Когда вы рассматриваете список этих групп, все они имеют неопределённые возвышенные названия. Моя группа для кровяных паразитов по вечерам — каждый четверг, она называлась «Свободный и Чистый».
Группа, в которую я ходил, чтобы посмотреть на мозговых паразитов, называлась «Выше и дальше».
И воскресным днём в «Останемся мужчинами вместе» в подвале собора Троицы эта женщина — снова здесь.
Хуже всего то, что я не могу плакать, когда она смотрит.
Это было моё самое любимое занятие, тебя обхватывает Большой Боб, а ты рыдаешь без малейшей надежды на что-либо. Мы так тяжело работали всё время. Это было единственное место, где я мог по-настоящему отдохнуть и расслабиться; сдаться.
Это мой отпуск.
* * *Я пошёл в мою первую группу поддержки два года тому назад, после того, как вновь обратился к своему доктору по поводу мучавшей меня бессонницы.
Я не спал три недели. Три недели без сна — и всё становится внетелесным опытом. Мой доктор сказал: — Бессонница — всего лишь симптом чего-то большего. Попытайтесь найти то, что на самом деле не в порядке. Прислушайтесь к своему телу.
Я просто хотел спать. Я хотел маленькие голубые капсулы барбамила, каждая по двести миллиграмм. Я хотел красные с синим капсулы туинала, схожие с пулями, похожий на красную губную помаду секонал.
Мой доктор порекомендовал мне жевать корень валерианы и делать больше упражнений. В конце концов я свалился замертво.
Моё лицо превратилось в побитое старое яблоко; вы могли даже подумать, что я умер.
Мой доктор сказал, что если я хочу увидеть настоящую боль, я должен обратиться к церкви Первого Причастия во вторник вечером. Увидеть мозговых паразитов. Увидеть дегенеративные костные поражения. Органические дисфункции мозга. Людей, болеющих раком.
Вот я и пошёл.
В первой группе, в которую я попал, были знакомства: это Элис, это Бренда, это Доувер. И все улыбаются из-за невидимой пушки, приставленной к их головам.
* * *Я никогда не давал моего настоящего имени в группах поддержки.
Маленький скелет женщины, назвавшийся Хлой, штаны мешком висят на тощей заднице, так вот, Хлой рассказала мне, что худшей вещью в её мозговых паразитах является то, что никто не хочет секса с ней. Она была так близка к смерти, что сумма выплат по её страховке достигла семидесяти пяти тысяч баксов, и всё, чего хотела Хлой, это лечь с кем-нибудь в последний раз. Без нежностей, только секс.
Что бы сказал парень? Я имею в виду, что бы вы сказали?
Процесс умирания Хлой начался с небольшой усталости, а теперь Хлой всё слишком надоело, чтобы искать лекарство. Порнографические фильмы; у неё дома, в её комнате были порнографические фильмы.
Во времена Французской революции, говорила мне Хлой, женщины в тюрьмах — герцогини, баронессы, маркизы, они могли изнасиловать любого мужика, который смог бы забраться на них. Хлой задышала в мою шею. Забраться. Расплатиться, если я не знал. Трах помогал провести время.
Маленькая смерть, так это называли французы.
У Хлой есть порнографические фильмы, если меня это интересует. Амил нитрат. Лубриканты.
В обычной ситуации у меня б была эрекция. Но наша Хлой — скелет, который кто-то окунул в жёлтый воск.
Как посчитала Хлой, я ничто. Даже не ничто. Но по-прежнему плечо Хлой тихонько подталкивало меня, когда мы садились в круг на лохматый ковёр. Мы закрывали глаза. Была очередь Хлой вести направленную медитацию, и она провела нас в Безмятежный Сад. Хлой сказала нам, чтобы мы поднялись по холму в дворец Семи Дверей. Внутри дворца было семь дверей: зелёная дверь, жёлтая дверь, оранжевая дверь, и Хлой провела нас через каждую из них; голубая дверь, красная дверь, белая дверь, и… что мы там нашли?
С закрытыми глазами мы представляли себе боль; и как шарик белого исцеляющего света летает вокруг наших ног и поднимается к коленям, талии, груди. Наши чакры открыты. Сердечная чакра. Головная чакра. Хлой сказала, что мы должны пройти в пещеры, где мы встретим покровительствующее нам животное. Моим оказался пингвин.
Лёд покрывал пол пещеры и пингвин сказал: «Скользи!». Без всякого труда мы начали скользить по туннелям и галереям.
А теперь настало время обняться.
Откройте ваши глаза.
Это был физический терапевтический контакт, сказала Хлой. Мы все должны выбрать себе партнёра. Хлой бросилась к моей голове и зарыдала. Дома у неё было нижнее бельё без бретелек, и она рыдала. У Хлой были масла и наручники, и она рыдала в то время, как я смотрел на минутную стрелку часов на моей руке. Стрелка обернулась одиннадцать раз.
Итак, я не плакал в моей первой группе поддержки, два года назад. Я не плакал во второй или третьей группе. Не плакал у кровяных паразитов или в группе, где находились люди с раком кишечника, или органическим слабоумием.
Это бессонница. Всё очень далеко от тебя и всё — лишь копия копии копии. Бессонница отделяет тебя ото всего, ты не можешь ни до чего дотронуться, и ничто не может дотронуться до тебя.
Затем там был Боб. В первый раз, когда я пошёл в группу для людей, болеющих раком яичек, огромная туша Боба, похожая на чизбургер, нависла надо мной в «Останемся мужчинами вместе» и начала рыдать. Эта туша пересекла всю комнату, когда объявили о том, что надо обняться, руки прижаты к бокам, плечи совсем сутулые. Его огромный подбородок лежал на его грудной клетке, а глаза уже были полны слёз. Мелко семеня (колени вместе и невидимые шажки) Боб пересёк подвал, чтобы броситься на меня.
Боб навалился на меня.
Огромные ручищи Боба обхватили меня.
Большой Боб был качком, сказал он. Все эти «салатные дни» на Дианаболе и потом Вистрол, который вкалывают скаковым лошадям. Его качалка, Большой Боб владел гимнастическим залом. Он был женат три раза. Он был среди тех, кто рекламирует продукты, может, я его видел по телевизору? Целая программа по расширению грудной клетки была его изобретением.
Незнакомцы с подобной оглушающей откровенностью приводили меня в остолбенение, если вы знаете, что я имею в виду.
Боб не знал. Может, у него всего лишь ущемление одного из «huevos»; он знал, что это тоже фактор риска. Боб рассказал мне о послеоперационной гормональной терапии.
Многие бодибилдеры, впрыскивающие слишком много тестостерона, могут получить то, что они называют «сучье вымя».
Мне пришлось спросить у Боба, что он подразумевает под «huevos».
«Huevos», — сказал Боб. Помидоры. Шары. Гонады. Хозяйство. Яйки. В Мексике, где ты покупаешь свои стероиды, они называют их «яйцы».
Развод, развод, развод, сказал Боб и показал мне бумажник со своей фотографией — на первый взгляд — он огромный и обнажённый, с лентой какого-то соревнования. Тупой способ жить, сказал Боб, но когда ты накачан и выбрит перед сценой, полностью выпотрошен так, что жира в твоём теле набирается еле два процента, а диуретики делают тебя холодным и твёрдым, как скала, ты щуришься на огни, и глохнешь от звукового натиска под приказами судьи: «Расширьте правый квадрант, согните руку и задержитесь».
— Согните левую руку, напрягите бицепс и задержитесь.
Это лучше, чем настоящая жизнь.
А теперь ускоренная перемотка, сказал Боб. Рак. Теперь он был банкрот. У него было двое взрослых детей; они даже не отвечали на его звонки.
Доктор хотел вылечить Боба; надрезать груди и выкачать оттуда всю жидкость.
Это было всё, что я помню, потому что затем Боб обхватывал меня своими ручищами, и его голова опускалась вниз, чтобы прикрыть меня. И тогда я вновь терялся в забвении, темном, тихом, совершенном, и когда я, наконец, отрывался от его мягкой груди, на рубашке Боба оставалась моя влажная маска; маска меня плачущего.
Это было два года назад, в мой первый вечер в «Останемся мужчинами вместе».
С той поры почти каждую встречу Большой Боб заставлял меня рыдать.
Я никогда не возвращался к доктору. Я никогда не жевал корень валерианы.
Это была свобода. Потеря всякой надежды была свободой. Если я ничего не говорил, люди в группе подозревали худшее. Они ещё больше рыдали. Я рыдал больше. Взгляни на звёзды, и ты ушёл.
Идя домой после группы поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо. Я не был болен раком и не был хозяином кровяных паразитов; я был маленьким средоточием тепла, вокруг которого клубилась жизнь в этом мире.
И я спал. Младенцы не спят так хорошо.
Каждый вечер я умирал, и каждый вечер я рождался.
Воскресал.
До вечера; два успешных года до сегодняшнего вечера, потому что я не могу плакать, когда эта женщина смотрит на меня. Потому что я не могу дойти до последней черты, я не могу быть спасён. Рот набили обоями, я слишком много кусал себя изнутри. Я не спал четыре дня.
Когда она смотрит, я лжец. Она — фальшивка. Она — лживая тварь. По вечерам, когда мы представлялись друг другу: я Боб, я Пол, я Терри, я Дейвид.
Я никогда не давал своего настоящего имени.
— Это рак, верно? — спросила она.
— Ну, здрасте, я Марла Сингер.
Никто не сказал Марле, какой тип рака. Мы все баюкали своего внутреннего ребёнка.
Тот человек всё ещё плачет, повиснув у неё на шее. Марла ещё раз затягивается.
Я наблюдаю за ней из-за трясущихся титек Боба.
Для Марлы я фальшивка. Со второй ночи после того, как я увидел её, я перестал спать. Я по-прежнему был первой фальшивкой, даже если все эти люди притворялись — с их болячками, кашлями и опухолями, даже Большой Боб, громадная туша. Здоровенный чизбургер.
Видели бы вы его уложенные волосы.
Марла курит и выкатывает глаза.
В этот момент ложь Марлы отражает мою ложь, и всё, что я вижу — ложь. Ложь посреди всей этой их правды. Все обнимаются и рискуют поделиться своим худшим страхом, тем, что их смерть на пороге, и что ствол пистолета упирается в заднюю стенку их глоток. А Марла курит и выкатывает свои глазищи, и я, я погребён под вздыхающим и всхлипывающим ковром, и все неожиданности, которые могут произойти, включая внезапную смерть и умирающих людей, прямо здесь, с пластиковыми цветами, по видео — это незначительные мелочи.
— Боб, — говорю я, — ты раздавишь меня.
Я стараюсь шептать, но не могу.
— Боб.
Я стараюсь понизить голос и позвать: — Боб, мне надо отойти.
Над раковиной в ванной висит зеркало. Если так будет продолжаться и дальше, я увижу Марлу Сингер в «Выше и дальше», группе для страдающих от паразитической дисфункции мозга. Марла будет там. Конечно же, Марла там будет. Всё, что мне надо, так это сесть рядом с нею. И после вступления и направленной медитации, после семи дверей дворца, белого исцеляющего света и шара, после того, как мы откроем наши чакры, когда настанет время обняться, я схвачу маленькую сучку.
Её руки прижаты к бокам, и мои сжатые губы разомкнутся над её ухом, я скажу, Марла, ты фальшивка, убирайся прочь.
Это единственная настоящая вещь в моей жизни, а ты разрушаешь её.
Ты — гастролёрша.
В следующий раз, когда мы встретимся, я скажу, Марла, я не могу спать, когда вижу тебя. Мне это необходимо. Пшла вон.
Глава 3
Ты просыпаешься в Эйр Харбор Интернейшнл.
Каждый взлёт и посадку, когда самолёт сильнее обычного наклоняется, я молюсь о катастрофе. Этот миг излечивает мою бессонницу и нарколепсию, и мы все можем беспомощно умереть; нас забили в папиросу фюзеляжа — табак из человечины.
Вот как я встретил Тайлера Дердена.
Ты просыпаешься в О'Хейр.
Ты просыпаешься в Ла Гардиа.
Ты просыпаешься в Логане.
Тайлер работал киномехаником — работа с частичной занятостью. По своей природе Тайлер мог работать только ночью. И если киномеханик брал больничный, профсоюз вызывал Тайлера.
Некоторые люди живут ночью. Некоторые живут днём. Я могу работать только днём.
Ты просыпаешься в Дуллсе.
Сумма страховки утраивается, если ты умираешь в ходе служебной поездки. Я молился о помпаже двигателя. Я молился о пеликанах, засасываемых в турбины, о не завинченных болтах и о наледи на крыльях. Каждый раз при взлёте, как только самолёт отрывался от взлётной полосы и поднимал закрылки, когда сиденья пассажиров переводились в вертикальное положение, а столики складывались, и наши личные вещи лежали в верхнем отделении, когда приближался конец взлётной полосы, встречающий всех нас с потушенными сигаретами, каждый раз я молился о катастрофе.
Ты просыпаешься в Лав Филд.
В будке киномеханика Тайлер осуществлял переключение, если кинотеатр был достаточно стар для этого. С переключением у вас в будке стоят два проектора, а работает только один.
Я знаю это, потому что Тайлер знает это.
Второй проектор заряжен следующей бобиной с фильмом. Большинство фильмов состоят из шести или семи маленьких бобин, которые следует прокрутить в назначенном кинотеатре. Новые кинотеатры склеивают все бобины в одну большую, пятифутовую. И тогда вам не нужно запускать два проектора и переключаться между ними туда-сюда, бобина один, щелчок, бобина два на другом проекторе, щелчок, бобина три на первом проекторе.
Щелчок.
Ты просыпаешься в Ситеке.
Я изучаю людей на ламинированной карточке моей авиалинии. Женщина плавает в океане, её каштановые волосы распущены, подушка её сидения прижата к груди. Глаза широко открыты, но женщина не улыбается и не хмурится. На другой картинке люди, спокойные, словно коровы в Индии, тянутся со своих сидений к кислородным маскам, свисающим с потолка.
Это, должно быть, сигнал тревоги.
Ой.
Мы теряем давление.
Ты просыпаешься, и ты в Уиллоу Ран.
Старый кинотеатр, новый кинотеатр, чтобы отправить фильм в следующий кинотеатр, Тайлеру приходилось перематывать фильм на шесть или семь изначальных бобин. Маленькие бобины упакованы в парные шестиугольные стальные корпуса. На каждом корпусе есть ручка. Возьми одну бобину просто так, и ты вывихнешь плечо.
Они столько весят.
Тайлер также был официантом на банкетах, обслуживал столики в отеле, в деловой части города, а ещё Тайлер работал киномехаником в союзе кинооператоров.
Я не знаю, сколько Тайлер работал в те ночи, когда я не мог уснуть.
В старых кинотеатрах, где используются два проектора, киномеханику приходится стоять рядом с проекторами, чтобы сменить их — публика ни за что не заметит, что одна бобина закончилась, а другая началась. Вам нужно взглянуть на белые точки в правом верхнем углу экрана. Это предупреждение. Смотрите фильм, и вы заметите два пятнышка в конце бобины.
В этом бизнесе их называют «сигаретным ожогом» [1].
Первое белое пятнышко — двухминутное предупреждение. Надо включить второй проектор, чтобы он разогнался.
Второе белое пятнышко — пятисекундное предупреждение. Восхитительно. Ты стоишь меж двух проекторов, и кабинка разогревается из-за ксеноновых ламп; они настолько яркие, что ты ослепнешь, если посмотришь прямо на них. На экране мелькает первое пятнышко. Звук в кинотеатре идёт от больших колонок за экраном. Кабинка киномеханика звукоизолирована, потому что внутри раздаётся шум от цепных колёс, подающих ленту к линзам — шесть футов в секунду, десять кадров на фут, шестьдесят кадров в секунду, которые стучат, как пушка Гатлинга в работе. Крутятся два проектора, ты стоишь меж ними и держишься за рычажки затворов. А в по-настоящему старых проекторах предупреждающий сигнал расположен на ступице подающей катушки.
Даже после того, как фильмы перекочевали на телевидение, предупреждающие пятнышки всё равно останутся. Даже в фильмах, которые вы смотрите в самолёте.
Когда большая часть фильма перематывается на принимающую катушку, она начинает крутиться медленней, а подающая катушка начинает крутиться быстрее. В конце бобины подающая катушка вращается настолько быстро, что начинает звенеть предупреждающий сигнал: это означает, что скоро переключение.
Темнота жарит из-за ламп внутри проекторов, звенит предупреждающий сигнал. Ты стоишь меж двух проекторов, обе руки на рычагах, и следишь за углом экрана. Второе пятнышко. Досчитай до пяти. Закрываешь один затвор. В то же время открываешь другой затвор.
Переключение.
Фильм продолжается.
Никто в зале не понял, что произошло.
Предупреждающий сигнал расположен на подающей катушке, и киномеханик может вздремнуть. Киномеханик вообще делает многое из того, что он делать не должен. И не на каждом проекторе есть предупреждающий сигнал. Дома ты иногда просыпаешься в своей тёмной кровати с ужасным чувством, что заснул в будке и пропустил переключение. Зал будет проклинать тебя. Зал… их кинематографическая дрёма будет разрушена в одно мгновение, а менеджер позвонит в профсоюз.
Ты просыпаешься в Крисси Филд.
Самое хорошее в командировках это то, что, куда бы я ни собрался, меня окружает миниатюрный быт. Я иду в отель, миниатюрное мыло, миниатюрные шампуни, одноразовый флакончик с маслом, миниатюрный зубной эликсир и одноразовая зубная щётка. Всё это умещается в стандартном сиденье самолёта. Ты — гигант. Проблема в том, что твои плечи слишком велики. Твои ноги — будто из «Алисы в Стране Чудес» — протягиваются на целые мили и могут достать до ног человека, сидящего впереди.
Подают обед, миниатюрный набор «сделай сам» (цыплёнок Cordon Bleu), нечто вроде головоломки, которая должна занять тебя на время полёта.
Пилот включил знак «пристегните ремни», и мы бы попросили вас воздержаться от перемещения по салону.
Ты просыпаешься в Мейгс Филд.
Иногда Тайлер просыпается в темноте, и он боится, что пропустил смену бобин или лента порвалась, а, может быть, она проскочила в проектор ровно настолько, чтобы цепные колёса пробили аккуратную очередь из дырок на звуковой дорожке.
После того, как ты таким образом запустил фильм, свет от лампы просвечивает сквозь звуковую дорожку и вместо речи ты слышишь режущие звуки вертолёта: хоп хоп хоп — каждый раз, когда свет проходит в пробитую дырку.