От обиды: столько трудов, а в итоге на руках не пойми что — Быков попытался наобум подобрать пароль. Так сказать, в расчете на дурака. Попробовал само слово «Пароль», а также имя, отчество, фамилию, дату рождения Артема Затовского в разном написании. В результате после седьмой попытки высветилась надпись:
«Ну, вы меня достали! Писец этому диску!
Привет от Гремлина»
От дальнейших попыток Василий решил воздержаться.
Он с мобильника позвонил в Москву, шефине. Та очень обрадовалась его звонку:
— Как ты там, Васенька?
— Ничего. Ты вот что мне скажи: а вот тот, кто меня сюда послал. Ему, что, собственно, от меня надо?
— Как я поняла, ты там что-то должен найти с помощью тех, кто тебя там принимает, и привезти ему. А что? Ты нашел?
— Н-не совсем.
— А где ты, кстати, сейчас обретаешься?
— В общем-то, нигде. Бомжую.
— А чего так? Плохо принимают? Нажаловаться Чубчику?
— Н - нет пока. Ты про мой гонорар уточнила?
— Это ты уж сам разбирайся. Так, где тебя искать в случае чего?
— Звони. Но учти, я так и не понял: ну, найду? А потом? Мне надо доложиться здешним или просто возвращаться и все?
— Какие ты сложные вопросы задаешь. Ладно, я все выясню и дам тебе знать. О'Кей?
— А то як же ж.
От разговора с шефиней у Быкова остался неприятный осадок. Типа: то ли ты чего украл и боишься, что поймают и будет стыдно; то ли тебя поимели, но ты еще не понял — куда и чем. Если бы его конечным заказчиком не был тот самый Чубчик, нагло преуспевающий, несмотря на общенародную ненависть, Василий бы просто захватил эти диски и мотанул в столицу. Пусть начальство заплатит, а потом само разбирается.
Но везти незнамо что человеку, который уже не раз доказал всей стране, что умеет обратить во зло любое благо, Быкову было попросту страшно. Чубчику-то все божья роса, а вот Василию потом жить и помнить, что он, вполне вероятно, жизнь хорошим людям поломал. В этих дисках могла содержаться такая бомба, что...
— Тяжко? — посочувствовал ему Семеныч, вернувшийся с балкона в связи с тем, что Зиновий этажом выше отключился. — Бремя человека?
— Чем дольше живу, — пожаловался Быков, — тем меньше понимаю. Эсэсовец, доктор Менгеле, ради развития медицины ставил в концлагере опыты на людях. Измучил и погубил он при этом несколько сот человек. Так его по всему миру все полиции и спецслужбы искали. Нашли и ликвидировали. А наши реформаторы? Они экспериментируют на десятках миллионов! Только по официальным данным, за десять последних лет избыточная (то есть не предсказываемая ранее) смертность составила 2,5 миллиона человек. Это как если бы мы, Россия, еще раз Первую мировую войну проиграли. И что?
— И говна пирога, — кивнул представительный Семеныч. — Ты знаешь, чтоб к врачу попасть, Зиновию надо накануне вечером занять очередь за талоном и всю ночь в ней дежурить? И это еще не значит, что он попадет на прием. Талонов часто не хватает и на десять пенсионеров. К тому же сейчас у врачей начинается пора отпусков, так что все лето бесплатных талонов вообще не будет. Это что, благодарность такая, за сорок лет трудового стажа? Это называется: «за все хорошее — в морду!» Ну, Зиновий-то ладно. У него дети не сволочи, помогают. И колбаску он себе может позволить каждый день, и на худой конец к врачу за деньги сходить. Ну а те, чьих детей изуродовали или поубивали, на благо Родины? Они-то нищенствуют. Так, получается, это же совсем дураком надо быть, чтобы, видя все это, смолоду честно, за совесть, работать! Мне говорили, раньше главный наш по медицине был душевный человек. Людям помогал. А сейчас, как в начальство пролез, совсем гадом стал: задаром и градусник не поставит. И это везде.
— Да нет! Нет, конечно, — вынужденно, ради истины, возразил Василий. — Не везде. У меня в Москве мать-пенсионерка, так, когда она в поликлинику приходит, возле нее целый хоровод. Правда, она до этого год жаловалась на их невнимание. Аж до Лужкова дошла. Но важен результат. За свои права надо бороться. Такой закон природы.
— Так то в Москве! Так то Лужков! — влез в разговор с верхнего балкона Зиновий. - А у нас тут, жалуйся, не жалуйся, а эти мерзавцы только рады будут, если мы передохнем. Знаете, вот если б кто-то специально хотел нас тут, в Екабе, сволочами сделать, то он должен мэру памятник ставить. Вот буквально все, как специально, налажено, чтобы доказать: только воруя, ты можешь выжить. Только воруя! У меня старший зять строительством занимается. И он вынужден был перебраться в Челябинск. Я, говорит, просто не могу каждый день кланяться и платить ворью! Да и конкуренции нет. В городе одна фирма главная строительная принадлежит Кунгусову - вице-мэру, а другая самому Чирнецкому, но записана на его сына. Другим строителям хода нет! Вот и строят мало жилья.. А тех, кто пытается жилье недорогое строить - данью обкладывают. Вот зять плюнул и уехал. Мне, говорит, так жить — противно! А у него, между прочим, там на фирме сейчас почти полтыщи человек работает-кормится.. Так, я спрашиваю, сколько таких, как он, честных работодателей отсюда удрало, чтобы перед ворьем не прогибаться? Сотни! Потому-то и бедствуем.
«Нет, — подумал Быков, — пока я не узнаю, что на этих дисках, я их никому не отдам. Хотите жить по сволочному? Имеете право. Но без меня. Вы, как хотите, а я даже дуракам веревку намыливать не собираюсь».
— А что, это у вас везде так? — спохватился он, конкретизируя свои переживания. — Чтобы к врачу, или к чиновнику попасть, надо с ночи очередь занимать?
— Конечно, - заверил Зиновий. - Потому как не они для нас, а мы — для них. Такой у нас порядок ЧАМ установил.
— А если, допустим, в садик надо ребенка устроить?
— Что «в садик»? — не понял Семеныч.
— Ну, тоже очередь с ночи занимают? Семеныч пожал плечами, а Зиновий сверху
просветил:
— А как же еще? Конечно! У моей бабы подруга в детсаде работает, так она этих бедняцких мамок прям ненавидит. И ведь если им помощь без очереди и унижений будет, они ж еще и других детей нарожают. А кому надо, чтоб нищету плодили? Потому-то все так и устроено: одним в морду дадут, другим — в душу плюнут, а третьи сто раз подумают, прежде чем работать. Или тем более — рожать.
Женский тверезый базар
Лишней информации не бывает. Это еще Менделеев вывел. Еще до своей знаменитой, но непонятно для чего и кому нужной, таблицы.
Так и у Быкова выходило. Вроде бы никчемное старческое нытье Семеныча и Зиновия существенно ему помогло. Из него следовало, что если Рита собирается устраивать племянников в детсадик, ей нужно в районо идти не утром, а — ночью. Чтобы очередь занять, и хотя бы на прием попасть. А, следовательно, и ему надо поспешить.
Быков легко нашел указанный женой Зиновия главный ориентир: огромную и великолепно содержащуюся башню налоговиков. Глядя на шикарную кованую решетку вокруг нее, сразу становилось ясно, кому на Руси жить хорошо. И очень хотелось разбудить тех, кто дрых, доверчиво отдав последнее на налоги. Разбудить и сказать, какие они все-таки болваны. Жизненной сути это не изменит, так хоть, похулиганив, душу отвести.
Свернув с широченной Московской на тенистую и узенькую Хомякова, застроенную приземистыми серыми трехэтажками, Василий сверился с коряво нарисованным планчиком, нырнул в арку и остолбенел.
Весь двор был забит женщинами. Тетки всех возрастов и комплекций прогуливались, куксились и гомонили около мрачного, обшарпанного, серого двухэтажного особняка. На сплошь зарешеченном первом этаже табличка: «Отдел образования администрации Верх-Исетского района».
Он-то наивный, радовался, что догадался с вечера устроить засаду, дабы выявить Маргариту Ахметзянову, когда она зарегистрируется в очереди. Быков помнил, как в советские времена стояли за мукой и за коврами, и порядки знал. Размечтался. Тут тебе не СССР.
В Екабе мамаши и бабули встают очередь аж с утра намедни!
Стоят — в полном смысле, ибо сесть просто негде.
Несколько лавочек на зачуханной детской площадке плотно забиты сидевшими «в елочку» бабами.
Остальные стоят, бедолаги. Чтобы у выбранных ими же чинодралов вымолить местечко для своих детишек. Чтобы эти детишки не лазили по квартиркам этих чинодралов, не мочились в их, охраняемых ментами подъездах, не царапали краткими точными словами их глянцевые иномарки, отполированные за счет казны. Чтобы не беспокоили их, чинодральских отпрысков, убаюканных в спецсадиках за счет той же казны...
Короче, стоят налогоплательщицы и матери, чтобы попасть на прием и покланяться, поунижаться, дабы дети их были под присмотром. Пока их родители вкалывают на те башни и дворцы, в которых засели неусыпные мытари.
Ах, какой шикарный детский садик находится возле дома по Сурикова 40, в котором жил Быков. Он смотрел на него с балкона: кусочек тихого зеленого рая посреди города. Со всеми радостями и удобствами. С отношением к каждому ребенку, как к личности, которой предстоит владеть миром.
Особый садик для детей особых родителей. Которые в очередях не стоят. К которым как раз и стоят эти самые очереди.
Чтобы стать незаметным и не выбиваться из толпы, надо с ней слиться. И Василий получил номер на левую руку — 137-й. Записывала его милая женщина с той терпеливой усталостью в глазах, которой отличаются деятельные натуры. Тех, кто знает: сам себе порядка не организуешь — будешь давиться в свалке.
— Знаете, молодой человек... — сказала общественница. — Вы, наверное, зря. Предупреждали: примут не больше двадцати человек.
- А мест сколько?
— Кажется, восемь.
— Меня жена просила знакомую найти. Она должна быть у вас в списке. Маргарита Ахметзянова. Посмотрите.
Ахметзяновой в списке не нашлось.
— Ой, может, она по мужу фамилию назвала? Посмотрите еще: Пилипенко Эльвира?
Пилипенко — фамилия сводной Ритиной сестры — нашлась. Под номером шестнадцать. Теперь надо было ее отыскать во дворе. Быков стал прогуливаться в толпе, прислушиваясь к разговорам, и вглядываясь в лица. Фото Ахметзяновой он не имел, но как доложил обстоятельный Димон, Рите на вид около двадцати трех, у нее светло-русые волосы, нос уточкой и глаза чуть навыкате. Не Бог весть, какое описание, но лучше, чем ничего.
Светленькая костлявая дамочка с нервным лицом жаловалась подружке на жену- брата, юную особу, у которой руки не из того места растут. И варить-то она не умеет, и стирать то она не стирает. Брат с работы приходит усталый, как собака, и начинает по дому колготиться, а эта барыня, видите ли, целый день с ребенком улюлюкает. Племянника нужно срочно в детсад устроить, но жена брата сама не может стоять. У нее плоскостопие и нервы. Приходится ей за нее. Пусть эта стервоза хоть работать пойдет, и слезет с шеи замотанного брата.
Юркая старушка бесцеремонно вклинилась в разговор:
— Помогать надо, молодым-то. Вот я каку ночь без сна, а думаю, сад-то внуку нужен. Ну, пусть я ночь постою, а пусть хоть высплются. Я вот вчера ни свет, ни заря поднялась, отправилась за талончиком к врачу. Пришла, думала, первая буду. Ан нет, только одиннадцатая. И как на грех, только семь талонов дали. Так и ушла со своим давлением, несолоно хлебавши.
— Так вы к платному доктору сходите, — сварливо посоветовала девушка с русой косой.
— А на какие шиши, милая, — даже не обиделась бабушка. — Пенсия — тыща шестьсот. За квартиру в две комнаты — заплати, да за свет, да за телефон , да еще за мусор и на лифт. Вот почти тыщи и нет. А живу на шестьсот, и что заработаю, убираясь. У нас кафе рядом с домом. Мету вокруг, и кормлюсь за это.
— Так квартиру на меньшую поменяйте, а на доплату — живите себе, — доставала ее советами русокосая.
— Или в одну комнату квартиранта пустите, — подпела ей круглолицая с утиным носом и в широкой шляпе. — Каждый месяц — прибыток.
— От телефона откажись! — буркнула дряблая гражданка неопределенного возраста.
Но бабуля не озлилась. Ей будто даже нравилось внимание:
— Квартира старая, комнаты проходные — такую не разменяешь, а если пустить кого — по головам ходить? А телефон... Полподъезда по нему скорую вызывает или милицию, если что.
Она огляделась, ожидая новой реплики. Но ее не последовало. Тут каждой было о чем поплакаться.
Толстенькая, с веселыми упругими щечками женщина говорила кивавшей ей русоволосой женщине в очках о своих сорванцах-близнецах. За ними, мол, глаз да глаз нужен: то подерутся, то соком обольются, то игрушку не поделят, то разломают чего-нибудь. Поэтому дом в запустении: ни пожрать сварить, ни постирать, ни пропылесосить. И пока муж не вернется, приходится пасти пацанов, не отвлекаясь.
А муж — тоже не подарок, день на день не приходится. Когда придет слегка навеселе, только пивком после работы побалуется. А то — на бровях. И что с ним ни делала: и просила, и скандалила, и молчала неделями — хоть кол на голове теши. Муж, хоть и рукастый, но производство подыхает. Он машинки детские из железа штампует. Они, конечно, прочные, но дорогущие. Народ китайские предпочитает. Они пластмассовые, дешевые, да и яркие, и легкие. Их за ту же цену три купишь. Вот наших и не берут. А они их все клепают и клепают. Назло рынку и врагам. Но без зарплаты. А простой штопор — только из Китая.
— Я со своего, — вдруг сиплым басом откликнулась собеседница, — выбила клятву: чтоб с работы приходил трезвый. Теперь сама с ним пью, чтоб ему меньше досталось. Денег — едва на еду хватает. Ни одежку дочке купить, ни игрушку. О себе и речь не идет. Вот, обноски донашиваю. Так что выпивку покупать не на что, — вздохнула сиплоголосая. — Приходится самой гнать.
На нее тут же окрысилась моложавая, лет сорока, бабушка:
— Вот такие дуры и спаивают наших сыновей!
Страсти накалялись стремительно, и столь же резко гасли. Ночь была долгой, а жалобы — еще длинней.
Быков искоса присматривался к невысокой, коротко остриженной блондинке.
— А мы вчера в зоопарке были... Там обезьянка родила. Так вокруг нее и врачи, и ученые. И народ с лакомствами. И мэр к ней регулярно приезжает, чтобы проведать...
— Он не к ней. Он туда листовки печатать подметные приезжает. У него там та-акие подвалы! А в них — типография для грязной рекламы против соперников, на прошлых выборах мой Женька разносил, хорошо получал
— Нет-нет, я сама — правда, издали, ближе не подпустили — видала его возле клеток. Стоит, на обезьянку ту любуется. А она сытая, довольная. Еще не каждый банан жрет, выбирает... Неужели, думаю, моя дочь — человечек все-таки, она ж и на них работать будет, - заслуживает меньше внимания, чем эта... Ну, все-таки, животное же?
— Хэ, — то ли усмехнулась, то ли поперхнулась заботившаяся о молодежи старушка. — Сравнила тоже. То — обезьяна. Их у нас раз, два, и обчелся. А детей... Как грязи.
— Грязь мы и есть, — убийственно спокойно подтвердила молодая бабушка, не любившая самогонщиц.
В ее голосе не было ни капли осуждения или жалобы. Одна хладнокровная констатация факта:
— Те садики, что поновее, они распродали. Старые рушатся. На ремонт и строительство зоопарка знаешь, сколько ушло? Сто пятьдесят миллионов. Сто пятьдесят. Это минимум. А на все детские садики? Ноль. Вот просто ноль и — все!
— А ты ее в зоопарк сдай, — хихикнула сиплая мамаша. — И сыта будет, и под присмотром.
— Сама своего сдавай!