— Очнулась? — обрадовался он. — Ну, наконец-то! Я уж думал, ты никогда в себя не придешь!
— Ты здесь откуда? — хрипло прошептала я. И закашляла.
— Я ж тебя искал, а потом ворону увидел, она меня к твоему домику и привела, — мальчишка вздохнул. — А ты лежишь, и крови река. Я уж думал, лиходеи напали, убили.
— Да уж, лиходеи… — прошептала я. — Воды дай.
Он поднес осторожно к моим губам кружку, и я с наслаждением отхлебнула.
— Я ж уже думал Лельку не слушаться, в деревню тебя нести, — как ни в чем не бывало продолжил Таир. — Все делал, как она велела, а ты все в беспамятстве! Три седмицы уже!
Я водой поперхнулась, закашлялась.
— Какую Лельку?
— Так сестрицу твою! — округлил глаза мальчишка, — Лельку! Ту, что в березе живет! Запамятовала, что ли?
— Ты видел Лелю?! — изумилась я. Попыталась сесть, но в груди заныло, заболело, и паренек придержал меня за плечо, глянул грозно, по-взрослому. — А ну, лежи! Куда вскочила? Зря я, что ли, тебя выхаживал?
У меня просто рот открылся от услышанного. Да так, что никак закрыть не могла.
— Таир… — слабым голосом протянула я. — А ты меня какой видишь?
Он смутился, даже чуть покраснел.
— Нормальной, — буркнул парень. — Две руки, две ноги. Голова. Рыжая.
— А рога? — шепотом уточнила я. — А хвост?
Он озабоченно потрогал мой лоб, веко мне оттянул, заглянул, поморщился.
— Ох, беда с девкой… — словно не мальчишка, а старый дед, протянул Таир. — Умом тронулась.
Я подняла руки, осмотрела свои черные когти, носом с бородавкой повела. Дела…
— Таир, а тебя не смущает, что Леля в березе живет? — еще тише поинтересовалась я.
Парень мне заботливо так тряпицей лоб протер, повязку на груди осмотрел, хмыкнул довольно. И пожал плечами беззаботно.
— Не-а. Я с младенчества такой. Вижу то, что другие не видят, так что ж? Лелька хорошая, веселая, хоть и береза. А у нас в замке дед живет, во то хрыч! Как начнет ругаться, уши в трубочки закручиваются. Но его тоже никто, кроме меня, не слышит.
Я только глазами хлопала от изумления. Понятно, что у мальчишки сила светлая да душа чистая, вот он суть и видит. Таких знахарей на земле мало совсем, может, и вовсе Таир — последний.
— Ты обо мне говорил кому — нибудь? — прохрипела я.
— Что я, совсем глупый? — обиделся парень. — Да и Лелька строго — настрого запретила! Только не сказала, что с тобой приключилось. Переживает сильно.
Я все-таки приподнялась на локтях, села. Осмотрела свою повязку на груди. Это получается, что паренек меня перевязывал, пока я тут без памяти была? Переодевал? Он, кажется, понял, о чем я думаю, покраснел отчаянно, словно маков цвет, а потом вздернул подбородок.
— Я и за мамкой ухаживал, когда она помирала, — хмуро выдавил он. — Не впервой мне. Хорошо хоть ты очнулась, это все Леля мне говорила, чем тебя поить и что делать. И ничего в тебе необычного нет, все как у всех.
— Тебе-то откуда знать, как у всех? — снова округлила я глаза. Нет, этот мальчишка меня точно с ума сведет! — Мал еще, чтобы знать что-то!
— Я не ребенок! — надулся он, сверкнул гневно очами, а они у него зеленые, словно слива незрелая. — Пятнадцать весен встретил! Мужчина уже!
— Мужчина, мужчина, — улыбнулась я. — Самый настоящий.
Он посмотрел с подозрением — думал, насмехаюсь, но потом успокоился и тоже улыбнулся.
— Ты лежи, а я пойду Лелю проведаю, обрадую! Больно уж она волнуется!
— Веточек сухих много стало? — вскинулась я.
— Нет, пара всего… — негромко сказал Таир. Помялся, видимо, спросить хотел, но не стал, махнул рукой. Натянул шапку беличью и старый овчинный тулуп, потоптался на пороге.
— Только вставать не вздумай! — наказал строго. — Я вернусь, кормить бульоном буду!
— Дома тебя не хватятся, кормилец? — не удержалась я.
— Не — а, — ухмыльнулся мальчишка. — Там до меня дела никому нет. А вставать не смей! Или тебе… — он снова потоптался, — по делам надо? Ну… по надобности?
— Не надо, — хмыкнула я, а паренек снова покраснел.
Тенька рыкнула довольно, облизнулась. И за мальчишкой потрусила. Я же говорила, что она за молоко душу продаст, а этот паршивец ее каждый день поил, видимо… А я на стену откинулась и задумалась.
Безотчетно как-то тронула колечко на груди. Так и висело там. Не забрал, значит, служитель. В груди заболело, и не от раны. Что уж тут говорить, сердце он мне ранил, да не клинком.
И от этой боли ни настойками, ни травками не излечиться.
* * *Мальчишка вернулся через час, отряхнул подошвы от снега, похлопал руками по тулупу. И по — свойски в лачугу прошел, загремел в закутке тарелками.
— Кормить буду! — известил он.
Я усмехнулась. Да уж, хороша ведьма. То служитель в моей норе хозяйничает, то мальчишка пришлый. Эх, нелегкая, ведьмы путной — и то из меня не вышло!
— Из чего суп? — хрипло спросила я, когда паренек присел рядом с тарелкой.
— Курицу купил, — обрадовал он, деловито окуная ложку во вкусно пахнущую похлебку. — Лелька сказала, где у тебя монеты лежат.
Я снова чуть не поперхнулась.
— Да я не много взял! — обиделся Таир. — Тебя ж кормить надо? Надо! А чем? Я стреляю не очень, попытался твоим арбалетом зайца подстрелить, да все мимо. Ну, Леля и надоумила. В деревне теперь все покупаю.
Я осторожно проглотила сытный бульон. Кивнула одобрительно, и мальчишка зарделся. Но тут же снова нахмурился — видимо, считал, что так взрослее выглядит. Вот несмышленыш…
— Что еще в лесу видел? — думая, что уже ничему не удивлюсь, спросила я.
— Деда бородатого, — принялся перечислять мальчишка, не забывая подносить к моему рту ложку. — Лелька говорит, лесной дух это. На камердинера нашего похож, тот тоже сидит в своем закутке и глазами зыркает. Еще девчонок в озере. Вот красотки! К себе звали, но я не пошел, чего я в озере забыл? Да еще зимой. Вот летом схожу… Еще нечисть какую-ту в дупле, на пригорке, вот то страшилище! Ты видала? Я думал — еж, а оно с глазами, да носом человечьим, старушка будто! И шипит, как кошка рассерженная! А я чего, я только посмотреть хотел, что за чудо такое! Ну, еще тетка какая-то у порога долго стояла. Белая вся, глаза холодные такие, хоть и улыбнулась мне. Я ее в дом пригласил, чаем горячим согреться, так рассмеялась, ушла. Знакомая твоя?
— Таииир!!! — застонала я, не выдержав. Как же с такой силой да без знаний совсем? Он же клад настоящий, все видит, примечает, а не знает ничегошеньки. — Зимушка то была…
— Ух ты! А я-то думаю, чего бледная такая, захворала что ли? Ну как наша кухарка Фроська, когда лихучей заразилась. Тоже лежала белешенькая, а раньше-то такой румяной была! Ты ешь, не отвлекайся!
Я уставилась на него во все глаза. Вот уж диво, а не мальчишка. Другой бы от изумления на пол упал, а этому хоть бы хны. Что Зимушка, что водяница, ничем не проймешь!
От густого супа глаза стали слипаться, и Таир заботливо поправил мне подушку.
— Ты спи, спи, — велел он. — А я тут в углу, на тюфяке… вдруг ночью хуже станет? Пригляжу…
Я улыбнулась, прикрыв глаза. Несмышленыш…
* * *Рана, хоть и заговоренная, заживала плохо. И то понятно: такой клинок убивать сделан, наносить раны смертельные, а я выжила… О служителе старалась не думать, хоть и получалось плохо. Таир, когда видел, что я совсем в тоску впадаю, ладошкой своей мне лоб накрывал, думал, что просто успокаивает. А я чувствовала, как сила его светлой души смывает мою боль, словно поток полноводной и чистой реки.
Вставать я стала нескоро, да и ходила по чуть — чуть. Первый раз вышла из сторожки и зажмурилась. Прошла за калитку, прислонилась к заборчику. Крепкий, не шатается, как раньше. Спасибо служителю… Снег лежал белым покровом, Зимушка хозяйничала уже полноправной и рачительной хозяйкой. Наткала белого полотна, укрыла окрестности, занавесила мне оконце ажурным кружевом, узором снежным. Расшила серебром и перламутром стволы деревьев, слюдой прозрачной скрепила озера…
Лесной дух обрадовался, что я вернулась, прибежал жаловаться. На лиходеев, на болотницу, что снова расшалилась, на волков осерчавших. На Северко, что молодые елочки поломал. На ненастье, что седмицу бушевало. Я слушала, головой кивала, а сама мыслями далеко была. Таир пришел, глянул строго.
— Ты дед, Шаиссу не тревожь, — распорядился он ошалевшему от такой наглости духу. — Не видишь что ли, слабая она еще? Сам разберись, чай не маленький! Вот уж надумал, на девчонку свои проблемы вешать! Негоже!
Я хмыкнула в пуховой платок, которым укуталась. Лесной дух посмотрел на меня жалобно, подумал и обратно в свою нору уполз. Обиделся. Эх, придется потом перед стариком каяться… да и ладно. Поправила тень, скрывающую лачугу, чтобы не набрел никто по случайности, и снова на тюфяк свой ушла.
И все же хоть и не скоро, но я выздоравливала. Сходила к Леле, пошепталась. Березонька сонная зимой, и когда я явилась, лишь улыбнулась, ветвями взмахнула приветливо. Я любовно ствол ее погладила, щекой прижалась.
И все же хоть и не скоро, но я выздоравливала. Сходила к Леле, пошепталась. Березонька сонная зимой, и когда я явилась, лишь улыбнулась, ветвями взмахнула приветливо. Я любовно ствол ее погладила, щекой прижалась.
Таир рядом топтался, хмурил темные брови, поправлял лохматую шапку, что норовила ему на глаза свалиться.
— А чего это с ней? — громким шепотом, не удержавшись, спросил он. — Заколдовал кто?
— Заколдовал, — вздохнула я. Села на пенек рядом с березой, подперла щеку кулаком.
— А ты чего, расколдовать не можешь? — мальчишка устроился рядом, прямо в сугроб, возле моих ног. — Лелька сказала, что ты ворожиха. Да я и сам понял!
— Не могу, — задумчиво рассматривая заснеженный и притихший лес, пояснила я. — Сил таких нет. Да и нельзя. Я заслужила свою участь, а Леля… — посмотрела грустно на поникшую березку. — А Леля за мои дела поплатилась…
— Чем же ты заслужила? — вскинулся мальчишка. — Да не в жизнь не поверю! Ты же добрая, помогаешь всем, я знаю! Мне дед рассказывал. Ну, который лесной дух.
Я удержалась от желания поправить ему шапку, как маленькому, да тулуп до шеи застегнуть, чтобы не замерз. Обидится ведь.
— Заслужила, — твердо повторила я. — Проклятие наложила черное. Участи хуже смерти пожелала… За дело, да только от того не легче. А платить за все приходится, Таир. Эта моя плата. Такое заклятие нельзя просто так сделать, отдать что-то нужно. Можно у других забрать. А я — у себя…
Поднялась тяжело и все же, не сдержавшись, поправила пареньку шапку. Он смотрел широко распахнутыми глазенками, даже на мой жест внимания не обратил. Леля прошуршала веточками, вздыхая.
— Так что же, совсем нет выхода? Как же так? — звонко, по — детски воскликнул он. Я щелкнула его по носу.
— Есть, Таир. Плату отдать, срок свой отслужить. Вот я и отдаю. Понял?
— Понял, — серьезно кивнул он. Помялся, утаптывая снег валенками. Вскинул свои глазищи и добавил уверенно: — А Лельку мы вернем. Негоже ей засыхать. Хорошая она, смешная, девчонка совсем. Вернем.
Говорю же, несмышленыш.
* * *Зима стала к исходу клониться, когда я окончательно в себя пришла. Рана в груди затянулась белесым шрамом, тревожить перестала. Но сердце болело. Мальчишка так и жил со мной, несколько раз я пыталась его прогнать, объяснить, что негоже ему у ведьмы полы мести, а он только смеялся. А глаза как у подзаборного пса, что смотрит на человека тревожно: ударит сапогом или в дом возьмет, пожалевши?
И прогнать его решительно я просто не могла.
А он и рад-радёшенек, хватался за любую работу, бестолково порой пытался мне помогать, а вечерами сидел у ног, слушал с открытым ртом. А я смирилась: раз нашел дорогу ко мне, знать, не случайность. Да и не бывает ничего случайного, все для чего-то. Уж не знаю, правильно ли, но стала я мальчишку потихоньку обучать. Особенно после того, как пронеслась Весенняя Дева по лесу, а я выскочила ей поклониться. И Таир следом, куда ж без него.
— Вот это пригожая девица, — одобрительно поцокал он языком, беззастенчиво рассматривая румяную деву. — И губки бантиком, и щеки свекольные, и волосы золотые, все как я люблю! Такую и в жены взять не стыдно!
Дева похлопала глазами изумленно, да как начала хохотать. Да так, что медведь в берлоге заворочался, просыпаясь, лед на озерах треснул, и почки надулись, забурлили деревца соком пробуждения. Да только не срок еще.
Я Таиру по загривку треснула, Деве поклон отбила земной.
— Глупый он еще, ученик, — пояснила я.
Мальчишка насупился, поскреб затылок.
— Хорош ученик! — звонкой капелью да трелью птичьей отозвалась Весенняя Дева. — Держи вот, подарочек!
И снова захохотала, сняла с головы зеленую ленту, протянула. Таир подмигнул ей — вот гаденыш, — а потом еще и поцелуй воздушный послал! Ну сладу нет с мальчишкой! А Дева поправила платье красное и косы светлые, пришпорила белого жеребца да унеслась.
А я, нахмурившись, осмотрела паренька. Таир сконфужено потупился.
— А чего? Я ж как лучше… — и вскинул на меня хитрющие глаза: — Ты не серчай, Шаисса, хороша девка была, да ты все равно лучше! У тебя и глаза ярче, и косы длиннее! И статью не обижена…
Я испуганно зажала мальчишке рот рукой, оглянулась. Услышит Весенняя Дева, будет мой лес до сенокоса стороной обходить! Вот же дурень! Но после этого решила, что надо Таира хоть как-то просветить и силу его направить. А то еще наворотит дел по — дурости!
Так что вскоре мальчишка уже не несся за Зимушкой по лесу, не предлагал ей чайку горячего, на травках настоянных для согрева. А просто кланялся и шел дальше. Хоть и сокрушался в голос, что больно бледна девка, за что получал от меня затрещины. Впрочем, Зимушка только улыбалась. Даже Северко, с которым я воевала столько лет, мальчишку не трогал, усмехался в бороду, обходил стороной. А ведь меня в свое время как только не изводил — и с ног валил, и деревья ломал, на крыльцо набрасывая и дверь подпирая, и озера летом льдом сковывал так, что водяницы верещали! Лесной дух — и тот его побаивался, а мальчишка глупый в раз сладил! Я вздыхала только, на это глядючи.
Жизнь вошла в свою колею, покатилась, как скрипучая телега, неспешно да уверенно, но спокойствия в моей душе не было. Напротив, тревога лишь нарастала с каждым днем, приближавшим к весне. И причиной тому было… колечко. Потому что звездочка на бирюзе тускнела, угасала. А это значило… Ох, как больно было от осознания того, что это значило!
И когда на озере лесном запели водяницы, я не выдержала и стала собираться. Кожух натянула, шалью волосы накрыла, клюку взяла.
— Ты куда? — вскочил Таир с тюфяка, захлопал сонными глазами. — Я с тобой!
— Сиди тут, — строго приказала я. Да еще и привязала мальчишку путами невидимыми, чтоб не вздумал за мной ходить.
Пошла по кривой дорожке, между сосенками, прислушиваясь, как лес шумит недовольно. Знал, что дурное я задумала, вот и беспокоился. Только березонька моя молчала, Леля проводила грустным взглядом, но промолчала. Знала сестричка, что по — другому я не смогу.
Вышла я на полянку к вековому дубу. Снег здесь лежал еще плотным настом, да и я еще потопталась, ровняя. Круг очертила защитный, ножи крестом воткнула и кровушки своей в центр накапала. И села ждать, когда явится. Не сам, конечно, тень только, да и того хватит. Даже придремывать начала, когда зашипел голос гадюкой, заскрежетал да завыл так, что хотелось уши ладонями зажать.
— Зачем звала, ведьма? — с насмешкой спросил Шайтас. — Или решила ко мне в услужение перейти? Так давно жду.
Я выпрямилась, глядя, как демон слизнул раздвоенным языком мою кровь со снега, зажмурил красные глаза от удовольствия. Промолчала, а демон рассмеялся.
— Глупая Шаисса! Вижу, вижу, что сердце твое опалено, трепещет, страдает… Кровушкой истекает. Думал, ты умнее, да и тебя не миновала эта отрава, что людишки любовью зовут!
— Не ты ли поспособствовал? — глухо отозвалась я. — Не ты ли служителя к моему порогу привел?
— Может, и я, а может, судьба, кто знает? — усмехнулся демон, сверкнул красными глазами. А я на дуб оглянулась. Здесь силы живой много было, держала она демона внутри круга, но все равно затягивать разговор не стоило. Позвать зло не трудно, трудно обратно отправить.
— Отпусти меня, — хмуро сказала я.
Шайтас оживился, склонил рогатую голову, хвостом подбородок подпер.
— И заплатить готова?
— Чего ты хочешь?
Он снова захохотал так, что засохли веточки на дубе, осыпались пеплом.
— Знаю, зачем тебе свобода, — разинул Шайтас клыкастую пасть. — Ильмира спасти хочешь. Так забыл он тебя, ведьма. Сама уговор озвучила: уйдет раньше срока — про все забудет. Так что не было в его жизни ни тебя, ни твоего леса. Никогда, — демон обошел по кругу, принюхиваясь. — Но я тебе свободу дам. А плату… — из красных глаз капли багровые потекли, кровь его жертв и загубленных душ, — плату назначу. Иди к служителю, ведьма. Если вспомнит он тебя и суженой назовет над цветком папоротника, все свободны будете. Не потревожу больше. А если нет… — слезы кровавые зашипели на мохнатом лице демона, свернулись черными змеями, поползли по телу. — А если нет, все — мои! Навсегда! Принимаешь договор?
Ох, чуяло мое сердце подвох, но не глядя даже ощущала, как гаснет звездочка. Только потому Шайтас и не смог служителя забрать, что кусочек души его у меня остался. Демон скалился, бил хвостом по бокам, принюхивался.
Трудный выбор, да есть ли он вообще? Ильмир где-то с каждым днем все чернее душой становится, я и не живу вовсе.
— Согласна, — подняла я голову. — Но распорядиться чужой душой не могу, своей только. Лелю и Ильмира отпустишь, как бы дело ни повернулось.
Шайтас зашипел, гадюки на его голове на хвосты встали от злости. Но больно кровь моя демону понравилась. Давно он меня к себе зовет… Или уверен был в исходе.