– Я в курсе, – щегольнула Варвара. – А ювелиры ваши человеку впаривали – без чека, без сертификата – откровенную контрабанду.
– Я об этом не знала! – поспешно (слишком поспешно) перебила ее директриса. – Мое дело было только свести покупателя с ювелиром, остальное меня не касалось!
– Мы говорим не про тебя – про Сулимову, – напомнила Кононова.
– Да, – еще больше помрачнела Оля-Настя. – Только под протокол не повторю, у меня все равно никаких доказательств нет. Всеми делами с независимыми ювелирами ведала Мика. И товар им на реализацию давала она. Я точно знаю, потому что всегда лично ей отчитывалась: направила сегодня клиентов такому-то и такому-то. А месяц назад в одной из мастерских кража случилась. Вынесли украшений на сто тысяч долларов. Мика рвала и метала, вызвала мастера этого сюда, на разборку. Я подслушала, как он каялся, в грудь себя бил, клялся: хотя не виноват ни в чем, все деньги вернет. Но не сразу. Неоткуда ему такую сумму взять. Но Мика сказала: ждать не будет. Продавай, мол, квартиру. Он начал: не могу, помилуйте, двое детей маленьких, где мы жить будем? А она: ничего не знаю, твои проблемы. До чего договорились – не знаю. Но через неделю ювелира этого машина сбила. Насмерть. Тоже, скажете, понт? И совпадение?
– Я проверю, – сухо откликнулась Варя.
А псевдо-Малеванная вздохнула. Добавила задумчиво:
– Знаете, я даже рада сейчас, что все про меня открылось. Больше не надо от каждого телефонного звонка вздрагивать.
Варя не удержалась от небольшой морали:
– Сама жизнь свою угробила. Кто заставлял банк грабить? А уж от следствия скрываться – вообще глупее не придумаешь.
– Зато на свободе. Целых два года, – нервно облизнула губы, спросила: – А… вы про Анатолия… друга моего… не знаете? Где он, что с ним?
– Понятия не имею, – не стала врать Кононова. И заверила: – Но ты зря надеешься, что он о тебе хотя бы помнит. Ты для него – отработанный материал. Наверняка уже другую дурочку сейчас обхаживает.
– Ну, все-таки он помог мне. Паспорт сделал, – убежденно произнесла девушка.
– Медвежья услуга. Именно по этому паспорту – давно аннулированному – мы тебя и нашли, – пожала плечами Варвара.
Грустно ей было – передавать властям это одинокое, запутавшееся создание. Но что оставалось делать?! Девчонка сама выбрала свою судьбу.
А Варя сама выбрала судьбу свою.
Спешила вечером на свидание с Лешей, и сердце трепыхалось у нее, словно у неразумной четырнадцатилетней Джульетты. Стоило только представить, как окатит ее сейчас Данилов своим взглядом пронзительным, сразу на душе так легко становилось, так радостно! И непонятно: то ли действительно настигла любовь – настоящая, та, что из книг. То ли Данилов с помощью своих умений паранормальных просто приворожил ее. Из интереса. И чем больше она – сотрудница спецслужб! – в нем растворяется, тем Алексею веселее.
А что будет, если об ее безответственном поведении узнает начальник, полковник Петренко?
Пока на службе, к счастью, было тихо.
Варин шеф не заподозрил истинных причин и дал добро на проверку убийства Нетребина. Но если он когда-нибудь узнает, что у его подчиненной к этому делу личный интерес! Больше того: что она – фактически через Данилова! – оказывает частные услуги вдове! Петренко – не Мика Сулимова. Бандитов на нее не нашлет, и даже кричать не будет. Но одного его презрительного взгляда Варя боялась сильней, чем любых кар.
Однако от встречи с Даниловым отказаться не могла.
И знала, – у нее теперь тоже что-то вроде сверхъестественных способностей проявилось, – что сегодня, на третьем свидании, она не устоит. Сколько ни хмурься, ни ершись, ни ставь экстрасенса на место, все равно судьба ее – оказаться в его постели.
И если следствие, что она вела совместно с паранормальными силами, полковнику еще можно как-то объяснить, – проверяла, мол, возможности Данилова, – то вступить с ним в интимную связь означало нарушить все инструкции и наставления.
Но Варя знала: она пойдет на первое в жизни должностное преступление.
И когда Леша вечером взял ее за руку и шепнул в ушко: «Поедем ко мне?», только покорно кивнула.
…Потом, когда, два часа спустя, валялась в его постели изможденная и бесконечно счастливая, промурлыкала:
– Слушай, Данилов! Хорошо-то мне как!
Он взглянул благодарно, чмокнул ее в разрумянившуюся щеку:
– Спасибо.
– Мне-то за что?
– За правду. А то я привык, – улыбнулся весело, по-мальчишески, – что ты все время сердишься на меня, ворчишь.
Обнял ее еще крепче. Но рука его – лежавшая на ее сердце – дрогнула. Данилов произнес почти сердито:
– Что ты теперь-то нервничаешь?!
– Слушай, прекрати мои мысли читать! Ты сейчас не на работе.
– Чтобы чувствовать любимую девушку, экстрасенсом быть необязательно, – парировал Данилов.
– Но ты прав, – вздохнула Варя. – Полчаса назад мне было просто хорошо. А теперь я опять начала ругать себя, что связалась с тобой. Гадать, как у нас все будет. Потом. Когда ты, – она иронично улыбнулась, – раскроешь дело Нетребина и получишь свой гонорар.
– Слушай, за кого ты меня принимаешь? – возмутился Данилов. – Я тебя вызвал, сох по тебе – еще до того, как это дело вообще возникло!
– Ну, это ты так говоришь, – усмехнулась она.
Встретила его хмурый взгляд и примирительно произнесла:
– Ладно, не злись. Лучше доложи, что тебе удалось выяснить? По своим магическим каналам?
Пусть Лешина информация являлась совершенно бездоказательной, но интерес представляла.
Он утверждал, что владелец компании «Бриллиантовый мир» Михаил Нетребин и директор по развитию Мика Сулимова были любовниками. Что ж, такие пары образуются частенько. Он – человек неглупый, но, похоже, безынициативный и мягкий. И она – резкая, безжалостная, беспринципная.
– Ты точно знаешь, что они спали? – задумчиво произнесла Варя.
– Я не могу требовать у своих источников абсолютной достоверности, – улыбнулся он. – Секретарша, с которой я говорил, могла, конечно, напутать. Или придумать.
(Вероятности, что мог ошибиться сам, Алексей явно не допускал.)
– Но мне кажется, она говорила правду, – закончил Данилов.
– Допустим. Они были любовниками. Но разве из этого следует, что Нетребина убила Сулимова? – пробормотала Варя.
– Я могу попробовать с ней встретиться. И выяснить.
– Спугнуть всегда успеешь, – отмахнулась Кононова. – Давай прежде обсудим. Зачем Мике его убивать? Да, они – не только любовники, но и деловые партнеры. Могли не поделить прибыль? Или он – чистоплюй – поймал ее на каком-нибудь явном криминале? Или…
– Она убила его из ревности, – подсказал Данилов.
– Брось, – отмахнулась Кононова. – Я догадываюсь, что за типаж Сулимова. Machine for making money[12]. Любовь, ревность, чувства – вообще не ее.
– А ты знаешь, как она выглядит? – осторожно произнес Данилов.
– Видела в рекламном буклете, – кивнула Кононова. – Демонический такой, весьма эффектный профиль.
– Вот именно, – непонятно отреагировал Данилов. И протянул ей конверт: – Посмотри. Я сегодня вечером ее рассмотрел со всех ракурсов – когда она из офиса выходила.
Варя вытряхнула из конверта несколько фотографий.
На первой из них – боком к объективу – стояла интересная, черноволосая дама. Точеный носик, волевой рот, тщательный макияж. А дальше – Варя прищурилась – та же самая женщина была снята анфас. И было что-то в ее лице… непонятное – но очень отталкивающее…
Кононова с нетерпением схватила следующую фотокарточку. Тут Сулимова была снята крупным планом. Глаза – красивые, но уголок у левого странно опущен. Левая щека – будто впалая, и левый же уголок рта – очень неприятно, негармонично приподнят.
– Пластику, что ли, неудачно сделала? – пробормотала Варя.
– Не знаю, – отозвался Данилов. – Но я ее не только фотографировал – еще рассмотрел, очень внимательно. Знаешь… странное впечатление, на пленке не передать. У нее половина лица – словно мертвая. Говорит, улыбается только правой стороной. А левая… Сулимова была накрашена, но мне показалось, вторая половина ее лица даже цвета немного другого. Бледнее.
– Но что нам это дает? – произнесла Варя в пространство.
Леша усмехнулся:
– Ты дальше слушай. Я, конечно, не удержался. Проводил эту Мику до дома – квартирка у нее, между прочим, совсем не элитная, в девятиэтажке в Беляево. Гаража нет – машину поставила под окнами. А тут я. Вроде мимо прохожу. Спросил: «Вы, простите, из этих краев? Как в стоматологическую клинику пройти?» Она объяснила – неприветливо, но толково. И знаешь, Варечка… думала она в тот момент о ерунде, что хлеба дома нет… Обычно поле у человека в такие моменты совершенно нейтральное. Но я все равно уловил: Сулимова чего-то боится. Ее просто на части разрывает какой-то страх, очень сильный.
– Уважаемый суд, приобщите показания паранормальных источников к делу, – хихикнула Варя.
– Да понимаю, понимаю я: никаких доказательств у меня нет, – досадливо произнес Алексей. – Но ощущение есть. За что она его убила.
– И за что же?
– Ни при чем здесь любовь, ревность. И деньги тоже. У Мики этой к Михаилу Юрьевичу был какой-то счет. Очень давний. И связан он – только не спрашивай, как, все равно не знаю – с роковыми датами в семье Нетребиных.
Варя Кононова
Следовало проверить версию высших сил, и Кононова сосредоточилась на днях минувших.
Существовал у нее козырь, о котором даже все видящий экстрасенс Данилов не знал. А Варвара ведала. Не случайно ведь компьютерная программа уцепилась за фамилию «Нетребин». Нет, сам покойный ювелир в базах данных конторы не упоминался. А вот его отец и дед фигурировали в прелюбопытнейшем деле.
Варя разыскала в архиве удивительную пленку.
На ней звучали два голоса. Первый, более молодой, можно было, сличая с другими имеющимися в архиве записями, с уверенностью идентифицировать как голос Юрия Нетребина (отца убитого ювелира). Второй мужской голос, более старый. Других его образцов в деле не имеется, но из контекста становилось очевидным, что он принадлежит Степану Нетребину (то есть деду Михаила Юрьевича). Пленок несколько катушек, на них день за днем расписан ход опасного – и наглого! – эксперимента. Самая интересная запись находилась где-то на середине второй из них.
Пленка номер два, запись номер два.
Первый голос, более молодой – предположительно, Юрий Нетребин, лаборант. Сегодня день экспериментов девятый. Принимается препарат «икс» в дозировке тридцать миллиграмм.
Голос второй – Степан Нетребин (?), начальник лаборатории Кошелковского химкомбината (Владимирская область). Сегодня третье ноября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Время московское, двадцать два часа пятнадцать минут. Эксперимент проводится в городе Кошелкове в лаборатории местного химкомбината. Состояние здоровья перед испытанием удовлетворительное, температура тела тридцать шесть и восемь десятых, давление сто десять на семьдесят, пульс около восьмидесяти ударов в минуту. Препарат вводится внутривенно.
Голос, принадлежащий Юрию Нетребину. Как ты, папа?
Голос, вероятно, принадлежащий Степану Нетребину (в нем чувствуется улыбка). Если уж мы записываем наш эксперимент, давай обойдемся без «пап».
Юрий (тоже улыбаясь). Тогда кто вы, доктор Зорге? Как вас теперь называть?
Степан. Называй меня испытуемым.
Юрий. Хорошо, папа. То есть товарищ испытуемый. Морская свинка в должности завлаба.
Степан. Я ценю твой юмор. Но давай по делу. Прошло четыре минуты с момента введения препарата. Субъективно состояние не меняется.
Юрий. Объективно тоже. Давление сто десять на семьдесят, пульс семьдесят шесть.
Степан. О, пошло. Словно жар начинает приливать к голове. И к рукам. Постепенно улучшается самочувствие. Субъективно ощущение повысившегося тонуса. Выше становятся настроение, работоспособность.
Юрий. Объективные изменения также имеются. Давление уже сто тридцать на восемьдесят, пульс девяноста два, температура тела тридцать семь и две десятых.
Степан (с преувеличенной бодростью). Что ж, товарищи, будем ждать, какие картинки мне покажут сегодня?
Юрий (озабоченно). Хорошо бы без них обойтись.
Степан. Нет уж. Пусть будут. Я сосредоточусь на сороковом годе. И на том, кто погубил моего братика. И мою жизнь пустил под откос. Хоть какая-то будет от препарата «икс» практическая польза. Хотя бы для меня одного.
Юрий. Давление уже сто пятьдесят на девяносто. Температура тела тридцать семь и восемь. Пульс сто четыре удара в минуту.
Степан. Я чувствую внутреннюю лихорадку. Все внутри будто дрожит. Ощущение подъема и повышенного настроения сменилось внутренней неуспокоенностью, желанием, возможно, болезненным, что-то делать. Ритмичные постукивания ладонью по столу немного успокаивают лихорадочность.
Юрий. Температура тела выросла до тридцати восьми с половиной.
Кто-то из них двоих делает глубочайший вздох.
Юрий (озабоченно кричит). Папа, папа!
Степан (глухо). Все в порядке. По-моему, начинается (после паузы, в ходе которой слышится в течение нескольких минут тяжелое дыхание одного человека). Вот он, год сороковой. Люди. Прохожие. Я вижу их. Улица. Моды, платья тех времен. Старинные автобусы. Да, прошло четверть века, огромный срок. Все переменилось с тех пор. Солнечно. Я вижу Ленинград, парк и всюду монументы Сталина – беленькие, веселенькие. Как мне настроиться – на себя прежнего и на то, что со мной тогда случилось? Как увидеть – себя? (Молчание, слышится глубокое, слегка прерывистое, частое дыхание. Это длится минуты три. Наконец начинает звучать голос.) Да, вот он. Неужели он сам? Да, я узнаю его. И второго – тоже. Они разговаривают. В кабинете. На стене портрет Сталина. Один из тех, кого я вижу, одет в гимнастерку. У него две большие красные звезды на рукавах, по две звездочки в петлицах, красный околыш на фуражке. Это тогдашняя форма госбезопасности. Я знаю ее. И я помню этого человека. Он был моим следователем. Как же его фамилия? Вспомню, позже вспомню. Обязательно надо вспомнить. А вот второго, того, кто рядом с ним в кабинете, я узнаю, и очень даже хорошо. Это Заварзин Шурка, мой друг. Я учился вместе с ним в Красносаженске, потом мы встретились в Ленинграде, и я порекомендовал его к себе в лабораторию. Его арестовали вместе с нами – точнее, я думал тогда, что арестовали, а теперь уж не знаю, что мне про него думать… Тшш! Они говорят.
Юрий (произносит на пленке вполголоса). Испытуемый находится в состоянии, близком к кататонии. Он не реагирует на внешние раздражители и, как представляется, целиком находится во власти нахлынувших на него видений. Давление, температура и пульс стабилизировались, но на ненормально высоком уровне. Соответственно артериальное давление сто пятьдесят на девяносто, температура тела тридцать восемь градусов, пульс около ста десяти ударов в минуту.
Степан (громко прерывает его). Тише! Говорит Заварзин! Я слышу его (голос его меняется, будто теперь его устами говорит другой человек)! «То, что вы вместе с братьями Нетребиными арестовали меня, это чертовски правильно. Иначе было бы ужасно подозрительно, почему всех взяли, а меня нет. Но я не хочу больше сидеть здесь. Хватит!»
Голос Степана Нетребина снова становится прежним, собственным.
Второй, тот, что в гимнастерке, отвечает. Да, я теперь вспомнил, кто это. Это наш тогдашний следователь. Его фамилия Ворожейкин. Тише, тише! Вот он отвечает Заварзину.
Темп речи Степана и ее тональность снова меняются, он словно опять начинает говорить чужим голосом.
«А может, тебя, Саня, и вправду лучше арестовать? Потом судить, в лагерь отправить? Как говорится, нет человека – нет проблемы. Ладно, ладно, не падай в обморок, я шучу. Потерпи еще немного. Мы выправим тебе новые документы. Переправим тебя туда, где тебя никто не знает. Например в Москву. Хочешь в Москву?» Заварзин переспрашивает: «Когда?» А следователь Ворожейкин отвечает: «Скоро, Саня, скоро».
Юрий (вполголоса). Артериальное давление и температура тела испытуемого, судя по внешним признакам, продолжают повышаться. Дыхание учащено. Пульс около ста двадцати ударов в минуту. По-моему, состояние испытуемого несет угрозу его здоровью. Если он в ближайшее время из него не выйдет, я введу ему антидот.
Степан (гневно кричит). Что ты там шепчешь! Не мешай мне! Теперь главное – узнать нынешнее имя Заварзина. И его адрес. Саня, Саня, где ты? Как тебя сейчас зовут? Не вижу. Ничего не вижу.
Раздается какой-то глухой стук.
Юрий (кричит испуганно). Папа, папа!
Стуки повторяются. Учащенное дыхание. Как будто шум борьбы. Потом снова стуки, грохот отодвигаемой мебели. Наконец доносится прерывистый, запыхавшийся голос Юрия.
Юрий. У испытуемого начались судороги, мне пришлось ввести ему антидот.
Конец записи номер два на пленке второй.
Запись номер три на пленке второй.
Голос, предположительно, Юрия Нетребина (начинается с полуслова).
…чуть не умер вчера, а сегодня хочешь увеличить дозу! Поразительное легкомыслие!
Предположительно, Степан Нетребин.
Юра, милый! Да мне же все равно помирать. И потом: где бы мы все, все человечество были, если б никто ничего не испытывал на себе? Если б не развели человеки первый огонь, потому что им было страшно? Если б не зажарил троглодит мясо и не попробовал первый бифштекс? И первую стрелу не пустил бы из первого лука?.. Давай, сынуля, не робей! Вперед, начинаем!