— На все воля светлого Атиса, — хмыкнула я. А он голову вскинул, сверкнул синими глазами, словно молниями.
— Нет, Шаисса! На то воля не бога была, а ведьмы проклятой! И я ей долг верну… В свое время.
— Значит, мести ищешь, — протянула я, рассматривая, как уплотнились тени по углам. Тварь мрака за спиной Ильмира снова выросла, крылья распахнула. Призрачная еще, лишь намек, а не темнота, но в пещере сразу холоднее стало. Склон в позднем вереске, ан нет, ползут твари из мрака… А чего им не ползти, если служитель их зовет постоянно? Пока тени только, но не зря тогда на погосте двери открылись, ох, не зря!
— А клинок у тебя откуда?
— От матери остался, — он снова любовно пробежал пальцами по рукояти. — Единственный подарок. Беречь завещала, сказала, что поможет он мне, жизнь мою убережет однажды…
И нахмурился. Оглянулся через плечо, но тень злая расползлась, растворилась. А стоило служителю лицо отвернуть, снова наливаться чернотой стала. Даже глаза красные уже виднеются. Плохо дело, значит. Эта тварь злобу и жажду мести как запах чует, манят они ее, как стервятника — падаль. Из самой преисподни унюхают, приползут за желанной добычей, за плечом встанут и начнут нашептывать, мысли злые множить. И прогнать такую с каждым днем все сложнее. Больше злости — и тварь сильнее становится. Пока не погубит. А там и сам Шайтас за душой явится.
Я вздохнула и подсела ближе, откинула косу на спину. Положила ладонь на руку служителя, что клинок сжимала. И улыбнулась. Не уверена, что получилось, все же давно я этого не делала — отвыкла. Но служителю понравилось. Вздохнул рвано, склонился ко мне. Огонек свечи осветил его лицо желтыми мазками света, словно погладил.
— Прости, — прошептал он. — Я ведь говорю, история моя неинтересная… Лучше о себе расскажи…
— А моя еще скучнее, — усмехнулась я. Покосилась в угол, где тварь мрака крылья разворачивала. И Ильмир ее снова почуял, нахмурился беспокойно, оглянуться хотел, да я не позволила. Обхватила его лицо руками, он и застыл.
Есть один способ тварь прогнать, да надолго…
— Скажи, Ильмир, а не врешь, что во сне меня видел? — еле слышно протянула я.
— Не вру. Видел. Странно так. Вроде первый раз тебя вижу, а чувство, что давно знакомы. Движения твои, голос, взгляд… Все знакомое! Родное.
Ох, опасные мысли у служителя. Прозорливые…
— И что же ты там видел, служитель? Во сне?
Он снова вздохнул коротко и чуть покраснел.
— Вот это… — Выдохнул он и чуть коснулся губами моих губ. Нежно так, ласково, почти невесомо, словно пером птицы дотронулся. А потом провел по ним языком и притянул меня к себе, углубляя поцелуй. А я замерла в его руках, растерялась. Все же первый поцелуй в моей жизни. Смешно: все остальное уже было, а поцелуя — нет… Было присвоение — болезненное и неприятное, а вот поцелуя любящего не было…
Но о том, что раньше было, вспоминать не хотелось, слишком ласковыми у него были губы, а руки — сильными. А я-то все гадала, каково это — в его руках оказаться. Сама от себя эти мысли таила, а ведь все равно думала. Оказалось, что хорошо. Очень хорошо. И не страшно совсем…
Губы приоткрыла, сама его языком тронула. В теле такая слабость разлилась, такая истома сладкая. И мысли все из головы улетучились… А он уже косу мне расплетает, пальцами в волосы зарывается, тянет, чтобы я голову откинула. От губ моих оторвался со вздохом, по шее поцелуями прошелся, так что внутри меня словно пожар загорелся.
И отодвинулся, зубы сжал. Ладони мои к губам поднес, поцеловал.
— Прости… я не хотел… То есть, хотел, конечно, но я бы никогда себе не позволил… То есть…
Я посмотрела в его синие глаза мгновение, а потом прижалась, руками шею обвила.
— А знаешь… — прошептала чуть слышно, — ты мне тоже снился. Много — много раз…
— Правда? — вскинулся он.
— Да… — выдохнула я. И не соврала ведь. И снова к его губам прижалась. Конечно, снился…
Болотница мне сны вернула — испугалась, что без топи ее оставлю, а я уж думала, что лучше бы не возвращала. Потому что все с ним были. Да такие, что порой стыдно становилось. Я их узлом скручивала, в темный угол души прятала, а все бестолку. Каждую ночь возвращались.
И ведь думала, что так снами и останутся, да только… От его поцелуя словно проснулось во мне что-то… Живое. Забытое. Человеком себя почувствовала. Девушкой… и так захотелось еще в синеве его глаз понежиться, в улыбке, в объятиях, в поцелуях горячих. Пусть хоть только раз, только этой ночью, когда луна заливает землю золотым светом, когда пахнет первым снегом и последним вереском.
Прогоню завтра, а сейчас…
— Не отпускай меня…
— Не отпущу… Никогда не отпущу. Я так долго тебя искал…
Что-то ещё шептал мне Ильмир, перебирал мои рыжие пряди, целовал лицо, ласкал губы. Языки наши словно танец танцевали, сначала медленный и неспешный, а потом сумасшедший, обжигающий. Голова совсем хмельной стала, легкой, и я сама потянула завязки на его рубашке, скользнула ладонью по золотистой коже. Гладкая… Он от моего прикосновения задышал тяжелее, и поцелуи стали сильнее, требовательнее. А все равно — ласковые… Словно любящие. Прижался губами к ямочке на шее, лизнул и осторожно так ткань с плеч потянул. И остановился снова, посмотрел вопросительно. А я ведь чувствую, как пальцы у него дрожат, как дыхание срывается, чую мужское желание всем нутром ведьминским. И такое оно неистовое, что сама дышать почти не могу.
В пещере лишь слегка тепло было, а нам уже казалось, что жарко. Ильмир пока мои губы целовал, я все завязки развязала, прижалась к его телу. Голову опустила, губами тронула. Пощекотала языком. Он выдохнул и почти застонал от моих ласк. А я словно с цепи сорвалась, так хотелось везде его потрогать, хоть губами, хоть пальцами. Облизать, словно медового. Да что там мед — он вкуснее был, как самое невиданное лакомство. Я и трогала… и он меня. Трепетно и в то же время сильно, ласково и сразу настойчиво. И дышали мы, кажется, через раз, с хрипами.
Один раз я дернулась, когда он мне на спину руку положил — отвела осторожно, накрыла его ладонями свою грудь. И когда снять рубаху успела, не заметила…
Потому что шрамы — они хоть на ведьминском теле есть, хоть на человечьем. Но Ильмир моей уловки не заметил, только целовать стал крепче. Я и не поняла, как мы на сене оказались, дрожала в его сильных руках, отдавалась поцелуям и ласкам, вслушивалась в его хриплое дыхание, как в музыку волшебную.
Он оторвался от меня на миг, заглянул в лицо. А у самого глаза — словно васильки, согретые солнцем. Смотреть — не насмотреться.
— Шаисса… — не сказал — простонал, да так, словно молитву своему богу светлому. А я его только ближе притянула, и провела рукой по его бедрам, коснулась завязок на штанах. Он выдохнул резко, рвано, но руку мою перехватил. Попытался сдержаться, успокоить рвущееся дыхание, отстраниться. Да разве я позволю? Только не этой ночью. Сегодня ты мой, синеглазый служитель, до самого конца, до донышка. А завтра уйдешь и забудешь о ведьме из прóклятого леса. И о рыжеволосой Шаиссе забудешь. Уж я-то постараюсь.
А я помнить буду.
— Я… — он оперся руками в сено с двух стороны от моей головы. Глаза — бесконечность. — Я первый раз… — выдохнул он. — Боюсь тебе больно сделать.
Нежность затопила меня так, что хотелось всхлипнуть, как девчонке. Или снова кинуться его лицо целовать. Что ж ты сделал со мной, служитель? Ведь совсем голову потеряла…
Конечно, первый раз, как же я не догадалась сразу? Он же в Обители светлого бога вырос, собирался сан принять. Хотя я и сама умелостью похвастаться не могу, что было со мной — хочется из души с корнем выдрать. Думала, никогда не забуду, а вот смотрю в синие глаза — и не помню уже.
Осторожно положила ладони ему на поясницу, вырвав из губ служителя еще один вздох, скользнула ниже. Прочертила пальчиком горячую дорожку на его коже. Как сладка эта власть, как упоительна! Знать, что я единственная, хотя бы сейчас.
Стянула его штаны, не отрывая взгляда от охваченного страстью мужского лица. А потом…
Потерлась о плоть мужскую, ногами обхватила. Греховница… Да что с меня взять — ведьма я. А Ильмир уже в голос застонал, задвигался, и мой стон поцелуем заглушил, когда наши тела соединились. Так, что я вскрикнула, голову откинула, руками в его плечи вцепилась. Над головами свод пещеры серый, каменный, а мне казалось — потолок расписной, с цветами и золотыми узорами.
И снова мое имя — как вздох живительный, как ласка, как драгоценность… Я и чувствовала себя в его руках так — самоцветом редким, янтарем солнечным. И кричать хотелось от наслаждения, я и кричала, чего уж там. Духи горные, наверное, от моих стонов в самые глубокие щели забились. И как же хорошо мне было! От его движений внутри моего тела, от горячих губ, от ласк. От слов и признаний.
— Моя, моя Шаиссса… Любимая… — прошептал мне служитель в губы, ударился еще в мои бедра и затих, прижался к губам. И я тоже выгнулась в последний раз, закрыла глаза.
После вихря страсти внутри все пело, и так легко было, радостно. Ильмир голову поднял, а сам улыбается и целует меня, глупый, оторваться не может. Потом отодвинулся, потянул на себя свой клинок, рукоятку повернул, а там… колечко. Простое, с голубым камушком, бирюзой…
Служитель меня к себе прижал и колечко мне на пальчик надел. И пока я молчала, онемев, посмотрел в глаза, да серьезно так.
— Ты не бойся, Шаисса. Странно все получилось, неправильно, но я не просто для забавы или похоти… Я тебя правда во сне видел. И наяву искал. Дело у меня одно есть, не могу его бросить на полпути, завершить должен. А после я тебя найду, обязательно. А до того знай, что ты мне суженая. Веришь?
А я совсем дар речи потеряла, словно нить голоса кто из горла выдернул. Потому что колечко такое же непростое, как и клинок было. Не знаю, что служитель видел, а я-то ведьма… И смотрела на яркую искорку, что на бирюзе светилась, словно звездочка. То не просто камушек был, а кусочек души.
— Верю… — вздохнула я. И посмотрела за его спину. Тени пропали, как и не было. И сам служитель счастливый такой, даже глаза посветлели. Все целовал меня, к себе прижимал, в глаза смотрел.
Я вздохнула горько. Луна уже за горы скатилась — возвращаться надо. Посмотрела на колечко на пальце. Взять ведь не могу, хоть и хочется. Но такой дар просто так не вернуть. И что делать теперь, не знаю… Не ожидала я такого. Хотя могла бы и предвидеть, что все у служителя не как у людей!
Луна все дальше к краю земли уходила, а Ильмир не отпускал. Так что, повздыхав еще, я ладони на его голову положила, прижала к себе, зашептала ласково и почти беззвучно. Он и не заметил, как уснул. Выбралась тихонько из его объятий, оделась. Когда тесьму на рубахе завязывала, ногти уже удлиняться и чернеть начали, а коса в пакли серые превращаться. Заканчивалось мое время… Из пещеры уже ведьма выходила. Взглянула мельком в зеркало воды на источнике, скривилась. На носу длинном бородавка выросла, а по лицу черных меток еще больше расползлось. С каждым обращением все хуже становится.
Служитель внутри пещеры заворочался, и я побежала вниз по склону скорее, пока не проснулся.
* * *Ждала я Ильмира с замиранием сердца. Даже Тенька поскуливала, глядя, как я по лачуге мечусь, места себе не нахожу. Колечко с пальца сняла, конечно, и не придумав ничего лучше, продела в веревочку и на шею повесила.
Сама переоделась, рубаху со штанами в подпол спрятала и вновь принялась круги по норе своей нарезать. Сердце в груди, как птаха, билось.
Служитель явился, когда солнышко уже над верхушками сосен взошло. Я его издалека услышала, и как не услышать — идет, песни мурлычет. Явился — глаза сияют, улыбается.
— Что, ведьма, новым украшением обзавелась? — весело спросил он. Я вздрогнула поначалу, а потом поняла, что он про бородавку.
— Нравится? — оскалилась я.
— Тебе идет. Еще поганок туда парочку, будешь совсем красавицей! — обрадовал служитель. И в лачугу мою пошел, как к себе домой. Я только хмыкнула. И все же не сдержалась, улыбнулась. В спину ему, конечно, чтобы не заметил. А Ильмир уже кашу запаренную достал, яблоки сушеные, хлеба ломоть, и за стол уселся. Я напротив устроилась, смотрю во все глаза.
— Никак ты, служка, совсем совесть потерял? Или ее у тебя и не было?
— Знаешь, а я ведь ту девушку нашел, — невпопад брякнул он. Видать, так поделиться хотелось, что и ведьма для разговора сгодилась. — Говорил ведь, что есть она! Даже лучше, чем снилась… Удивительная. Само совершенство…
Я подбородок рукой подперла, заслушалась просто.
— Так может, снова почудилось? Заснул на болоте, или дивных ягод каких наелся?
— Нет… — Он сидел, на кашу в тарелке смотрел и улыбался. Вот ненормальный. Я воздуха набрала побольше.
— Так что же тут сидишь, служитель? Со мной беседы ведешь, а не красавицу свою обнимаешь?
— Сбежала, — вздохнул он. — Испугалась, видимо. Уже и в деревню сходил, но верно, запомнил неправильно… — он нахмурился. — Ничего. Найду. Рядом она. Чувствую. Вот здесь.
И руку к груди приложил.
— Ищи, служитель, — усмехнулась я. Без злости уже, как же мне на него теперь злиться, когда хочется обнять и голову на грудь положить? Вот прихвостень…
— Найду, — уверенно сказал он. И снова нахмурился. — Скажи, ведьма… Что Шайтас за ответ просит? Какую плату берет?
— Так тебе же все равно было?
— Было. Теперь нет… Обязательства у меня.
Я хмыкнула. Надо же, обязательный какой. Знать, не врал, служитель. Правду в пещере говорил.
— Шайтас найдет, что забрать, — порадовала я. — Что тебе всего дороже, то и попросит. А скорее всего — всю душу целиком. Ответ свой найдешь, может, даже поможет демон, даст то, что ты хочешь. А ты взамен рабом его станешь. Что ты спрашиваешь, служитель? И сам все знаешь.
Он голову опустил, ложку отложил и задумался.
— Так что, служка, передумал в Омут идти? — подначила я с замиранием сердца. — Топай домой уже, побегал по моему лесу, и будет. Нечего тебе у Шайтаса делать, служка!
Он сидел молча, только хмурился сильнее. Но тварей тьмы рядом не было, даже теней.
— А зарок свой и без Омута можешь исполнить! — закончила я и во двор ушла. А сама зашептала матушке — заступнице молитву, чтобы только послушался Ильмир, выкинул из головы мысли об Омуте, покинул мой лес… Больно мне, но так правильно. Все равно для меня с ним будущего нет, но хоть глупый служитель душу свою сохранит.
— Откуда ты про зарок знаешь, ведьма? — тихо спросил он за моей спиной. Я вздрогнула, обернулась.
— Так сам говорил, — усмехнулась я, сверкнув глазищами. — Что, совсем память отшибло?
— Не говорил, — он стоял на ступеньках, смотрел в упор. Глаза синие темнеть начали, так что я сдержала желание попятиться. — Тебе, ведьма, я не говорил.
Ильмир шагнул ко мне.
— Откуда знаешь? — рявкнул он. — Отвечай!
А я снова попятилась. И даже все мои заклятия из головы вылетели. Тенька ближе подошла, оскалилась недовольно, но мужчина на нее даже не посмотрел. Еще шаг ко мне сделал, смотрит в глаза так, словно в душу.
— Сороки на хвостах принесли! — озлобилась я и носом дернула. — Что заблажил, как девка? Откуда да откуда, зачем еще в Омут идти? Все за одним…
— Все за разным, — прищурил он глаза. И еще ближе подошел.
— Недосуг мне с тобой болтать, — хмыкнула я. — Дел невпроворот. Да и не интересно…
Я носом дернула, хмыкнула и мимо пошла. Нашел, кого пугать! А Ильмир меня вдруг за ворот схватил
— А ну стой, ведьма! — велел он. — Не уйдешь, пока все не скажешь! Откуда знаешь? Подслушивала, отродье? Отвечай!
— Прочь пошел! — вскрикнула я. — Не то в жабу превращу, будешь на болоте квакать!
И рванула прочь, так что ткань ворота затрещала. Только про колечко-то я забыла… Вспомнила, когда яростный вопль служителя услышала. Обернулась. И на такую ярость в его глазах наткнулась, словно на острый нож.
— Обманула, значит, ведьма, — тихо сказал он. — Суженой прикинулась. Той, кого я во сне видел… морок навела. А ведь чувствовал, что знакомо мне все: повадки, головы поворот, движения… Даже смех будто слышал уже…
Он прикрыл глаза, словно в один миг сил лишился. Опустил плечи, так что захотелось обнять его, объяснить! Да только не могу я…
— Обманула, ведьма, — тихо проговорил он.
А потом открыл глаза и с такой ненавистью посмотрел, что вокруг сапог мужских тени лентами заклубились, словно он в змеином гнезде стоял. И так больно стало от этой ненависти, от отвращения, от злости, что я даже клинок его не остановила. Только Тенька кинулась, завыла, когда сталь в мою грудь вошла, Саяна закричала — закаркала, а я и не почувствовала почти… Он прямо в сердце метил, да говорила я, что клинок предаст однажды. Он и предал: дрогнул в руке, ниже сместился. Я упала, хлесса ко мне кинулась, лес зашумел отчаянно. И Северко налетел, все ж хороший он старик… Да только вокруг Ильмира уже тень Шайтаса крылья расправила — огромные, черные, свет солнца не пропускающие.
Глупый служитель… Омут искал. Так нет дороги в Омут. Потому что везде он. Там, где душу свою предашь, на части расколешь, там в Омут и провалишься.
А служитель клятву, мне данную, нарушил, суженую убил, вот Шайтас и обрадовался, раскрыл объятия служителю, поманил к себе. Долго ждал, демон, да терпеливо.
Только этого я уже почти не видела, потому что провалилась в темноту.
Часть Вторая
— …тихо, Тенька, не скули, сейчас молока налью…
Я осторожно приоткрыла глаза и снова закрыла из — за рези в глазах, хотя в сторожке было пасмурно. Лишь одна свеча на столе горела, освещая неровным желтым светом мою убогую конуру. Тенька тявкнула, Саяна каркнула, и я снова подняла веки. И с изумлением воззрилась на мальчишку Таира.