Не, этого я не говорил. Последнее, чего я хочу — это Марлу, входящую раз за разом с новым куском дерьма.
Марла кладёт свой разодранный пакет от Federal Express на кухонный стол, и высвобождает что-то белое от транспортировочного полистиролового наполнителя, и трясёт этой штукой перед моим лицом.
— Это не дерьмо, — говорит она. — Это моя мать, так что оттеребись.
То, что Марла вытащила из упаковки — один из пакетов с белой массой, которую Тайлер варил для того, чтобы сделать мыло.
— Могло быть хуже, — говорит Тайлер. — Если бы ты случайно съел то, что в одном из этих пакетов. Встал бы посреди ночи, взял бы этого белого говна и добавил Калифорнийскую суповую смесь, и съел бы это с картофельными чипсами. Или брокколи.
Больше всего на свете, пока я и Марла стоим на кухне, я не хочу, чтобы Марла открыла морозилку.
Я спросил, что она собирается делать с этим белым дерьмом?
— Парижские губы, — сказала Марла. — Ты стареешь, твои губы втягиваются внутрь. Я накапливаю коллаген для инъекций в губы. У меня уже почти тридцать фунтов коллагена в этой морозилке.
Я спросил, это какие ж губы ты хочешь?
А Марла ответила, что её пугает сама операция.
Эта фигня в упаковке Federal Express, говорю я Тайлеру в «Импале», это та же самая дрянь, из которой мы делаем мыло. Вообще, после того, как силикон оказался вредным, коллаген стал дефицитным товаром — в плане того, что людям нужно разгладить морщины или накачать губы, скорректировать форму подбородка. Как объяснила Марла, большая часть дешёвого коллагена делается из переработанного и стерилизованного говяжьего жира, но только этот коллаген надолго в теле не задержится. Как только ты делаешь инъекцию, скажем, в губы, организм начинает отторгать коллаген, выталкивает его. И через шесть месяцев у тебя снова тонкие губы.
Лучший вид коллагена, сказала Марла, это твой собственный жир, который отсосали с ляжек, переработали, очистили и впрыснули в губы или куда там тебе надо. Этот коллаген приживётся.
Эта фигня в морозилке, она была коллагеновым фондом, жиртрестом Марлы. Когда у её мамочки нарастал новый жирок, она отсасывала его и упаковывала. Марла говорит, что процесс называется «подборкой». Если матери Марлы самой коллаген не нужен, она отсылает пакеты Марле. Марла никогда жирной не была, а её мама считает, что коллаген родственника может лучше прижиться на Марле, чем этот — говяжий.
Уличные огни проникают сквозь соглашение о продаже, через окно, и отпечатывают «КАК ЕСТЬ» на щеке Тайлера.
— Пауки, — говорит Тайлер, — могут отложить яйца, а личинки проделают сеть туннелей под твоей кожей. Вот насколько хреновой может быть жизнь.
И сейчас мой цыплёнок с миндалем в тёплом, жирном соусе на вкус становится чем-то, что отсосали у матери Марлы с ляжек.
Это было сразу после того, как я стоял на кухне с Марлой, и я знал, что сделал Тайлер.
ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ МОРЩИНЫ.
И я знал, зачем он послал сладости матери Марлы.
ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ.
Я говорю, Марла, ты не хочешь смотреть в морозилку.
Марла говорит:
— Чего?
— Мы никогда не едим красного мяса, — говорит мне Тайлер в Импале, и он не может использовать куриный жир, потому что тогда мыло не сформируется в бруски.
— Эта штука, — говорит Тайлер, — была нашей птицей удачи. Мы оплатили аренду при помощи коллагена.
Я говорю, тебе бы следовало сказать Марле. А то теперь она думает, что я это сделал.
— Омыление, — говорит Тайлер, — это химическая реакция, которая необходима для производства мыла. Куриный жир не сработает — как и любой жир с большим содержанием соли.
— Слушай, — говорит Тайлер. — У нас большой заказ, который надо выполнить. Мы пошлём матери Марлы шоколаду и несколько фруктовых кексов.
Я не думаю, что это сработает.
Короче говоря, Марла заглянула в морозилку. Хорошо, сначала была небольшая потасовка. Я пытаюсь остановить её, и сумочка, которую она держала, падает, и раскрывается на линолеуме, и мы оба оскальзываемся на жирной белой массе, и поднимаемся, прикрывая рот, чтобы не стошнило. Я хватаю Марлу сзади за талию, её чёрные волосы хлещут по моему лицу, её руки прижаты к бокам, и я повторяю вновь и вновь: это не я. Это был не я.
Я этого не делал.
— Моя мама! Ты её расплескал по полу!
Нам нужно было сделать мыло, говорю я, упираясь лицом в её затылок. Нам нужно было постирать мои брюки, оплатить аренду, заплатить за газ. Это не я.
Это всё Тайлер.
Марла орёт:
— О чём ты говоришь? —
И вырывается, попутно освобождаясь от юбки. Я пытаюсь поднять с пола хоть что-то при помощи индийской хлопковой юбки Марлы, а Марла в колготах, на каблуках, и в деревенской блузе раскрывает морозилку, а внутри нет коллагенового фонда.
Там только две старых лампочки, и всё.
— Где она?
Я уже почти пячусь назад, мои руки скользят, мои туфли скользят по линолеуму, моя задница чертит чистую дорожку по грязному полу — подальше от Марлы и холодильника. Я держу юбку и не осмеливаюсь смотреть на лицо Марлы, когда я говорю ей.
Правду.
Мы сделали из неё мыло. Из неё. Из матери Марлы.
— Мыло?
Мыло. Ты варишь жир. Мешаешь его с щёлоком. У тебя получается мыло.
Когда Марла верещит, я бросаю юбку ей в лицо и бегу. Я скольжу. Я бегу.
Вновь и вновь по первому этажу, Марла догоняет меня, притормаживая на поворотах, отталкиваясь от подоконников. Скользя.
Оставляя гадкие отпечатки жира и грязи с пола среди цветочков на обоях. Падая и напарываясь на ванчёс, поднимаясь и снова несясь.
Марла орёт:
— Ты сварил мою мать!
Тайлер сварил её мать.
Марла орёт, отставая от меня ровно на один взмах острых ногтей.
Тайлер сварил её мать.
— Ты сварил мою мать!
А парадная дверь была по-прежнему открыта.
И затем я вылетел через парадную дверь с орущей Марлой, оставшейся в дверном проёме. Мои ноги не скользили по бетону дорожки, и я просто продолжал бежать. Пока я не нашёл Тайлера или Тайлер не нашёл меня, и я не рассказал ему, что случилось.
У каждого по пиву, Тайлер и я распределили передние и задние сиденья, и мне выпали передние. Даже сейчас Марла, возможно, в доме, бросает журналы в стены и орёт, какой я ничтожный хрен собачий, монстр и двуличный капиталистический ублюдок-жополиз. Между Марлой и мной, предполагающим насекомых, меланому, поедающие плоть вирусы на каждом шагу, многие мили тёмной ночи. Там, где я сейчас — очень даже неплохо.
— Когда в человека попадает молния, — говорит Тайлер, — его голова сгорает, уменьшаясь до размеров бейсбольного мяча, а ширинка сама собой застёгивается.
Я говорю, ну что, мы сегодня вечером достигли последней черты?
Тайлер откидывается на сиденьи и спрашивает: — Если б Мэрилин Монро сейчас ожила, чем бы она, по-твоему, занималась?
Я говорю, спокойной ночи.
С потолка свисает порезанный на полоски плакат, и Тайлер говорит: — Царапалась бы в крышку гроба.
Глава 9
Мой босс стоит слишком близко к моему столу со своей полуулыбкой, губы вместе и растянуты в тонкую линию, ширинка на уровне моего локтя. Я поднимаю взгляд, отвлекаясь от написания письма для кампании по отзыву. Эти письма всегда начинаются одинаково: «Это уведомление послано вам в соответствии с требованиями Национального акта о безопасности авто — и мотосредств. Мы обнаружили дефект в… « На этой неделе я опять использовал свою формулу и неожиданно А на B на С оказалось больше, чем стоимость отправки на доработку.
На этой неделе дефектом является маленький пластиковый уголок, который удерживает резину на «дворниках». Бросовый товар. Всего двести автомобилей с дефектом. В плане рабочей силы стоимость отзыва приближается к нулю.
А вот прошлая неделя была более показательна. На прошлой неделе предметом обсуждения стала кожа, обработанная субстанцией с известными и давно выявленными тератогенными свойствами, синтетическим «Нирретом» или чем-нибудь настолько же запрещённым, но используемом при выделке кож в странах третьего мира. Нечто настолько крепкое, что может вызвать отклонения в развитии плода, если беременная женщина просто сядет на это кресло. На прошлой неделе никто не звонил в министерство по транспорту. Никто не начинал процедуру отзыва.
Новая кожа, помноженная на стоимость работ, помноженная на стоимость новой администрации, составила больше, чем мы получили в первом квартале. Если кто-нибудь обнаружит нашу ошибку, мы сможем заплатить за великое множество скорбящих семей, прежде чем приблизимся к стоимости замены шестидесяти пяти сотен кожаных салонов.
Но на этой неделе мы производим процедуру отзыва. И на этой неделе ко мне вернулась бессонница. Бессонница, и теперь целый мир старается остановиться около меня, чтобы опрокинуть ещё одно ведро помоев над моей могилой.
У моего босса — серый галстук, следовательно, сегодня вторник.
Мой босс принёс листок бумаги к моему столу и спрашивает, не потерял ли я чего-нибудь. Этот листок был забыт в копировальной машине, говорит он, и начинает читать: — Первое правило бойцовского клуба — не говорить о бойцовском клубе.
Мой босс принёс листок бумаги к моему столу и спрашивает, не потерял ли я чего-нибудь. Этот листок был забыт в копировальной машине, говорит он, и начинает читать: — Первое правило бойцовского клуба — не говорить о бойцовском клубе.
Его глаза бегают по бумаге, и он хихикает.
— Второе правило бойцовского клуба — не говорить о бойцовском клубе.
Я слышу, как слова Тайлера выходят из глубин моего босса; Мистер Босс с его уже прожитой половиной жизни, семейной фотографией на столе и мечтами о ранней отставке, и зимами, проведёнными в трейлерном парке где-то в пустошах Аризоны. Мой босс, с его супернакрахмаленными рубашками, с назначенной стрижкой каждый вторник после обеда, он смотрит на меня, и говорит: — Я надеюсь, это не твоё.
Я — Кипящая В Жилах Ярость Джо.
Тайлер попросил меня распечатать правила бойцовского клуба и сделать ему десять копий. Не девять, не одиннадцать. Тайлер сказал: десять. А у меня по-прежнему бессонница, и я не могу вспомнить, чтобы я засыпал за последние три дня. Это, должно быть, оригинал, который я распечатал. Я сделал десять копий и забыл оригинал. Копировальная машина вспыхивает мне в лицо, словно там внутри папарацци. Бессонница всё делает далёким, копией копии копии. Ты не можешь прикоснуться к чему-либо, и ничто не может прикоснуться к тебе.
Мой босс читает:
— Третье правило бойцовского клуба — в схватке участвуют двое.
Никто из нас не мигает.
Мой босс читает:
— Схватки проходят одна за другой.
Я не спал три дня, если только я сейчас не сплю. Мой босс трясёт бумажкой перед моим носом. Как насчёт этого, спрашивает он. Одна из маленьких игр, которыми я увлекаюсь в рабочее время? Я плачу за внимание к себе, а не за трату времени на эту «войнушку». И я не плачу за то, чтобы напрягать попусту копировальные машины.
Как насчёт этого? Он трясёт бумажкой перед моим носом. Как я думаю, спрашивает босс, ему бы следовало поступить с работником, который тратит время компании на витание в облацех? Если б я был на его месте, что бы я сделал?
Что бы я сделал?
Дыра в моей щеке, сине-чёрные вспухшие синяки вокруг глаз, вздувшийся красный шрам с тайлеровым поцелуем на тыльной стороне ладони, копия копии копии.
Выдумки.
Почему Тайлер захотел десять копий правил бойцовского клуба?
Коровы в Индии.
Что бы я сделал, говорю я, так это был бы осторожнее, не заговаривая с каждым об этом листке.
Я говорю, это звучит так, как будто это написал опасный псих, маньяк, и этот пришибленец-шизофреник может в любую минуту сорваться с нарезки, прямо в середине рабочего дня, и носиться из офиса в офис с полуавтоматическим карабином «Армалит AR-180» с частичным отводом пороховых газов для срабатывания автоматики.
Мой босс просто смотрит на меня.
Этот парень, говорю я, возможно, дома по ночам надпиливает крестом головки каждого патрона при помощи маленького надфиля. И когда он покажется однажды утром на работе, и всадит заряд в своего надоедливого, брехливого, ограниченного, вечно ноющего, лижущего до самых гланд босса, патрон разделится по надпилам и раскроется, словно цветок пули «дум-дум» во внутренностях, чтобы выплюнуть кучу вонючих кишок со спины, через сломанный позвоночник. Представьте, как ваша брюшная чакра медленно раскрывается в форме взрыва всех этих маленьких кишок.
Мой босс убирает лист из-под моего носа.
Валяйте дальше, говорю я, прочтите ещё что-нибудь.
Не, в самом деле, говорю я, звучит-то завораживающе. Сразу понятно, что писал полный псих.
И я улыбаюсь. Края маленькой, как дырка в жо, дыры в моей щеке — сине-чёрные, как дёсны у собаки. А кожа вокруг глаз натянута так, что кажется, её покрыли лаком.
Мой босс пялится на меня.
Давайте, я вам помогу, говорю я.
Я говорю, четвёртое правило — схватки проходят одна за другой.
Мой босс смотрит на правила, а затем на меня.
Я говорю, пятое правило — дерутся без рубашек и ботинок.
Мой босс смотрит на правила, а затем на меня.
Может быть, говорю я, этому свихнувшемуся долбанавту лучше использовать карабин «Eagle Apache», потому что у него магазин на тридцать патронов, а весит он всего девять фунтов. У Армалита всего пять патронов в магазине. А с тридцатью патронами наш долбанутый великий герой может прорваться в кабинеты красного дерева и вынести всех вице-президентов, причём у него ещё и на президентов останется.
Слова Тайлера вылетают из уст моих. А я был таким милым парнем.
Я просто смотрю на моего босса. У моего босса бледно-голубые глаза.
Полуавтоматический карабин J&R 68 также несёт тридцатизарядный магазин, а весит всего семь фунтов.
Мой босс просто смотрит на меня.
Это ужасает, говорю я. Это, возможно, кто-то, кого вы давно знаете. Возможно, этот парень знает всё о вас, где вы живёте, и где работает ваша жена, и в какую школу ходят ваши дети.
Это опустошает, и почему-то это очень, очень скучно.
И почему Тайлеру понадобились десять копий правил бойцовского клуба?
Что я ему не должен говорить — так это то, что я знаю про кожаные салоны и детей-уродов. Я знаю про тормозные колодки, которые выглядят неплохо в глазах покупателя, но отказывают после двух тысяч миль пробега.
Я знаю о реостате системы кондиционирования воздуха, который раскаляется так, что поджигает карты в бардачке. Я знаю, сколько людей умерло из-за обратной вспышки [14] топливного инжектора. Я видел людей с ампутированными по колено ногами, когда начинали взрываться турбины наддува, и их лопасти пролетали сквозь огненную стену в пассажирский салон. Я был на месте аварии и видел сгоревшие автомобили и отчёты, где в графе «ПРИЧИНА АВАРИИ» было написано: «неизвестна».
Нет, говорю, листок не мой. Я берусь за листок двумя пальцами и вырываю у него из руки. Край, наверное, порезал ему большой палец, потому что он кладёт большой палец в рот и начинает сосать с широко открытыми глазами. Я сминаю листок и отправляю в свою корзину для бумаг.
Может быть, говорю я, вам не следовало бы приносить ко мне всякий мусор, который вы где-то подобрали.
В воскресенье ночью я иду в «Останемся мужчинами вместе», и в подвале епископальной церквы Троицы почти пусто. Только Большой Боб и я, подползающий к нему с ноющими мышцами, бешено бьющимся сердцем и мыслями, вертящимися, словно торнадо. Это всё бессонница. Всю ночь о чём-то думаешь.
Всю ночь напролёт думаешь: я сплю? Я спал?
А тут ещё одно огорчение — бицепсы, выглядывающие из-под рукавов футболки Большого Боба, налились силой, и они, кажется, светятся. Большой Боб улыбается, он так рад меня видеть.
Он думал, что я умер.
Да, говорю, я тоже.
— Ну, — говорит Большой Боб, — у меня хорошие новости.
А где все?
— Это и есть хорошие новости, — говорит Большой Боб. — Группа распущена. Я сюда пришёл, чтобы сказать тем ребятам, которые не знают.
Я падаю с закрытыми глазами на один из этих диванчиков с пледом.
— Хорошие новости заключаются в том, — говорит Большой Боб, — что появилась новая группа, но первое правило этой группы — не говорить о ней.
Ой.
Большой Боб говорит:
— И второе правило — не говорить о ней.
Вот дерьмо. Я открываю глаза.
Итить твою налево.
— Группа называется «Бойцовский клуб», — говорит Большой Боб, — и проводит встречи каждую пятницу по вечерам в закрытом гараже на другом конце города. А в четверг действует ещё один бойцовский клуб, в другом гараже — неподалёку.
Я ничегошеньки об этих местах не знаю.
— Первое правило бойцовского клуба, — говорит Большой Боб, — не говорить о бойцовском клубе.
По вечерам в среду, четверг и пятницу Тайлер работает киномехаником. Я видел корешки квитанций об оплате за прошлую неделю.
— Второе правило бойцовского клуба, — говорит Большой Боб, — не говорить о бойцовском клубе.
Субботний вечер, Тайлер идёт в бойцовский клуб вместе со мной.
— Дерутся только двое.
Воскресным утром мы возвращаемся домой побитыми и спим чуть ли не до вечера.
— Схватки идут одна за другой, — говорит Большой Боб.
В воскресную ночь и ночь понедельника Тайлер обслуживает столики.
— Драки проводятся без рубашек и ботинок.
Во вторник ночью Тайлер делает мыло, заворачивает его в бумагу, отправляет. Мыловаренная компания на Пейпер-стрит.
— Драки, — говорит Большой Боб, — длятся столько, сколько нужно. Эти правила придумал тот же человек, который придумал бойцовский клуб.
Большой Боб спрашивает:
— Ты его знаешь?
— Я никогда не видел его, — говорит Большой Боб, — но его зовут Тайлер Дерден.
Мыловаренная компания на Пейпер-стрит.
Знаю ли я его.
Не знаю, говорю. Возможно.
Глава 10
Когда я добираюсь до отеля «Регент», Марла в прихожей надевает купальный халат. Марла позвонила мне на работу и спросила, не могу ли я пропустить качалку, и библиотеку, и прачечную, и вообще всё, что я запланировал на день после работы и приехать повидаться с ней.