– Ах, я ничего не понимаю, – простонала графиня, поднимая к вискам тонкие пальцы, унизанные кольцами, – меня слишком долго тут не было, зовите кого хотите!
Граф Рейтерн, поддерживаемый Креслером, удалился в спальню, и Лиза была приставлена к больному в качестве сиделки. Тут мать хозяина вспомнила о моем присутствии. По правде говоря, я приготовилась к упрекам, которые всегда получаешь, если действовал из лучших побуждений, но вместо того графиня Рейтерн достала кошелек, вытряхнула из него все деньги и, не считая, протянула мне.
– Вот, возьмите! Никто и никогда не назовет меня неблагодарной…
Я растерялась и стала говорить, что я не сделала ничего особенного, что мне ничего не нужно, – но графиня вложила мне в руку всю скомканную пачку ассигнаций и крепко сжала мои пальцы.
– Я никогда не забуду то, что вы для меня сделали, – проговорила она, и в голосе ее зазвенели слезы. – Мой сын сейчас этого не ценит, нужно время, чтобы он одумался… Если я могу еще что-то сделать для вас, вам достаточно только попросить.
Она царственно улыбнулась (а уж она умела улыбаться, поверьте мне) и поспешила к выходу, чтобы узнать, как обстоят дела у ее ненаглядного сына.
Я осталась в гостиной одна. Над мраморным камином висел большой семейный портрет начала прошлого века – женщина лет 45, тщательно завитая и красиво одетая по тогдашней моде, и возле нее – трое детей. У старшего, молодого человека лет 20, было тонкое отчужденное лицо, в которое можно влюбиться. Я остановилась напротив портрета и смотрела на это лицо, ни о чем не думая – точнее, думая, но как-то смутно. Я не понимала почему, но поведение графини Рейтерн мне не понравилось. Она была щедра и великодушна, но, по правде говоря, я бы предпочла, чтобы объектом ее щедрости и великодушия стал кто-то другой. Мне не нужны были ее милости. Я не могла держаться с ней на равных, а деньги, которые она вручила мне почти насильно, только подчеркивали, что я нахожусь гораздо ниже ее, – и в то же время, не буду лукавить, какая-то часть моего существа была рада, что получила материальное вознаграждение. Все эти противоречия сбивали меня с толку: по молодости я придавала слишком большое значение цельности характера, которая на самом деле существует только в романах не самых лучших авторов. Потому что человек противоречив, непоследователен, непостоянен и изменчив.
Услышав скрип двери, я даже не повернула голову. Вошедшая Минна забросала меня вопросами, на которые я нехотя отвечала.
– О! Она дала вам деньги! Ну так это прекрасно! Сколько тут?
Я ответила, что не знаю, чем, по-видимому, озадачила Минну. Повинуясь ее напору, я подошла к столу и стала пересчитывать бумажки. Здесь было много иностранных денег – главным образом немецких марок, но попадались и французские франки. Без Минны, которая назубок знала курсы валют, я бы не сумела разобраться, что к чему.
– Да тут и трехсот рублей не наберется, – разочарованно протянула Минна, когда подсчеты были закончены. – И бумажки сплошь мелкие… Получается, не так уж дорого она ценит жизнь своего сына!
Это было уже чересчур, и я довольно резко высказала жене управляющего свое недовольство. Во-первых, я ничего не просила у графини Рейтерн, во-вторых, я и мой отец живем в ее замке, не имея на то никаких прав, и вообще…
– Фирвинден принадлежит вовсе не ей, а графу Кристиану, – возразила Минна. – Ради бога, не обижайтесь, но я все же вам скажу: вы становитесь такая смешная, когда горячитесь! И послушайте моего совета, потому что я старше вас: не стоит переживать за таких, как графиня Рейтерн и ее семья. За нас они никогда переживать не станут, так что нет смысла принимать их дела близко к сердцу. Если графу Рейтерну на роду написано покончить с собой, он убьет себя, что бы вы ни делали. Один раз вы его спасли, но во второй или третий раз вас просто не окажется рядом, и он умрет – не потому, что ему тяжело или он испытывает невыносимые страдания, а просто потому, что он глуп. Еще моя мать говорила, что глупость не лечится, и она была совершенно права.
– Вам ведь не нравится Кристиан, не так ли? – не удержалась я. – Почему?
Минна холодно посмотрела на меня.
– Люди проходили через куда более страшные испытания и оставались живы, – ответила она, неприязненно кривя свой тонкий рот. – Граф Рейтерн вообразил, что судьба ополчилась против него, потому что какая-то девица предпочла ему другого. Интересно, что бы он запел, если бы остался, как моя мать, один, без денег и с шестью детьми на руках. Отец проиграл все состояние в карты и ушел к другой женщине, а когда она выгнала его, вернулся к нам. Однажды вечером он был пьян, не потушил свечу и не заметил, как загорелась мебель. Он сгорел заживо, а мои брат и сестра задохнулись от дыма, их не успели спасти. И моя мать не говорила о самоубийстве, она знала, что несет ответственность за тех четверых детей, которые у нее остались. С отцом мы были всего лишь бедны, а после него стали просто нищими. Нам было настолько плохо, что… – Минна страдальчески скривилась и закрыла глаза рукой. – Два или три года мы перебивались какими-то крохами, помощью немногих друзей, которые не покинули нас в беде, а потом умерла тетка матери, и нам достались небольшие деньги. И мало-помалу все наладилось, а потом я встретила Руди и сразу же поняла, что это мой человек.
– Вы никогда раньше не рассказывали о том, что вам довелось пережить, – сказала я. Почему-то мне казалось, что хотя отец Минны был картежником, до полного разорения дело не дошло.
Моя собеседница усмехнулась.
– Зато теперь вы знаете, почему я не могу сочувствовать графу. Меня судьба била, а его всего лишь щелкнула по носу, и он вообразил, что получил смертельное ранение. – Она посмотрела на мятые ассигнации, лежащие на столе. – А графине Рейтерн все-таки стоило дать вам больше денег, раз уж она так дорожит своим сыном. Но, по крайней мере, того, что я вижу, хватит на золотые часы и пару платьев, а это в любом случае лучше, чем ничего.
Глава 17 Партия в теннис
Доктор Мюллер осмотрел графа Рейтерна, объявил, что не видит опасности для здоровья, но что пациенту все же лучше день-два провести в постели. Также доктор выписал ему успокоительное – по-моему, точно такое же, какое выписывал и мне, – получил свой гонорар и отбыл восвояси, перед отъездом шепнув мне по-русски:
– У герра графа голова была не на месте – вы его стукнули, будем надеяться, что ваше лечение подействовало лучше, чем мое. Грхм!
Утром я пересказала наш разговор отцу, добавив, что у Мюллера, по-видимому, своеобразное чувство юмора.
– Признаться, я ничего не смыслю в медицине, – рассеянно заметил мой отец, – но, возможно, когда ты огрела этого нервного молодого человека камнем по голове, он действительно понял, что смерть вовсе не так хороша, как ему представлялось ранее.
– Это был не камень, – возмутилась я, – а сук!
Отец ничего не ответил. Он явно был поглощен размышлениями, которые не имели никакого отношения к вчерашнему, и, не выдержав, я напрямик спросила, что случилось.
– Мне не дают покоя шумы, – коротко ответил отец. – И стуки, которые я то и дело слышу по ночам. Скажи, этой ночью ты ничего не слышала?
Я призналась, что спала как убитая.
– Госпожа Креслер тоже слышала шум, но побоялась выходить, – сказал отец. – Я говорил с Теодором, он был испуган. Он сказал, что у него было впечатление, словно призраки пытались прорваться к нему и его жене.
Тут я почему-то подумала о Кристиане – о том, каково ему лежать в постели и слышать странные звуки, которые наука не в состоянии объяснить. Вернувшись вечером с почты, я отправилась навестить графа. Он полулежал в постели и был немного бледнее, чем обычно, но его голубые глаза насмешливо блеснули, едва он разглядел меня на пороге.
– А! Лесная фея! Заходите, заходите, милости просим! – Он приподнялся на подушках и быстро пригладил свои кудрявые черные волосы. – Что же вы пришли без дубинки? Или, может быть, на этот раз вы припасли для меня топор?
Не выдержав, я рассмеялась. Я была рада, что хозяин замка находится в хорошем расположении духа. Когда человек способен шутить, значит, еще не все потеряно.
– Я уже не знаю, чего от вас ожидать, – пожаловался Кристиан, косясь на меня. – Когда я увидел вас впервые, вы стояли на дереве и парили над грешной землей, потом выяснилось, что у вас есть ручная рысь, а затем вы появились в самый скверный момент моей жизни. – Он вздохнул. – Садитесь, прошу вас. Чем я могу быть вам полезен?
Я спросила, как он себя чувствует. Кристиан усмехнулся и сказал, что голова уже не болит, но мать категорически против того, чтобы он выходил, потому что доктор прописал ему покой.
– Так что я мирно схожу с ума в обществе этой страхолюдной угрюмой девицы, – проворчал он, косясь на Лизу, которая при моем появлении отошла в дальний угол и сейчас не могла нас слышать. – Кстати, хотел кое-что у вас спросить. Вы не слышали ночью стук? Как будто кто-то скребется… даже не знаю, как его описать. – Он нервно передернул плечами.
Я сказала, что ничего не слышала, в отличие от моего отца и Минны.
– Значит, мне не показалось. – Кристиан поморщился. – Похоже, старый замок отвергает меня, хоть я и не могу понять почему…
Я вытащила из кармана завернутый в тряпочку талисман, который мне дала Эвелина, и положила его на одеяло возле руки Кристиана.
– Что это? – удивился он.
– Талисман, который мне дали. Он защищает от злых духов. Возьмите: вам он нужнее, чем мне.
Граф Рейтерн с изумлением посмотрел на меня, развернул тряпочку и поглядел на янтарную фигурку. Он явно был смущен и не знал, что сказать.
– Вы отдаете его мне, потому что не боитесь привидений?
– Конечно, боюсь. Ведь я их видела. Но… – я поколебалась, – я не имею отношения к замку и могу в любой момент уехать отсюда. А вы – нет.
– Ну, я-то тоже могу уехать, – хмыкнул Кристиан, бережно заворачивая талисман.
– Я не это имела в виду, – поспешно сказала я.
– Я понял, понял. Что бы я ни делал, я все равно останусь хозяином Фирвиндена, нравится мне это или нет. Хотя, может быть, – задумчиво прибавил он, – мне было бы легче, если бы я был… ну, например, простым почтовым служащим, как ваши друзья. Надеюсь, мое присутствие в замке не помешает вам приглашать их, как и прежде. И мне очень интересно узнать, как вы… и госпожа Креслер, конечно, получитесь на цветной фотографии.
В дверях показалась графиня, и, попрощавшись с Кристианом, я ушла.
Этот разговор оставил странное послевкусие: мне не в чем было себя упрекнуть, и все же меня не оставляло ощущение, что что-то пошло не так. Мне показалось, что мое сочувствие – и, вероятно, мой подарок – граф Рейтерн истолковал как интерес к своей персоне с моей стороны. Это могло создать у него превратное впечатление обо мне, а мне вовсе не хотелось, чтобы он так обо мне думал. Да, я хорошо к нему относилась, но мое «хорошо» значило ровно то, что значило, и ничего более. Досадуя на себя все больше и больше, я позвала Ружку и отправилась с ней к пруду. Я села на свой любимый пенек спиной к замку, а рысь бегала вокруг, и вот тут-то произошло нечто странное. Внезапно с необыкновенной отчетливостью я почувствовала, как некто недобрый смотрит на меня из замка – смотрит с такой неприязнью, что у меня заныл затылок. Собрав все свое мужество, я медленно обернулась. Ни в одном окне не шелохнулась занавеска; ни одного живого существа не было на террасе, и все же я ощущала, что опасность таится где-то там, в замке, что она подстерегает меня. Но тут из-за туч вышло солнце и залило замок ослепительным золотом своих лучей, как нередко случается ранней осенью. Я отвернулась и украдкой вытерла вспотевший лоб.
«Нет, это не может быть привидение, – подумала я, – никто не видел их днем, до захода солнца. – Однако мне все еще было не по себе. – Но клавесин играл сам собой, когда еще было светло… Тем не менее тогда я точно знала, что именно вижу, а сейчас что? Просто ощущение, ни на чем конкретном не основанное. Нервы, сказал бы доктор Мюллер, который верит только в факты; причуды воображения. С другой стороны, с какой стати я должна нравиться призракам? Я для них чужая, но живу в их замке; наверное, они просто пытаются избавиться от меня».
В воскресенье вместе с друзьями приехал торжествующий Юрис и привез цветные фотографии меня и Минны. Те снимки замка, которые он делал вначале, получились не вполне удачными, потому что имели желтоватый оттенок. Я не стала тогда говорить Юрису, что он где-то допустил ошибку, и мысленно была готова к тому, что и мы с Минной будем выглядеть не так, как в жизни. Однако Юрис, судя по всему, сумел улучшить свою методику обработки пластинок, потому что сейчас цвета у него вышли великолепно. Минна охала и ахала, восторгаясь ими. Хотя фото получились небольшие, можно было разглядеть каждую складку на банте, который спереди украшал ее талию, каждый завиток ее темно-каштановых кудрей. Что же касается моих изображений, то меня не оставляло впечатление, что я вижу напряженную незнакомку, которая зачем-то стоит у пруда, лазает по деревьям и держит на коленях молодую рысь. Графиня Рейтерн, внимательно рассмотрев фотографии, с интересом поглядела на Юриса и уронила, что его ждет большой успех.
– Я бы советовал вам отправить фото с фрейлейн Ланиной и рысью в какой-нибудь журнал, – сказал Кристиан. – Тут даже не в цвете дело, а в том, что кадр получился поистине уникальным.
– Мои фото принадлежат моим моделям, – серьезно ответил Юрис. – Пластинки так устроены, что из одной пластинки можно сделать только одну фотографию. И потом, даже если бы Анастасия Михайловна отдала мне свой портрет, куда я его отправлю? «Фотограф-любитель» имеет весьма ограниченные возможности, на весь номер попадаются две-три фотографии. Французская «Фотогазета» гораздо лучше, но они не печатают цветные снимки и к тому же предпочитают авторов из своей страны.
– А мне больше понравилось фото, где Анастасия стоит на дереве между двумя стволами, – объявила Минна. – В нем есть что-то такое, чего нет в остальных. Оно сразу же притягивает взгляд.
Завязался спор, какое фото лучше, и Августин Каэтанович показал себя тонким дипломатом, объявив, что фото Минны получились ничуть не хуже, чем мои. Жена управляющего повеселела и сказала, что хотела бы еще поучаствовать в цветной съемке, если получится.
– Боюсь, что нет, – отозвался Юрис, – я использовал все пластины, которые прислали дяде на пробу. Конечно, он может заказать другие, но это уже будет за деньги, и немалые.
Тут явился Теодор и объявил, что теннисная сетка натянута, стулья для зрителей вынесены в сад и господин граф может играть в теннис, если ему угодно.
– Мы с удовольствием посмотрим, Кристиан, – сказала графиня.
– Боже мой! – воскликнул граф. – Совсем запамятовал. Мне нужен соперник. Кто-нибудь из вас играет в теннис?
– Боюсь, что никто, – с легкой иронией ответил ксендз. О теннисе в нашей глуши имели еще меньше представления, чем об автомобилях.
– Я сам давно не играл, – заметил молодой человек. – Так что я буду легкой добычей. – Он обернулся ко мне, блестя глазами. – Мадемуазель?
Я так растерялась, что стала отмахиваться обеими руками.
– Нет, нет! Я совсем не умею и не знаю правил…
– Так я вас научу!
– Нет, я не хочу… Нет!
– Как скажете, – заметил граф и повернулся к телеграфисту. – Герр Гофман, я надеюсь, вы не робкого десятка?
– К вашим услугам, – ответил тот, церемонно поклонившись, словно речь шла о дуэли, и мы двинулись в сад.
Графиня заняла лучшее место возле импровизированного корта, усадив возле себя Минну с мужем и Юриса, которого она расспрашивала о цветной фотографии. Я довольствовалась стулом под соседним деревом, а Августин Каэтанович сел на свободное место рядом со мной. Моего отца с нами не было – он остался в своей комнате, сославшись на то, что ему надо написать письмо.
Теодор принес поднос, на котором стояли бокалы с прохладительными напитками – вовсе не лишними, потому что день выдался довольно жарким. Кристиан и Гофман обменялись первыми ударами. Я ничего не понимала в теннисе и стала задавать вопросы своему соседу, который любезно разъяснил мне особенности этой английской игры.
– Я и не подозревала, что вы такой знаток, – сказала я.
– О, я много чего знаю, – довольно туманно ответил мой собеседник. – Но вообще… и в сущности…
– Да? – рассеянно уронила я, глядя, как Кристиан отбил довольно сложный удар. Он раскраснелся, похорошел и казался таким беспечным, таким… Я так и не нашла нужного эпитета, потому что Августин Каэтанович отвлек меня.
– Юрис попросил меня поговорить с вами, – негромко промолвил он. – Он сказал, что у него самого не хватит духу. Я пытался объяснить ему, что недостаточно вас знаю и совсем не подхожу для такой миссии…
– Миссии? – машинально повторила я, оборачиваясь к нему.
– Да. Дело в том, что он хотел бы просить вашей руки, но тут не все так просто. Его дядя…
– Уже подыскал ему невесту в Либаве, – нетерпеливо закончила я. Мой собеседник взглянул на меня с удивлением.
– Откуда вам это известно?
– Сплетни почтовых работников, – туманно ответила я, чтобы не выдавать Минну.
– И что вы скажете? – после паузы спросил Августин Каэтанович.
– Я желаю ему счастья с его будущей женой.
Мы оба молчали. Кристиан промахнулся, потом промахнулся еще раз. Графиня взяла с подноса, который держал Теодор, бокал с золотистым лимонадом и сделала крошечный глоток.
– Должно быть, легко жертвовать собой, когда чувства не задеты, – вполголоса заметил Августин Каэтанович.
Тут, признаться, я рассердилась.
– Вы, иезуит… да что вы знаете о чувствах!
– Во-первых, – спокойно ответил мой собеседник, – я не иезуит, а во-вторых, о чувствах я, поверьте, имею некоторое представление. Если бы не они, я бы не носил эту одежду.
– Извините, – пробормотала я, устыдившись своей вспышки. – А что случилось? Вас отвергла девушка, которую… к которой вы были неравнодушны?