П. Лотинкин ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.
Роман.
Любые совпадения имен и названий являются случайными.
2003 г.
ПРОЛОГ . Наши в Париже!
Плохо в Париже уральцу. Тесно, скучно, стерильно. Первый год еще так сяк, но на восьмой — хоть волком вой.
Именно это Вилен Королев, за узкую специализацию в напитках прозванный коллегами из фирмы «Спэшл электронике» мсье Абсентом, пытался втолковать вечно недовольному менеджеру по трудовой дисциплине.
Рядом, за парапетом набережной, нежилась Сена, широченная и холеная в сравнении со скромной замарашкой Исетью. По светлой воде лениво тащились кукольно яркие и чистенькие баржи. Предупредительный и непрошибаемо вежливый гарсон мгновенно и незаметно подтаскивал полные рюмочки и уносил пустые. На всей набережной, на сколько хватало глаз, нельзя найти и двух окурков, не говоря уж о собачьем дерьме, бутылках или обрывках газет.
Слегка заплетающийся в отходняке язык Абсента живописал, как не хватает ему сосен, просторного неба и серых прямоугольников новых жилищ улучшенной планировки с огромной кухней аж в 8,5 квадратов. И конечно, Исети, которую некоторые горожане ласково именуют Говнотечка. Но это она такая, пока рядом. А из Парижа все выглядит иначе.
Но французам этого не понять. Они в среднем на каждого, включая горожан и деревенщин, грудничков и пенсионеров, за год заколачивают по тыще баксов на туристах. И помешаны на вежливости. Им не понять, какой это кайф: без пятнадцати шесть закрыть лавку или контору и сказать несостоявшемуся покупателю или клиенту: «А пшел ты на фиг со своими деньгами!»
Нет у избалованных Гольфстримом лягушатников июньских пуховых метелей на улицах и декабрьского дубака в квартирах. Поэтому они лениво относятся и к своему прошлому. Не любят вспоминать о славно пролитой кровушке братьев и мучениях сирот, которыми так гордятся старики иных стран — за неимением других поводов для гордости. Нет у них площади имени расстрела у Версаля, аналогичного Кровавому воскресенью 1905-го, — на память об эффективности хождения на поклон к правителям. Французы даже не спорят о том, сносить им мавзолей Наполеона или не сносить? Предать ли прах императора, наконец, земле или не предавать? Они водят к нему туристов и стригут с них бабки.
Гордясь при этом и Наполеоном, и прибылями. На шестьдесят миллионов населения Франция имеет семьдесят миллиардов евро от туризма. Ни на чем. Просто за то, что иностранцам нравится к ним приезжать! Они считают это достойным поводом задирать нос. А всех-то трудов: улыбки, четкая полиция и работящие дворники.
При этом полный завал с патриотическим воспитанием. Ни вздыбившая оранжевые ирокезы молодежь, ни седоусые пролетарии, часами судачащие в кафе , ни бездомные клошары, живущие на сидре — даже понятия не имеют о славной Парижской коммуне. Им и в головы не приходит, что в далеком и, по сути, азиатском городе имеется площадь в честь того, как французы выпускали друг другу кишки ради справедливости.
— Компрене-ву, твою мать, — ласково растолковывал Королев французу, — на хрена вы Бастилию снесли? Не стало тюряги, некуда было буржуев сажать, вот они у вас и расплодились! И даже до нас добрались... Эх, Гастон ты мой, Гастон! Французская ты, понимаш, физиономия. Разве тебе понять, как чуден Шарташ при тихой погоде, когда мягко колышет он дохлую рыбу на своем зеленом сиропчике... В общем, хрен дочапаешь даже до середины.
— Же не компран па, — признавался жалостливо отводивший оливковые глазищи менеджер, — почему вас, мсье Абсент, так тянет дезорганизовывать производство? Вы же губите дело, которое сами создали! Почему вы все время вмешиваетесь? Почему Вы все время пьете? Вы же талантливый инженер, таких во всем мире единицы...В общем, мсье Абсент, вынужден предупредить: если вы не прекратите вмешиваться в производство и пить, мы будем вынуждены сократить вашу стипендию!
— Нуууу! — ласково взмолился Вилен. Когда Гастон ушел, оставив еженедельный
конверт, Вилен некоторое время разглядывал банкноты из него. В приторно затуманенном мозгу мелькали навеянные ностальгией картины просторных площадей и проспектов родного города, по которым, вздымая пыль и разбрызгивая лужи, кургузо шмыгают жигули и черной роскошью скользят руководящие волги.
А почему бы не плюнуть на Европу, и не махнуть домой?!
Там нет этого жлобского почтения к аккуратности газонов, гладкости дорог и жизни никчемных пешеходов. Там каждый день город тонет в нежном смоге, и полно улиц в честь писателей, террористов и разбойников.
Он ошибся, забыв, как ни много воды может утечь за восемь лет, но в сути своей, в главном, ни люди, ни города не меняются.
Насколько жестоко он ошибся, Вилен понял, только выйдя на затянутую сизой пеленой привокзальную площадь родного Катеринбурга.
То, что машин стало чуть не в десять раз больше, он еще мог пережить. И то, что его город вначале официально переименовали в Катеринбург, а потом, неофициально, в Екабе, - тоже.
Но как перенести, что ни в одном ларьке и магазине города нет настоящего абсента?
Картина маслом: «штурм Химмаша»
Мсье Королев даже не предполагал, что его возвращение может хоть что-то изменить в Катеринбурге. И опять ошибся.
Через несколько месяцев его приезд аукнулся событием странным для Парижа, но по Екабевским меркам вполне заурядным: к заводоуправлению Химмаша, расположенному в одноименном микрорайоне, стягивались штурмовые бригады.
В отличие от плохо организованной парижской черни, разломавшей по запарке памятник средневековой архитектуры — Бастилию, екабевские штурмовики были отлично выучены и скоординированы.
Первая группа тихо концентрировалась вдалеке от телекамер на улице Зои Космодемьянской. По-спортивному подтянутые, и по тюремному стриженные молодцы, старательно демонстрируя отсутствие какого-либо оружия и щедро заплевывая тротуар, попивали из банок и делали вид, что ждут автобуса.
Вторая группа кучковалась на виду у телекамер: чистенькие здоровяки выходили вместе с рабочими из проходной и вроде бы от полноты возмущения, сворачивали к заводоуправлению. Там они, смешавшись с настоящими подданными Химмаша, щедро угощали их чем-то в алюминиевых банках, и подзуживали маловразумительными, но очень экспрессивными репликами:
— Ну, что за ботва, а?!
— Ну, воще, козлы, оборзели, да?
Рабочий класс, давно не бузивший и не угощавшийся на халяву, охотно откликался и браво демонстрировал желание взломать высокие парадные двери.
Телевизионщики, естественно, тоже толпились возле главного входа. Косноязычные репортеры путано рассказывали о том, что около полудня группа захватчиков под предводительством знаменитого атамана Федулова, которого якобы благословил сам губернатор Россиль, коварно оккупировала заводоуправление. Мол, по решению акционеров теперь они тут главные и отдают власть в руки нового директора.
Телекомментаторши, тиская длинные микрофоны и наугад ставя ударения, рассуждали о переделе собственности, о власти, которая думает не о народе, а о своих карманах, о законах, которые не работают, и о ставших законом кулаках и наглости.
Все предвкушали штурм и с нетерпением ждали, когда старые хозяева начнут выкидывать из конторы новых.
При этом за кадром оставался вроде бы простой и очевидный вопрос: а зачем вообще так хлопотать о захвате кабинета директора?
Разве работникам завода непременно нужно подчиняться именно тому, кто сидит в этом, а не в другом кабинете?
И, если уж на то пошло, на кой надо освобождать дурацкий кабинет непременно с такими долгими и явными приготовлениями к скандалу и мордобитию? Почему бы не сделать это тихо, как сотни раз до этого случая и после него?
И, наконец, зачем людям мэра, которому в городе подчинены и рады услужить любой да каждый, вообще кого-то штурмовать? Почему бы не свистнуть скромных народных защитников в камуфляже, которые споро решают подобные вопросы по указке великого и могучего градоначальника?
Но никого это явное желание властей устроить именно шум и драку, не заинтересовало, а поэтому всем зрителям и свидетелям казалось, что они прекрасно понимают, что происходит.
Одни захватили завод, другие отнимают взад — чего тут неясного?
Очень грамотно подогрев ожидающих до максимума, на площадь перед заводоуправлением вальяжно вырулил мерседес депутата местной Думы Баксова. Он предпочитал именоваться сенатором, любил мэра города и яро ненавидел засевшего в заводоуправлении выходца из гущи народной местного олигарха Федулова. За мерсом Баксова следовал автобус с ОМОНовцами. Сразу и всем стало ясно, кто тут главный и чей порядок в конечном итоге восторжествует.
И опять никому не бросилось в глаза, что попытки войти в здание мирным, так сказать, путем, предпринимались лениво и неубедительно. Будто тем, кто хотел вернуть себе заводоуправление, не хотелось получить его назад по-хорошему.
Едва телекамеры успели зафиксировать неуклюже выкарабкивающегося из просторного салона Баксова, как стон удивления и радости пронесся по площади. Толпа, собравшаяся под сенью уродливого обруча, на котором висели портреты бывших лучших людей завода, задрала головы.
Пока внимание камер было отвлечено народным представителем, к левому крылу заводоуправления одновременно подтянулись штурмовики, ранее ждавшие на улице Космодемьянской, и автомашина с «рукой», на конце которой висела люлька. В мирное время с помощью этой машины обычно чинили провода и лампы уличного освещения, но нынче ей была уготовлена иная роль.
Баксов, телерепортер промэрского канала и дюжий молодец втиснулись в люльку. «Рука» развернулась, вознесла ударный отряд на уровень третьего этажа. Здоровяк сноровисто, как на учениях, высадил окно.
Баксов и сопровождающие его лица скрылись внутри.
«Рука» в тот же миг сложилась, люлька опустилась, и в нее полезло пополнение.
Поскольку силы оккупантов, превратившихся в осажденных, были стянуты к парадному входу, десант на третьем этаже сначала не встретил сопротивления. Но скоро обороняющиеся спохватились, и отправили отряд наверх. Там завязалась потасовка. В дебрях густого мата мелькали кулаки, ножки стульев и огнетушители. Трещали взламываемые, двери, а предводитель штурмовиков с сенаторской грацией прыгал по столам перед телекамерой, расшвыривая ногами бумаги и пепельницы. Он чувствовал, что его звездный час настал, что эти кадры, и он вместе с ними войдут в Историю, как та депутатша, которую оттаскал за волосы сам Жирик.
Если бы сейчас Баксову сказали, что он не знает и никогда не узнает, почему и зачем он здесь на самом деле, он бы ни за что не поверил.
Как не верит до сих пор.
Опьянев от восторга и вседозволенности, сенатор скакал по письменным столам и вопил в мобильник, что крепость почти пала....
Но тут Баксов заметил, что глава осажденных на мгновение остался без прикрытия. Грех было упускать такой случай. Телезрители любят драки с участием депутатов. Ведь так приятно, что угадал и во власть выбрал тех, кто ничуть не умнее тебя. Баксов, ради телезрителей готовый на все, ринулся вперед и врезал олигарху Федулову по очкам.
Драка вспенилась с утроенной силой.
Телевизионщики и зеваки наслаждались скандалом. Акции и облигации, привилегированные и золотые, параграфы и договоры... — это все так стремно! Куда интересней и доступнее, ежели вот так: обнавозить и по мордам.
И буквально всего несколько человек во всей столице Урала знали: в шумовой бодяге вокруг Химмаша не больше смысла, чем в блеклом эфемерном следе от самолета.
Но даже те, кто считал, что знает подноготную, не ведали, во что выльется их затея. Ошалевшим от власти хитрованам лишь кажется, что у них все под контролем. На самом же деле в ходе провокации и после нее никто не сумел догадаться: ничтожная, как считали зачинщики, чужая кровь, пролитая при штурме, немного погодя обернется подлинными кровавыми кошмарами.
Даже тот, кто первый замутил этот откоряк, не сообразил, что за попытку жонглировать жизнями горцев, порой платят своей собственной.
За пять минут до смерти
О чем только не думают люди перед нечаянной смертью.
Наташа Мортынова шла по пустой площади мимо обшарпанного Дома Офицеров и жалела подругу, выскочившую за артиллериста. Отчаялась девка, и зря Наташа объясняла: умный и самостоятельный мужик в офицеры не пойдет. Особенно сейчас, когда и платят гроши, и не ставят ни в грош. И если даже потом перец сумеет пробиться или наворовать, первые лет десять с ним - всяко разно, как на каторге. Но подруга не слушала. Она из тех урожденных иждивенок, которым лишь бы на кого-то свои заботы переложить да злость в случае чего сорвать.
Наталья свернула с Луначарского на Шарташскую и замедлила шаг. Пора собраться с мыслями. Идя на деловую встречу, соискательница прежде всего должна все хорошенько обдумать.
Итак, Артем Затовский.
На вид он всего лишь нагловатый юноша, но видимость обманчива: Затовский сумел в двадцать четыре года стать депутатом областной Думы. Хотя за место там насмерть рубились крупномасштабные дядьки. Конечно, Артему повезло: оказался в нужное время в нужном месте и в нужном качестве. Однако в эпоху крутых перемен судьба подобным образом улыбается многим. Но вот грамотно рискнуть и выдоить удачу досуха умеют лишь некоторые. Затовский подгадал и сумел.
И хотя Артем усердной учебой заработал аж два красных диплома, его не назовешь занудным отличником-зубрилой. Скорее, он был отличником-спортсменом. Жизнь для них - интеллектуальный ринг, а сам процесс постижения нового гораздо интереснее, чем материальные выгоды от него. По крайней мере, поначалу. Поэтому нынче, в двадцать восемь лет, Затовский уже свой среди городской элиты. И хотя старички на него кичливо косятся: «молодой да ранний» - но не считаться с Артемом уже нельзя.
Наташа знала, что, например, квартира на Шарташской — 18, в которую она идет, принадлежит Артему, куплена им ради вложения денег, и стала для него с дружками «блатхатой». Так зовут квартиры, предназначенные не для жизни, а для встреч в узком проверенном кругу.
Следующий - официальный помощник Затовского в Думе, Саша Расчектаев. Он тоже прирожденный отличник, тоже при двух красных дипломах. И тоже недурственно выглядит на политическом Олимпе Екабе, хотя и держится на втором плане. Расчектаев осторожен, предпочитает роль ведомого, и во всем полагается на своего шефа, Артема.
Третий из этой компании - Андрей Каряков. Андрей - бывший одноклассник Наташи, и она его знает, как облупленного. Не шибко разворотлив, и все, чего достиг пока — должность банковского клерка среднего ранга. Даже не смог до сих пор решить квартирный вопрос, и Затовскому пришлось его выручать, дав на время ключи от этой «хрущевки» на Шарташской.
Наталья окинула взглядом серую кирпичную пятиэтажку, стоящую торцом к улице и окруженную неряшливой зеленью. Уж она-то бы посоветовала Артему не брать недвижимость в пролетарском районе. Ни выгодно перепродать, ни хорошо сдать ее практически невозможно. К тому же соседи тут из-за бедной на радости собственной личной жизни особо бдительны к чужим.
Мортынова поднялась на четвертый этаж, позвонила. Открыл, не спрашивая, Расчектаев. Увидев ее, он с явным облегчением перевел дух, но удивился:
— А-а, Наташенька... Что-то ты рановато?
— Разве? Наверное, перепутала... А что, помешаю? — обижено подняла тщательно вырисованные бровки Мортынова. — Мне уйти?
— Да нет, что ты... - смутился деликатный Расчектаев. — Ты всегда кстати.
Наташа сдержала улыбку и вошла. На самом деле она специально явилась на час раньше.