешних земель, прибывшие на стажировку, частенько разворачивались и уходили ни с чем. В конце концов, что они – без снаряжения на задании не обойдутся? Невозможно же смотреть, как человек убивается.
…Германика ворвалась в Нижний зал, касаясь потертых ступеней лишь изредка – мягкая лапа тумана несла ее вниз, затекала сырой змеей в основание Башни. Туман все еще слышал черную флейту. На душе у Германики было сумрачно и тихо.
Флейта легла в чехол из мягкой кожи – они же ножны для стилета, в зависимости от необходимости. Девушка оглядела Нижний зал. Никого. Только у врат Сатыроса топтался очередной бедолага. Эвклид что-то нудно ему выговаривал, высунув из окошка кудрявую голову. И с каждой минутой плечи стажера опускались, и он всем телом пригибался к каменному полу от осознания невыразимой вины.
– Пан Сатырос, но все-таки, может быть, хотя бы просроченный? – Стажер молил, стажер был готов курить фимиам и умащать интенданту елеем ноги и буйные непокорные кудри.
– Даже слушать не хочу, – отрезал грек. – Все прекрасно обходятся без парашютов, а он не может. Да я в твои годы…
Тут Сатырос узрел Германику.
– Удачной высадки, – оборвал он отповедь на полуслове и захлопнул окошко.
Стажер потерянно поскреб костлявым пальцем отполированную доску.
– Пан Сатырос, ну дайте хотя бы дырявый. Побитый молью. Как же я без парашюта, пан Сатырос?
За дверью хранили гробовое молчание.
– Первый раз? – Германика оглядела стажера. Был он тощ, костляв и нескладен и взирал на мир карими глазами обиженного спаниеля. Отчего в душе у опер-ловца Германики Бодден пробудилось нечто, похожее на сочувствие.
– Угу, – уныло подтвердил стажер. – Заброска в Анды через час, все уже готовы, один я тут…
Германика отодвинула стажера в сторону и заколотила по двери:
– Сатырос, открывай. Сейчас же. Мы опаздываем.
Стажер упер в нее глаза, полные надежды.
– Сатырос, открывай. Молодому человеку через час надо быть в Андах. Альпак гонять. Или лам? Не срывай операцию.
С таким же успехом она могла выступать перед куском гранита. Германика скрипнула зубами. Да, они не слишком ладили с Сатыросом, и, пожалуй, их игра затянулась, но зачем же позорить ее перед стажерами?
– Эй, парашютист, тебя как зовут?
Стажер моргнул:
– Меня? Э… пани…
– Смешное имя.
– Нет, – стажер заморгал интенсивней. – Меня зовут Тадеуш, Тадеуш Вуйцик.
– Германика, – представилась девушка. – Шел бы ты, Тадеуш.
Узрев непонимание, она выразилась более четко:
– За угол спрячься. Живо. – И вынула из ножен стилет. – Не время для флейты.
Пан Тадеуш бросил взгляд на клинок вороненой стали с резной костяной ручкой, изображающей такую страхолюдную тварь, какая ему не встречалась ни в одной энциклопедии, и его как ветром сдуло.
Германика удивилась, как такой нескладный, по первому впечатлению, человек может так быстро и ловко управляться со своими протяженными конечностями, и тут же отбросила это удивление. На Авалон просто так не попадают.
– Сатырос, – почти нежно позвала она в тонкую щель меж стиснутых, как зубы, створок. – Прохиндей ты. Удави аспида своей скупости, отвори дверцы. Последний раз говорю – открывай. Будет хуже.
Грек держался. Он стоял насмерть – будто был последним из воинов царя Леонида в Фермопилах, а Германика – «бессмертным» из гвардии царя Ксеркса[23].
Хотя, вполне возможно, он от греха подальше удалился в глубины своего лабиринта.
«Беги, минотавр, беги… – подумала девушка. – Шутить он вздумал».
Ей было сумрачно, немного скучно и еще, самую каплю, больно. Зачем Юки направила ее в Англию?
«Все ведь кончилось, да? – спросила Германика у клинка, поймав на лезвии отражение «свечей Мебиуса» под потолком. – Все исчезло и кануло. Марко уже старик, а я – вечная девчонка, почти бессмертный оперативник Службы Вольных Ловцов. Глупо даже думать о том, что у нас могло бы быть…» Клинок не давал ответа. Он был темен, остер и почти без сопротивления входил в плотное дерево.
– Умеешь ли резать? – задумчиво, сама у себя, спросила Германика. – Умеешь ли читать?
Несколько взмахов, в черноту двери впивается руна, как клещ, и медленно наливается холодным светом.
– Умеешь ли окрасить?
Вторая руна легла рядом, и свечение их удвоилось. В подземном зале стало очень тихо. Германика услышала, как сопит за углом стажер Вуйцик, как шелестят жаждущие знаний страницами в Библиотеке тремя этажами выше, как крадутся в стенах робкие мыши и ворочаются под самой крышей толстые вороны. Она услышала даже, как прокладывает свой бесконечный путь в белом известняке стен башни червь-шамур – существо древнее Храма Соломона. И еще – как потрескивают от напряжения створки заговоренных дверей, ожидая третьей руны.
– Умеешь ли спрашивать? А, Сатырос?
Она подняла стилет и… не успела. Шелковый вихрь ворвался в зал – взрыв персикового цвета, фонтан лепестков роз, и Германика закружилась с ним в танце.
Тадеуш Вуйцик никогда такого не видел. И таких женщин не видел. Две женщины. Гибкая, как хлыст, и тонкая, как шпага, девушка. Юная девушка с грустными и старыми глазами. Сколько ей лет на самом деле? Сколько она провела здесь, на этой земле, где солнце все время стоит в зените, а в урочный час тихо гаснет, сменяясь на луну? Сколько она прожила здесь, где ветер всегда нежен, а дождь, кажется, ластится, как домашний пес? Черные волосы, короткая стрижка, иссиня-черное платье, облегающее тело. Ткань платья слегка переливается и выстреливает внезапные зеленые искры – так сверкают волчьи зрачки в зимнем лесу. Высокие сапоги на низкой платформе.
И вторая женщина – хрупкая, будто фарфоровая кукла, старушка с длинными седыми волосами, в светло-оранжевом кимоно. С мягкими, вкрадчивыми движениями, нечеловечески легкой, воздушной походкой, она танцевала по Нижнему залу с закрытыми глазами, и под опущенными веками глаза блистали фиолетовым. Глава СВЛ Юки Мацуда.
Что произошло, он не понял. Эта девушка, Германика, стояла возле дверей и колдовала. Она не просила, а делала что-то совсем иное. Лучший нюхач Роминтерской стаи, Тадеуш безошибочно отличал просьбы людей Договора от алхимической магии темников или проявлений гостей с Той Стороны. Но здесь творилось нечто иное.
А в ответ за закрытыми дверями закручивалась тугая пружина – кучерявый грек, от которого пахло книжной пылью и еще морской солью и сыромятной кожей, что-то творил в ответ. Напряжение росло, все плотнее сжимался воздух в зале, в нем сшибались невидимые токи, и текучий свет «вечных свечей» тускнел. Пан Вуйцик окончательно уверился, что «все они на этих островах больные на голову», и решился уже драпать – как можно дальше из Нижнего зала, потому что никто из противников не собирался уступать. А потом явилась Юки – как внезапный майский снегопад, провела шелковым крылом, и все стихло.
– Рун не следует резать тому, кто в них не смыслит, – прозвенел ее голос, и Германика отшатнулась. Побледнела, сжала рукоять стилета, глубоко вздохнула.
– Спасибо, что остановила. – Она, не глядя, сунула клинок в ножны. Провела ладонью по двери, стирая уже вырезанные символы. – Юки… можно я возьму другое направление? Не надо мне в английский Магус. Полно же дел. В Альпах опять видели татцельвурма.
Германика говорила тихо и смотрела куда-то в сторону выхода, откуда выглядывал бледный пан Вуйцик.
– Нет. – Хрустальный голос Юки Мацуда был тверже алмаза. – То, что случилось в Англии, – задача первостепенной важности. Ты поедешь туда и сделаешь все, что должна. Нельзя все время прятаться от жизни, Германика-сан.
– Жизни? – девушка подняла взгляд, налитый черной, собачьей тоской. – Разве это можно назвать жизнью, Юки?
Щелкнули засовы, и створки дверей бесшумно разошлись. Германика с опущенной головой шагнула вперед, не обращая внимания на Сатыроса. Тот посторонился, кивнул Юки, словно ничего необычного не произошло. Своим хитрым вороньим навыкате глазом нашел стажера Вуйцика и поманил пальцем:
– Подобрал я тебе парашют, страдалец.
Она сорвалась. Если бы не Юки, она непременно затеяла драку с Сатыросом. Как все плохо. Она думала, что все, что она чувствовала, давно умерло. Растворилось в глубинах памяти, похожих на глубокие бухты Авалона – полные лазурной воды, со дна которых поднимаются лишь тягучие нежные медузы – такие, что не обхватить руками. Но ее память – злопамятный зверь, не забывающий ни единой, даже самой мелкой обиды и ждущий лишь подходящего часа, чтобы нанести удар.
«Почему ты до сих пор не умер, Марко? – Германика брела бесконечными коридорами подземелий Сатыроса, и вечные свечи на стенах дрожали и вытягивались синими язычками пламени. – Я бы встретила тебя на путях Нижнего Мира. Потому что ты не заслужил Верхнего! Я бы выстлала дорогу твоей душе – морскими туманами и седыми подземными мхами. И почему, если ты до сих пор жив, ты ни разу не выходил на Дорогу Снов?! Ведь мы могли бы… Хотя бы раз увидеться. Трус!»
Как она выбралась на свежий воздух, откуда у нее в руках ворох артефактов, что за зелья булькали в сумке – фройлян Бодден помнила очень смутно. Она машинально что-то хватала со стеллажей, запихивала, роняла и отпрыгивала, когда это что-то со звучным хлопком и бледным пламенем испарялось или, по-змеиному шипя, уползало во тьму складского лабиринта. Германике было глубоко безразлично. Пусть Эвклид порядок наводит. В таком затуманенном состоянии она добралась до выхода и вывалила все, что набрала, на приемный стол. Густые греческие брови интенданта дернулись и попытались сорваться с изумленно сморщенного лба – куда-то под полукруглые своды Нижнего зала.
– Ты это ВСЕ с собой берешь?
– Угу, – Германика старательно изучала свой маникюр – глубокий темно-синий лак с редкими золотыми проблесками. – Беру. Все.
Эвклид несколько секунд колебался. Случай был редкий – интендант неожиданно стал свидетелем столкновения равнозначных пунктов инструкции. С одной стороны, эта… не совсем адекватная девица вознамерилась вынести из Хранилища предметы, безусловно, запретные. С другой – Юки сказала «пусть девочка берет все, что хочет». А Юки – это не просто начальник. Юки… это Юки.
– Хорошо, – Сатырос заполнил убористым мелким почерком графу учета в увесистом томе. – Распишись здесь.