Мать бегала к соседям — пора было уезжать, а она не могла оставить чужой дом незапертым. Из окна Пиха видел, как она, прикрывая голову брезентовым дождевиком, разговаривает с женщиной в соседнем дворе. Ему было скучно.
Потом они просто сидели и ждали. Пиха чувствовал, как мать нервничает. Из-за этого он стал волноваться и плакать, и мать уложила его спать.
Поздно вечером, когда за окном стало совсем темно, в дверь постучали. В комнату вошел большой человек с круглым упругим животом, затянутым в серый свитер, и сказал, что маминого друга нашли. Боря слушал его слова, не открывая глаз.
— Если бы мы раньше его нашли, — сказал человек, — можно было бы спасти. Доктор так сказал. От кровопо-тери он умер. Время все решало. Если бы раньше…
Потом и этот разговор стерся из детской памяти.
7Пиха проснулся, но долго еще сидел на подоконнике, не открывая глаз. Он приходил в себя после того, что удалось вспомнить. В его жизни многое в этот момент изменилось. Все, что он делал раньше, было подчинено интуитивному следованию за своим счастьем, которое соединялось почему-то с образом мертвого человека. Теперь же он не чувствовал, а точно знал, что с ним происходит.
Оказалось, мертвец не хотел от него никаких жертв — он просто ждал, чтобы его вспомнили, а Пиха пытался оживить память, прикасаясь к мертвым телам других людей, но ничего не получалось. И вот пришла какая-то девочка и решила проблему легко и просто, словно открыла детскую шкатулку.
Пихе больше не нужно было никого убивать, он мог ехать домой. Рука его нащупала спрятанный под курткой и бесполезный теперь пистолет.
— Ты возьмешь ключ и останешься в подъезде, — сказал Боре хозяин, отправляя его сюда, — но не войдешь в квартиру и не убьешь ее, пока я не скажу. Ты меня понял?
— Понял, — неохотно ответил Пиха.
— Нет, ты меня не понял. Ни в коем случае не убивай ее, пока я не скажу, слышал?
— Ну слышал.
— Без ну! От того, насколько хорошо ты выполнишь свою работу, будет зависеть наше будущее! Ты, например, можешь пойти в тюрьму.
— Почему? — Пиха удивленно моргнул и впервые за разговор отвлекся от мыслей о предстоящем убийстве.
— Потому что ты испортишь мне игру, и я с радостью сдам тебя полиции — а тебя ищут за соучастие в убийствах. К тому же за нее будут мстить. Если ты убьешь, ее мужчина доберется до меня, а потом и до тебя. Так что — только в самом крайнем случае, если терять нам будет уже нечего.
Пиха вспоминал этот разговор и вдруг обнаружил, что снова спит. Во сне он был на мельнице, его голова лежала на коленях у девочки, она гладила его лоб своей тонкой прохладной ладонью.
Луна по-прежнему ярко светила сквозь щели. Маленькая ундина хорошо видела отвратительное лицо голема. Он шумно выдохнул — через ноздри, как лошадь, — и попытался встать, но Нина придержала его голову, стала баюкать и гладить. Мертвецы отступили от нее, сторонясь голема, теснились по углам, не решаясь подлететь ближе, и она наслаждалась временной свободой. «С Мельником, — думала Нина, — будет еще лучше. Он прогонит их навсегда — самый сильный, самый красивый, самый умный. Нужно только, чтобы он перестал любить ту, другую».
Она наклонилась к голему и прошептала:
— Тебе хорошо?
Он выдавил в ответ странный звук, нечто среднее между мычанием и стоном, и потянулся к ней подбородком.
— Хорошо, — кивнула она. — Ты помнишь, что я для тебя сделала?
Его глаза смотрели на нее неотрывно. Тонкая серая рука с пальцами без ногтей потянулась вверх и царапнула ундину по плечу. Это было неуверенное, непривычное голему, но все же ласковое движение.
— Помнишь, — кивнула ундина. — Понимаешь, мне хотелось бы сделать это просто так, но мне тоже нужна твоя помощь. Ты поможешь?
Голем ждал, преданно глядя ей в глаза.
— Ты сделаешь все, о чем я попрошу?
Он прижался к ней всем телом и задрожал.
— Все что угодно?
Нетерпеливый стон раздался из расщелины его рта.
— Ты ведь можешь убить ее? Ты знаешь, как это сделать?
Ледяная тишина повисла в воздухе. Ундина закрыла глаза, прислонилась спиной к холодному жернову, положила ладони голему на лицо и сказала:
— Тогда иди и убей.
Эпизод двенадцатый ФИНАЛ
1Полина медленно привыкала к Кириллу: к его длинным ботинкам, пятки которых торчали с полочки в прихожей; к тому, что в ванную теперь можно попасть не всегда, когда хочется; к тому, что грязная посуда больше не копится в раковине, а исчезает, не успев появиться; что в квартире стало прохладнее и свежее, потому что он каждый раз застенчиво спрашивает, нельзя ли открыть окно. Кирилла невыразимо трогало то старание, с которым Полина пыталась привыкнуть к его присутствию. Ради него никто и никогда еще не прикладывал таких усилий.
В результате между ними возникли хрупкие, как хрусталь, отношения, в которых каждый старался щадить чувства другого. Они относились друг к другу так, как относятся к ветхим и ценным музейным вещам, и старались не думать о том, что будет дальше.
Как ни странно, в этих отношениях именно Саша была тем, что добавляло им стабильности. Беспокоясь за близкого человека, Полина принимала помощь, которую Кирилл предлагал, и он чувствовал себя сильным и нужным.
Звонок Мельника застал их в гостях у Саши: она позвала их, испугавшись того, что ее родители внезапно исчезли. Днем она легла поспать, а проснувшись, обнаружила, что их нет дома. Телефоны их были отключены.
— Ты уверена, что с родителями все в порядке? — спросил Кирилл, с тревогой вглядываясь в ее осунувшееся лицо.
— Я уверена, что с ними все в порядке, — нервно сказала Саша, — мне просто стало как-то не по себе.
— Уверена? Ты что, смотрела платки? — испуганно спросила Полина.
— Я всего один, — Саша оправдывалась, как провинившийся ребенок. — Просто чтобы убедиться, что ничего не случилось.
— Но Мельник ведь все поправит?
— Я не знаю, — ответила Саша и беспомощно развела руками. — Он отпустил меня.
Они сидели на кухне. Лампочка под матовым плафоном светила тускло, словно вполнакала, за окнами была плотная осенняя тьма, в чашки был налит чай, к которому никто не прикоснулся. Поверхность чая подернулась серой пленкой.
«Словно в ожидании приговора», — подумала Полина. В ответ на ее слова Кирилл взял ее за руку и слегка сжал ладонь.
— Поспишь? — спросила Полина, но Саша покачала головой.
Они сидели молча, глядя друг на друга и за окно, где проплывали в темноте яркие автомобильные фары. В квартире было тихо, каждый звук извне доносился отчетливо: сливные бачки унитазов, кашель и звук телевизора в соседней квартире, шаги по лестнице. Саша стала дремать на табуретке, и тогда, несмотря на все возражения, Кирилл подхватил ее на руки и отнес в спальню.
— Я посижу с ней, — сказала ему Полина.
— Хорошо, — согласился он — А еще лучше, тоже ляг и поспи. Я подежурю, мне не привыкать. В больнице тоже не каждую ночь удается уснуть. Найду себе книгу и буду читать.
В этот момент Пиха, сидевший в подъезде, открыл глаза и спрыгнул с холодного подоконника.
Кирилл подошел к книжному шкафу в большой комнате. Он слышал, как в спальне Полина что-то шепчет Саше — утешает или просто что-то рассказывает, чтобы отвлечь от мрачных мыслей. Книг в этом доме было много. Кирилл наклонил голову, читая названия на корешках, и в этот момент услышал, как в двери осторожно поворачивается ключ.
Длинный узкий коридор был темен. Кирилл вышел в него из комнаты и увидел неясный силуэт на фоне широко распахнутой входной двери. Кирилл замешкался в растерянности, и, пока он думал о том, что должен сказать или сделать, рука незнакомца чуть шевельнулась, что-то вспыхнуло, и раздался оглушительный хлопок. Пуля врезалась Кириллу в живот, оттолкнув его назад, так что дверь кладовки, о которую он ударился спиной, сдавленно хрустнула. Кирилл ничего не успел понять, ему даже не было страшно. Он, скорее, удивился: и внезапности того, что случилось, и собственной беспомощности. Убийца шел по коридору мимо него. Секунду спустя яркий свет ударил Кириллу в глаза, и он увидел над собой испуганное лицо Полины. Он хотел крикнуть «беги!», но губы и горло не слушались его, а во рту появился устойчивый привкус крови. Раздался еще один выстрел, и Кирилл, не успевший почувствовать, что в него снова попали, потерял сознание.
2Мельник вышел на крыльцо и начал говорить, чувствуя за спиной безграничную мощь мельницы. Под ним разливалось море шуликунов. Он не отдавал себе отчета в том, что говорил, позволяя мельничному колесу пользоваться его губами. Скрип жерновов, плеск лопастей по воде, шорох перемалываемого зерна, пыльные хлопки переполненных мешков, падающих на толстые доски пола, — вот что слышал он в собственной речи.
Мельник вышел на крыльцо и начал говорить, чувствуя за спиной безграничную мощь мельницы. Под ним разливалось море шуликунов. Он не отдавал себе отчета в том, что говорил, позволяя мельничному колесу пользоваться его губами. Скрип жерновов, плеск лопастей по воде, шорох перемалываемого зерна, пыльные хлопки переполненных мешков, падающих на толстые доски пола, — вот что слышал он в собственной речи.
Шуликуны стояли смирно, лишь переминались с ноги на ногу. Им непривычно было стоять неподвижно, не драться, не устраивать свар, не пугать друг друга раскаленными сковородами. Им не хватало веселья, злости и горячей крови из разбитых носов, но голос держал их крепче железных цепей.
Мельник сделал шаг вперед. Не прекращая говорить, он спустился по лестнице и достиг толпы. Он ждал, что шуликуны расступятся и дадут ему дорогу, но они обступили его плотной стеной, смотрели ему в рот, ловили каждое слово. Мельник пытался отодвигать их руками, но они стояли как вкопанные, словно боялись потерять свое место возле него. Он хотел перешагивать через них, но между маленькими тельцами не было места, чтобы поставить ногу.
Мельнику ничто не угрожало, но он был в ловушке. Он нашел для шуликунов слова утешения, но не знал, как заставить их выполнять приказы. Взгляд его упал на стоящие возле мельницы сани, в которые когда-то запрягали голема. Не прекращая говорить, он потянулся за ними, но до оглобель достать не смог. Тогда Мельник поставил колено на голову одному шуликуну, балансируя, поднялся, оттолкнулся и прыгнул к саням. Он приземлился прямо на запачканную кровью и комьями мерзлой земли скамью. Толпа развернулась к нему, зрители стали скалить зубки в восторге от того, что их обожаемый герой стал еще выше, и теперь даже задние ряды могли его рассмотреть.
Места вокруг саней не было совсем. Тот пятачок, на котором Мельник стоял раньше, тоже затянулся, как затягивается ряской маленькое окошко воды, образовавшееся от брошенного в пруд камня.
Тогда Мельник уперся ногами в стену мельницы, а руками — в шершавую, плохо обработанную боковину саней и резко, как пружина, разогнулся. Передний ряд дрогнул и подался назад, но, поскольку сзади напирали другие шуликуны, отпрянуть не получилось. Послышался хруст сломанных костей и стоны раненых.
Между мельницей и санями появилось место. Мельник скользнул туда и толкнул сани еще раз, потом, приложив огромное усилие, развернул их оглоблями вперед. Широкие полозья спотыкались о маленькие трупы и тяжело переваливались через них, оглобли ныряли вниз и поднимались вверх; на одной повис, зацепившись шубкой, визжащий от страха шуликун. Спина его была разодрана, из-под шубки на зрителей капала кровь. Мельник продолжал говорить.
Шуликуны наконец осознали, что происходит. Их ряды дрогнули, по серой массе прокатилась волна. Мелкие бесы заскрежетали зубками, вскинули крохотные ручки, россыпью бросились прочь от несущих смерть саней. Некоторые из них попробовали напасть на Мельника, но не смогли преодолеть силу его слов и с обиженным воем кинулись к реке. Остальные последовали за ними. Вода снова вскипела, поглощая серые мерзлые комки шули-куновых тел, и мгновенно успокоилась. Поле лежало перед Мельником опустевшее и оскверненное. На нем остались лишь серые трупики, наполовину втоптанные в снег. Мельник вернулся к ступеням лестницы, ведущей на мельницу, и взял свою кирку. Ему было тревожно.
Оглядываясь в поисках следующего врага, Мельник увидел, что кафе, еще недавно выглядевшее таким теплым и уютным посреди этого колючего, угрожающего холода, изменилось. На лапы елей не падал свет из больших окон, стены казались грязными и почему-то промерзшими, словно и внутри царствовал тот же свирепый мороз. У Мельника сжалось сердце. Казалось, что из живого существа вынули душу, и оно стало неживым. Это значило, что с Сашей происходит или уже произошло что-то плохое. Забыв о том, что должен искать Соколова, Мельник побежал туда.
Дверь «Мельницы» была открыта. Она висела на одной петле, опасно накренившись, и покачивалась от легкого ветра. Внутри было темно, холодно и пахло запустением, некоторые столы были перевернуты и поставлены на другие, на них были навалены стулья. Диванчики придвинули один к другому, и теперь никто не смог бы сесть на них. Что-то черное висело на крючке у самой двери — Мельнику казалось, что раньше тут не было никакого крючка, но он не мог быть в этом уверен. Он подошел, расправил плотную ткань и увидел пальто. Слезы подступили к его глазам, крыса затихла, прижавшись спиной к его животу, ухватившись маленькими розовыми пальцами за остатки рубашки. Саша ушла, и пальто было ее прощальным подарком. Мельник вспомнил, как она попросила, провожая его на съемки: «Возьми с собой пальто, оно так тебе идет». Он чувствовал вкус ее поцелуя на своих губах.
Маленькие острые зубы вонзились в его живот, скользнули сверху вниз, оставив две тонкие, огнем горящие полоски. Мельник запустил руку за пазуху в надежде ухватить крысу и выкинуть ее прочь, но усилия его были тщетны. Она металась под рваной рубашкой, опираясь лапками на кожаный, вдетый в джинсы ремень, царапала и кусала. Кожа Мельника расцвела кровавыми узорами. Некоторые ранки были легки и поверхностны, другие оказались глубже, из них струйками стекала темная теплая кровь. В каждую рану, словно чумная зараза, проникала крысиная злоба.
Мельник сбросил с себя лохмотья, надел новое пальто, поднял брошенную у входа кирку и вышел наружу. Он не понимал, что произошло, но твердо знал, что Соколов не отдавал приказа убить, поскольку следил за ним с тех пор, когда старик покинул кафе. Мельник тонкой ниточкой незаметно прицепился к голове врага и слушал, чтобы не пропустить важных вещей и не дать себя обмануть.
Но, даже если Саша умерла, оттого что у нее кончились жизненные силы, виноват в этом был все равно Соколов: из-за него Мельнику пришлось отпустить ее сердце. И он жаждал мести.
Он мысленно пробежался по идущей к Соколову нити и резко дернул за нее, вызывая противника на бой. Соколов вздрогнул от неожиданности, и Мельник понял, что его противник трусит.
Он стоял возле осиротевшего кафе и смотрел, как начинают раскачиваться вершины елей: кто-то огромный шел к нему через лес. Мельник слышал скрип снега под тяжелыми ступнями и приглушенный утробный рев. Серый, безобразный, с обвисшей кожей, высотой в четыре человеческих роста, появился из леса новый голем. Он смутно напоминал Соколова: черты лица его были размыты и бесцветны, словно из-за телевизионных помех. Голем вышел на поле и остановился.
Мягкие хлопья снега летели с темно-синего ночного неба, облако наползало со стороны кафе. Оно еще не успело закрыть все целиком, и огромная луна сияла над лесом. Мельник поднял кирку и ринулся на Соколова. Тот, не ожидавший таких решительных действий, дрогнул и отступил. В два больших шага огромный голем скрылся в лесу.
Мельник бросился за ним вслед, и крыса, перебравшись на его плечо, стала приплясывать от нетерпения. Под густыми хвойными лапами было совсем мало снега, он оказался слежавшимся, плотным и больно колол, забиваясь в ботинки.
Затрещали, ломаясь, хрупкие старые ветки, осыпался снег с молодых зеленых лап. Мельник обернулся и увидел огромную серую ладонь, которая тянулась к нему, проскальзывая меж стволов. Мельник отпрыгнул в сторону, успев разглядеть за деревьями два больших внимательных глаза. Соколов снова прицелился кончиками серых, острых, похожих на заточенные карандаши пальцев. Мельник опять уклонился. Он чувствовал себя как мышь, в нору к которой кошка просунула свою цепкую быструю лапу. Но Мельник не хотел играть в прятки, он жаждал мести, и тяжелая кирка жгла ему руку. Мельник стремился туда, где есть простор, и за деревьями он видел просвет — с той стороны от ельника тоже простиралось поле.
Он вырвался на свободу и едва не зажмурился: свет заходящей луны был так ярок, что, отвернувшись от нее, Мельник увидел на снегу собственную тень.
Поле, на которое он вышел, было шире первого. В отдалении змеилась темная полоса реки, перерезанная изогнутым штрихом моста. На горизонте, на фоне лунного диска, гордо возвышалась круглая башня. Крыса злобно запищала, узнав место своего заточения.
Стволы деревьев за спиной у Мельника затрещали: из леса медленно выходил Соколов. Его глаза — два черных, гладко отполированных камня, воткнутых в глиняную голову, — смотрели пристально и тупо.
— Я буду драться с тобой здесь, на открытом пространстве! Не смей прятаться от меня, трус!
Соколов помедлил, потом подошел ближе. Его огромная рука, сжатая в кулак, размахнулась и ударила сверху вниз, но Мельник не отскочил, а побежал вперед к серым толстым ногам. Он замахнулся киркой, ударил со всего размаха, и по ноге голема пошла трещина. Мельник чуть развернул застрявшую в трещине кирку, надавил, и кусок серой пористой плоти, похожий на осколок бетонной плиты, откололся и упал на снег. Усилие, которое пришлось приложить, болью отозвалось в руках. Снова подкрались холод и голоса, и, если бы не новое пальто, Мельнику пришлось бы совсем туго. Серая ладонь Соколова скользнула сверху вниз и обхватила спину Мельника. Тот взмахнул киркой, пытаясь попасть в основание кисти, где у людей выходят на поверхность вены, но шип ударил вскользь. Он прочертил по руке голема жирную неровную полосу, но не принес ощутимого вреда.