Тайлер наверху в моей спальне разглядывает свои зубы в моём зеркале и говорит, что он вырвал для меня место официанта на банкетах, частичная занятость.
— В Прессман-отеле, если ты можешь работать по вечерам, — говорит Тайлер. — Работа укрепит твоё чувство классовой ненависти.
Ага, говорю, что ещё?
— Они заставляют тебя надевать бабочку, — говорит Тайлер. — Всё, что тебе нужно, чтобы там работать, так это белая рубашка и чёрные брюки.
Мыло, Тайлер. Я сказал, нам нужно мыло. Мы должны сделать немного мыла. Надо бы простирнуть мои брюки.
Я держу ноги Тайлера, пока он делает две сотни приседаний.
— Чтобы изготовить мыло, мы должны получить жир.
Тайлер битком набит полезной информацией.
* * *Кроме времени, когда они трахаются, Марла и Тайлер не находятся в одной комнате. Если Тайлер блуждает неподалёку, Марла игнорирует его. Это семейная традиция, семейная почва. «Большой сон в стиле „Собачьей долины“.
— Даже если кто-то любит тебя до того, что готов спасти твою жизнь, они всё равно кастрируют тебя. — Марла смотрит на меня так, как если бы я был тем, кто её дрючит, и говорит: — Но ты же всё равно всегда выигрываешь, да?
Марла выходит, напевая эту гадкую песню «Кукольная долина».[6] Я просто смотрю, как она идёт.
Проходит одна, две, три секунды полной тишины, пока Марла не вышла из комнаты.
Я оборачиваюсь, и появляется Тайлер.
Тайлер говорит:
— Ну, ты избавился от неё?
Ни звука, ни запаха, Тайлер просто появляется.
— Перво-наперво, — говорит Тайлер и прыгает от двери кухни к холодильнику, и начинает там сосредоточенно рыться. — Мы должны разделить жир.
Кстати, о моём боссе, говорит Тайлер, если я в самом деле злюсь на босса, то могу пойти в почтовое отделение, заполнить карточку о смене адреса и вся его почта будет переправляться в Регби, Северная Дакота.
* * *Тайлер вытаскивает белые пакеты с замороженной белой фигнёй и выкидывает их в раковину. Я ставлю большую кастрюлю на плиту и заливаю как можно больше воды. Слишком мало воды, — и жир потемнеет, как только отделится сало.
— В этом жире, — говорит Тайлер, — много соли, так что чем больше воды, тем лучше.
Положи жир в воду, доведи воду до кипения.
Тайлер выгребает белую гадость из каждого пакета и пихает в воду, затем погребает пустые пакеты на дне мусорного ведра.
Тайлер говорит:
— Используй хоть чуточку воображения. Вспомни всё это пионерское дерьмо, всё, чему тебя учили в бойскаутах. Вспомни курс химии для старшеклассников.
Трудно представить Тайлера в бойскаутах.
* * *А ещё я могу, по словам Тайлера, подъехать ночью к дому своего босса и подрубить насос к колонке возле дома. Шланг подцепить к ручному насосу, и закачать туда промышленных красителей. Красный или синий или зелёный, и подождать до утра, чтобы посмотреть на своего босса. А ещё я могу просто сесть в кустах, довести давление до 7.3 атмосфер ручным насосом. И если кто-нибудь спустит воду в унитазе, бачок разнесёт. При десяти атмосферах, если кто-нибудь включит душ, давление заставит насадку сорваться с места и лететь со скоростью пушечного ядра. [7] Тайлер говорит это для того, чтобы я почувствовал себя лучше. Истина в том, что мне нравится мой босс. Кроме того, я ведь теперь просветлённый. Ну, вы знаете, действую только в стиле Будды. Паук в хризантемах. Алмазная Сутра. Скрижаль Голубой Скалы. Хари Рама, совершенно понятно, Кришна, Кришна. Ясно? Просветлённый.
— Тот факт, что ты воткнул перо себе в зад, — говорит Тайлер, — не делает тебя курицей.
По мере того, как жир разделяется, хороший жир всплывает к поверхности кипящей воды.
О, говорю, так я втыкаю перья в свою задницу.
Как если бы Тайлер с руками, покрытыми сигаретными ожогами, был существом, находящимся на высшей стадии эволюции. Мистер и миссис Подтирки для Жопы. Я успокаиваюсь и превращаюсь в одну из этих индийских коров, которых убивают, потому что они забрели на взлётную полосу.
Приглуши огонь под кастрюлей.
Я помешиваю кипящую воду.
Всё больше и больше жира поднимется, пока вода не покроется жемчужно-радужной плёнкой. Снимите плёнку большой ложкой и отложите в сторону.
Так, говорю, как там Марла?
Тайлер отвечает:
— По крайней мере Марла пытается достичь последней черты.
Я помешиваю кипящую воду.
Продолжай снимать, пока жир не перестанет всплывать. Этот жир мы снимаем с поверхности воды. Хороший чистый жир.
Тайлер говорит, что я совершенно далёк от последней черты. И если я не упаду замертво где-то по пути, я, возможно, буду спасён. Иисус сделал это при помощи распятия. Я не просто должен оставить позади деньги, собственность и знания. Это не отдых по выходным. Я могу бежать от самосовершенствования, и я могу бежать навстречу несчастьям. Я больше не могу играть в это, не подвергая свою жизнь риску.
Это не семинар.
— Если у тебя сдадут нервы прежде, чем ты дойдёшь до последней черты, — говорит Тайлер, — из тебя ничего никогда не получится.
Мы можем возродиться только после несчастья.
— Только после того, как ты всё потеряешь, — говорит Тайлер, — ты сможешь делать всё, что захочешь.
То, что я ощущаю — преждевременное просветление.
— И продолжай помешивать, — говорит Тайлер.
Когда кипячение уже ничего не даёт, и жир не поднимается, вылей кипяток. Вымой кастрюлю и наполни её чистой водой. Я спрашиваю, я хоть близок к последней черте?
— Оттуда, где ты сейчас, — отвечает Тайлер, — ты и узреть не можешь, какова она — последняя черта.
Повторить процесс со снятым жиром. Вытопить в воде. Снимать и снимать.
— Жир, который мы используем, содержит много соли, — говорит Тайлер. — Слишком много соли, и твоё мыло не станет твёрдым.
Кипяти и снимай.
Кипяти и снимай.
Марла вернулась.
Вторая Марла открывает дверь, а Тайлер ушёл, испарился, выбежал из комнаты, исчез.
Тайлер пошёл наверх, или Тайлер спустился в подвал.
Пуф.
* * *Марла возвращается с канистрой щёлока в хлопьях.
— У них в магазине стопроцентно переработанная туалетная бумага, — говорит Марла. — Худшая работа на свете — перерабатывать туалетную бумагу.
Я беру канистру с щёлоком и ставлю её на стол. Я не произношу ни слова.
— Я могу остаться сегодня вечером? — спрашивает Марла.
Я не отвечаю. Я считаю в моей голове: пять слогов, семь, пять.
Марла спрашивает:
— Что ты готовишь?
Я — Точка Кипения Джо.
Я отвечаю, пшла, просто пшла, только пшла вон. Окей? Или у тебя недостаточно большой кус моей жизни?
Марла хватает меня за рукав и удерживает на месте на секунду, которая требуется для поцелуя в щёку.
— Пожалуйста, позвони мне, — говорит она. — Пожалуйста. Нам нужно поговорить.
Я отвечаю — да, да, да, да, да.
И в тот момент, когда Марла вышла, Тайлер возвращается в комнату.
Быстро, словно цирковой трюк. Мои родители отрабатывали это действие в течение пяти лет.
Я кипячу и снимаю пену, пока Тайлер высвобождает место в холодильнике. Пара больше, чем воздуха, и вода капает с потолка кухни. Сорокаваттная лампа на задней стенке холодильника, что-то яркое, что я не могу разглядеть за пустыми бутылками из-под кетчупа и баночками с маринадами, соленьями и майонезом, какой-то маленький огонёк, идущий изнутри холодильника, и высвечивающий профиль Тайлера ярким светом.
Кипяти и снимай. Кипяти и снимай. Отложи снятый жир в раскрытые пачки из-под молока.
Cо стула, подвинутого к открытому холодильнику, Тайлер наблюдает за тем, как охлаждается жир. В жаре кухни обрывки холодного тумана оседают у холодильника и растекаются озёрами у ног Тайлера.
Как только я наполняю пакет из-под молока жиром, Тайлер ставит его в холодильник.
Я становлюсь на колени рядом с Тайлером перед холодильником, и Тайлер, взяв мои руки, показывает их мне. Линия жизни. Линия любви. Бугорки Венеры и Марса. Холодный туман сгущается вокруг нас, и холодильник освещает ярким светом наши лица.
— Мне нужно, чтобы ты сделал мне ещё одно одолжение, — говорит Тайлер.
Это насчёт Марлы, не так ли?
— Не говори ей обо мне. Никогда. Не говори обо мне за моей спиной. Обещаешь?, — говорит Тайлер.
Я обещаю.
Тайлер говорит:
— Если только ты упомянешь меня при ней, ты никогда меня больше не увидишь.
Я обещаю.
— Обещаешь?
Я обещаю.
Тайлер говорит:
— А теперь запомни: ты трижды обещал.
Слой чего-то жирного и прозрачного собирается на самом верху.
Жир, говорю я, он разделяется.
— Не беспокойся, — отвечает Тайлер. — Прозрачный слой — это глицерин. Ты можешь обратно замешать глицерин, когда делаешь мыло. А можешь и выкинуть.
Тайлер облизывает свои губы и поворачивает мои руки ладонями вниз на своё бедро, прямо на полу его прорезиненного халата.
Тайлер облизывает свои губы и поворачивает мои руки ладонями вниз на своё бедро, прямо на полу его прорезиненного халата.
— Ты можешь смешать глицерин с азотной кислотой, чтобы получить нитроглицерин, — говорит Тайлер.
Я в изумлении открываю рот и повторяю: нитроглицерин.
Тайлер облизывает свои блестящие влажные губы и целует тыльную сторону моей ладони.
— Ты можешь смешать нитроглицерин с селитрой и опилками, чтобы получить динамит, — говорит Тайлер.
Поцелуй блестит на тыльной стороне моей белой ладони.
Динамит, говорю, и сажусь на корточки.
Тайлер сдирает крышку с канистры с щёлоком.
— Ты можешь взрывать мосты, — говорит Тайлер.
— Ты можешь смешать нитроглицерин с большим количеством азотной кислоты и парафина, если тебе нужна желеобразная взрывчатка, — говорит Тайлер.
— Да ты запросто можешь небоскрёб взорвать, — говорит Тайлер.
Тайлер наклоняет канистру с щёлоком над блестящим влажным поцелуем на тыльной стороне моей ладони.
— Это химический ожог, — говорит Тайлер. — И он хуже сжигания тебя заживо. Хуже сотни сигарет.
Поцелуй блестит на тыльной стороне моей ладони.
— У тебя останется шрам, — говорит Тайлер.
— Имея мыло в избытке, — говорит Тайлер, — ты можешь взорвать весь мир. А теперь вспомни своё обещание.
И Тайлер высыпает щёлок.
Глава 7
Слюна Тайлера убила двух зайцев. Влажный поцелуй на тыльной стороне моей ладони удержал хлопья щёлока, пока они горели на моей коже. Это первый заяц. А второй заяц — тот факт, что щёлок жжётся только в соединении с водой. Или слюной.
— Это химический ожог, — сказал Тайлер. — И он жжёт сильнее, чем что бы то ни было.
Ты можешь использовать щёлок для прочистки засорившихся труб.
Закрой глаза.
Щёлок и вода могут прожечь насквозь алюминиевую кастрюлю.
Смесь щёлока и воды растворяет деревянную ложку.
Как только он соединяется с водой, щёлок разогревается до двухсот градусов и жарит-парит-жжёт тыльную сторону моей ладони, а Тайлер закрывает рукой мои пальцы, наши руки вытягиваются по стрелке моих кровавых брюк, и Тайлер просит внимания, так как это — величайший момент в моей жизни.
— Потому что всё до этого — история, — говорит Тайлер. — И всё после этого — история.
Это величайший момент нашей жизни.
Щёлок приобретает правильную форму тайлерова поцелуя, он — пожарище, клеймо, перегрев атомного реактора на моей ладони, которая сама по себе стала длинной-предлинной дорогой, удалившейся от меня на многие мили. Тайлер говорит, чтобы я вернулся и оставался с ним. Моя ладонь покидает меня, она становится маленькой на горизонте, в самом конце дороги.
Представь, что огонь всё ещё горит, только он сейчас за горизонтом. Зарево. Закат.
— Вернись к боли, — говорит Тайлер.
Это форма направленной медитации, которую используют в группах поддержки.
Даже не думай о слове «боль».
Если направленная медитация работает при раке, она сработает и здесь.
— Посмотри на свою руку, — говорит Тайлер.
Не смотри на свою руку.
Не думай о словах «обжигающий», «плоть», «ткани», «обугленный».
Не слушай свой плач.
Направленная медитация.
Ты в Ирландии. Закрой свои глаза.
Ты в Ирландии, стоит лето после окончания колледжа, и ты пьёшь в пабе недалеко от замка, где каждый день автобусы выгружают английских и американских туристов, пришедших поцеловать камень Бларни.
— Не закрывайся, — говорит Тайлер. — Мыло и человеческое самопожертвование идут нога в ногу.
Ты покидаешь паб вместе с потоком людей, прохаживаясь по тихим улочкам, утыканным мокрыми автомобилями — только что пролил дождь. Всё говорит за то, что это ночь. Пока ты не добираешься до замка Бларнистоун.
Полы в замке прогнили к чёртовой матери, и ты взбираешься по каменным ступеням — во всё более сгущающуюся тёмноту. Все притихли на время восхождения; это традиция перед маленьким актом сопротивления.
— Послушай меня, — говорит Тайлер. — Открой свои глаза.
— В древности, — говорит Тайлер. — Человеческие жертвоприношения совершались на холме над рекой. Тысячи людей. Слушай меня. Людей приносили в жертву, а тела сжигали в погребальном костре.
— Ты можешь плакать, — говорит Тайлер. — Можешь пойти к раковине и пустить воду, но главное, ты должен знать, что ты глуп и ты умрёшь. Взгляни на меня.
— Когда-нибудь, — говорит Тайлер, — ты умрёшь, и пока ты этого не знаешь, ты бесполезен для меня.
Ты в Ирландии.
— Можешь плакать, — говорит Тайлер, — но каждая слеза, которая падает на хлопья щёлока на твоей коже, оставит на коже шрам, словно от сигаретного ожога.
Направленная медитация. Ты в Ирландии, стоит первое лето после окончания колледжа, и, возможно, здесь тебе впервые захотелось анархии. Годами раньше, чем ты встретил Тайлера Дердена, раньше, чем ты нассал в твой первый английский крем, ты научился маленьким актам сопротивления.
В Ирландии.
Ты стоишь на площадке на верхушке замковой лестницы.
— Мы можем использовать уксус, — говорит Тайлер, — чтобы нейтрализовать ожог, но вначале ты должен сдаться.
После того как сотни людей были принесены в жертву и сожжены, говорит Тайлер, густая белая масса скапливалась вокруг алтаря, устремляясь по склону холма к реке.
Первым делом тебе надо достичь последней черты.
Ты на площадке в замке в Ирландии с бесконечной темнотищей вокруг, и впереди, стоит только руку протянуть, — каменная стена.
— Дождь, — говорит Тайлер, — омывал место для сожжений год за годом, и год за годом палили людей, и дождь пробирался сквозь древесный уголь, чтобы стать щёлоком в смеси с водой, и щёлок объединялся с оплывшим жиром принесённых в жертву людей, и густая белая масса мыла выползала из-под алтаря и устремлялась вниз по склону холма, к реке.
И ирландцы вокруг тебя со своим маленьких актом сопротивления в темноте, они подходят к краю платформы, становятся на самый край перед бесконечной бездной и мочатся.
И люди говорят, вперёд, добавь свою могучую американскую струю, насыщенную, жёлтую, с огромным количеством витаминов. Богатое, дорогое и ненужное.
— Это величайший момент твоей жизни, — говорит Тайлер, — а ты где-то летаешь, пропуская его.
Ты в Ирландии.
О, и ты делаешь это. О, да. Да. И ты чувствуешь запах аммиака и дневной нормы витаминов группы В.
— После тысячи лет убийств и дождя обнаруживалось, — сказал Тайлер, — что в том месте, где мыло попадало в реку, одежда лучше отстирывается.
Я мочусь на камень Бларни.
— Госсди, — говорит Тайлер.
Я мочусь в свои чёрные брюки с засохшей кровью, вид которой мой босс не переваривает.
Ты в снятом доме на Пейпер-стрит.
— Это что-то да значит, — говорит Тайлер.
— Это знак, — говорит Тайлер. Тайлер битком набит полезной информацией.
— Культуры, которые не изобрели мыла, — сказал Тайлер, — использовали собственную мочу и мочу своих собак для того, чтобы отстирывать одежду и мыть голову, потому что там содержится мочевая кислота и аммиак.
И вот запах уксуса, и огонь на твоей ладони, без перерыва горящий в конце длинной дороги, отступает.
* * *Запах щёлока, обжигающий твои нервные окончания, и больничный тошнотворный запах мочи и уксуса.
— Это было верно — убить всех тех людей, — говорит Тайлер.
Тыльная сторона твоей руки опухла, покраснела — там видна пара губ, точная копия поцелуя Тайлера. А вокруг разбросаны сигаретные ожоги — видать, кто-то плакал.
— Открой глаза, — говорит Тайлер, и его лицо блестит от слёз. — Поздравляю, — говорит Тайлер. — Ты на один шаг ближе к последней черте.
— Ты должен понять, — говорит Тайлер, — первое мыло делалось из героев.
Подумай о животных, которых используют для тестирования новых продуктов.
Подумай об обезьянах-космонавтах.
— Без их смерти, их боли, их жертвы, — говорит Тайлер, — у нас бы не было ничего.
* * *Я останавливаю лифт между этажами, пока Тайлер расстёгивает ремень. Когда лифт останавливается, все эти кастрюльки в тележке официанта прекращают греметь и выпускают пахнущий грибами пар к потолку лифта, как только Тайлер снимает крышку.
Тайлер расстёгивает молнию и говорит: — Не смотри на меня, мне никак, когда смотрят.
Сегодня — томатный суп-пюре с cilantro и моллюсками. Кроме нас никто, даже если принюхается, не обнаружит ничего подозрительного.
Я говорю, поторопись, и кидаю взгляд через плечо — на Тайлера, который уже вытащил на полдюйма своё хозяйство. На это смешно смотреть — будто высоченный слон в белой рубашке официанта и галстуке-бабочке пьёт суп маленьким хоботом.
Тайлер говорит:
— Я же сказал — не смотри.
Дверь лифта, которая находится передо мной, имеет маленькое окошко, которое позволяет мне понять, что творится в служебном банкетном коридоре. Если учесть, что мы остановили лифт меж этажами, мой обзор находится на уровне таракана, ползущего по зелёному линолеуму, и отсюда на уровне таракана зелёный коридор вытягивается в никуда, где в полуоткрытых дверях титаны и их жёны пьют вёдра шампанского, и на каждой — бриллиантов больше, чем я могу осознать.