Флердоранж — аромат траура - Степанова Татьяна Юрьевна 10 стр.


— Значит, выходит, что в тот раз Павловский спас Полину? — спросила Катя.

— Выходит так. С тех самых пор они и познакомились, — ответил Трубников, и голос его прозвучал как-то особенно загадочно, что снова заставило Катю насторожиться.

— Ну, вот смотрите достопримечательности наши, — указал Трубников в окно. — Поля эти мы с вами в тот раз проезжали. Там видите справа это Лигушин лес.

— Лягушки там водятся?

— Нет, эти поганки у нас больше по весне в бучилах-оврагах в пении упражняются. А в лесу малина да черника, грибы пошли сейчас после дождей. Брусникина, к которой едем, грибы собирать мастерица, солить, жарить, мариновать. Лисичками вас угостит в сметане, если понравитесь ей, да… А в лесу лет пять назад медведя видели в малиннике. Я даже в дозор ходил, в засаду садился с табельным оружием. Да не подкараулил медведя-то. Видно, соврали бабы наши…

— Ой, смотрите, стадо! — воскликнула Катя, притормаживая.

Дорога, по которой они медленно ехали, вилась среди холмов. Вдали темнела полоса леса. На его опушке паслось большое стадо коров. Животные были темно-шоколадной масти, крупные, упитанные.

— Канадская порода, — сказал Трубников. — По привесу рекордсмены прямо.

— Чьи это коровы? — спросила Катя тоном кота в сапогах, ожидая услышать в ответ традиционное: маркиза Карабаса.

— Бычки в основном, молодняк, — Трубников вздохнул. — Павловского да Туманова, они компаньоны по фермерству-то. Второй уж год компаньоны. Мясо у них оптом рестораны московские закупают. Очень даже выгодно. А называется как-то хитро…

— Эксклюзив? — невпопад подсказала Катя.

— Да нет. Мраморное вроде… Мясо мраморное. Прожилка там идет в мясе-то, жировая прослойка. Потому как корма даются особые, по канадской технологии.

— Поехали отсюда скорее, раз там в стаде одни быки, — испугалась Катя. — У нас ведь машина красная.

— Не бойтесь, не тронут, они животные смирные. Кормленые. Да к тому же половина-то волы — достоинство их мужское им ветеринар оттяпал, — хмыкнул Трубников.

Проехали ещё немного, и лес и стадо остались позади. Показался знакомый берег Славянки.

— К Татарскому подъезжаем, — сообщил Трубников. — Чтоб вы знали: поле, где Хвощева-то убили, во-он оно, видите? Полтора километра всего отсюда. А там вон, за рекой, — тоже поля. Только область там уже Московская кончается и начинается Тульская.

— Граница, что ли, близко? усмехнулась Катя.

— Да. Это я так, к слову, чтоб вы знали.

Катя на этот туманный намек в этот раз не обратила внимания. А позже вспомнила и пожалела, что сразу же не растормошила участкового, не расспросила его об этом подробно.

— А чьи это дачи вон там? — Она показала Трубникову на дома за высокими заборами, стоявшими на берегу реки. Один дом был из красного кирпича, другой деревянный с причудливой башенкой-террасой на крыше. Обширные участки домов примыкали друг к другу вплотную.

— Прежде, когда тут еще колхозы кругом были, располагался на этом самом месте филиал опытной семенной станции. А сейчас всю территорию под индивидуальное строительство отдали. Кирпичную дачу себе художник Бранкович построил. Вы его самого в прошлый раз видели. А на соседнем участке Павловский живет — он само здание опытной станции перестроил, надстроил по своему вкусу, и отличный, знаете ли, дом получился. Здесь инфраструктура-то хорошая — и газ, и вода, и свет подведены, оттого тут и строятся люди. Вон там, видите, тоже домик вдалеке. Там актриса .Островская проживает. Не такие, конечно, хоромы с наворотом, как у Бранковича, — все скромнее гораздо. И удобств особых нет, но жить можно. А вон там, еще подальше, — домик голубой в саду яблоневом — это учительницы Брусникиной. Муж ее покойный как раз этой самой селекционной станцией и заведовал. Потому и участок им здесь в середине шестидесятых выделили, и дом построили. Муж-то ее агроном был известный на всю страну, ученый-селекционер. Я его хорошо помню, старика, — ни Толстого был похож Льва Николаевича. Вера Тихоновна, к которой мы едем, — его вторая жена была. Из городских. Полюбила его и жить сюда из Тулы переехала. Учительницей в местной школе стала — историю преподавала и литературу. Что скрывать — я сам у нее когда-то учился. Сейчас она на пенсии уже, но в школе все равно преподает. Потому как учителей стало не хватать. Да и учеников тоже. В мое время тут у нас по три класса было — А, Б и В, а сейчас еле-еле на один А ребятишек из окрестных поселков набирают, да и то только до пятого класса. Народ весь поразъехался… И уезжать продолжают. Тут-то у нас хоть работа есть в агрофирме для тех, кто здесь живет. А в других районах, как послушаешь, все в город рвутся. Особенно молодежь.

Из всего, что Трубников рассказывал о Брусникиной, Катя для себя пока уяснила только одно: пожилая учительница — типичный представитель редкого в прошлом, а ныне почти уже совершенно исчезнувшего сословия настоящей сельской интеллигенции. А значит, человек здравомыслящий и умный, к словам которого стоит прислушаться.

Дом Брусникиной по самую потемневшую от дождей шиферную Крышу утопал в густом и тенистом яблоневом саду. Яблони были старые, рослые и, как пели прежде в песнях, — кудрявые. У калитки росла яблоня-грушовка. Ветки ее клонились к земле, перевешивались через забор на улицу, соблазняя прохожих россыпью мелких зеленых плодов. Забор был ветхий, местами покосившийся. К дощатой калитке снаружи была прибита подкова на счастье.

— Вера Тихоновна, принимайте гостей! — зычно выкрикнул Трубников, вылезая из машины и с наслаждением разминая затекшие ноги. — Вот тут и поселитесь, Екатерина Сергеевна, — объявил он Кате. — Дом просторный, сад, одно только неудобство… Въездных ворот, как видите, нет. Машину вам тут придется ставить — снаружи.

— Не беда, — бодро сказала Катя, а сама тут же вспомнила рогатовского Филина и его гоп-компанию.

Трубников толкнул калитку, но она оказалась заперта.

— Вера Тихоновна, это мы! — оповестил он сад и дом. Ответом было молчание.

— Странно, у нее ж собака, а сейчас чего-то не слышно ее. — Трубников сильно постучал в калитку.

Катя разглядывала дом, где предстояло ей жить ближайшие дни. Это был обычный сельский дом, каких тысячи в Подмосковье, — приземистый, вросший фундаментом в землю, бревенчатый, обшитый вагонкой, выкрашенной в небесно-голубой цвет. Дом окружали две терраски. Одна побольше, попросторнее — хозяйская, зимняя, с двойными рамами. Другая маленькая, летняя, для дачников. Второй этаж был похож на скворечник — крохотная мансарда с окном, смотрящим на реку. В общем, вид у домика был довольно симпатичный — чистенький, уютный, без затей. И уж совсем не походил он на мрачную избу на курьих ногах, которую все последние дни рисовало в качестве конспиративной квартиры изощренное Катино воображение.

В таком домике и правда хорошо было летом отдыхать, бить баклуши, пить на террасе чай с клубничным вареньем, слушать, как шумит яблоневый сад и поют на заре птахи. Лениво наблюдать, как среди кустов смородины шныряют соседские кошки и каждое утро то тут, то там на грядках появляется новый песчаный холмик — результат подрывных работ жуликов-кротов. Но заниматься в таком безмятежном пряничном домике раскрытием убийства, жертву, которого, по словам судмедэксперта (да Катя и сама видела), буквально растерзали на части, было, казалось, делом совершенно безнадежным. И от этого на душе у Кати снова стало неспокойно — пасторальные декорации вызывали смутную глухую неприязнь: Что, уюта захотела? Знаешь, где он, твой уют?

Катя усилием воли стряхнула Наваждение мрачных ахматовских строк. Ладно, там будет видно. Трубников продолжал стучать в калитку.

— Сейчас, сейчас, слышу, иду! Кто там? — донеслось из глубины сада.

— Вера Тихоновна, это я, Николай, — громко сообщил Трубников— Стучу вам, стучу…

— А я в сараюшке разбиралась, банка с купоросом куда-то запропастилась. — Калитка со скрипом распахнулась, и Катя увидела Брусникину. На вид ей было за шестьдесят — рыхлая, бледная, с усталым, покрытым сеткой мелких морщин лицом. Седые волосы на затылке собраны в жидкий пучок, на лбу — очки с толстыми стеклами. Одета Брусникина была в домашнее летнее платье из серого ситца в мелкий цветочек, явно сшитое по выкройкам какой-нибудь местной портнихи.

— Здравствуйте, милости прошу, — сказала она тихим бесцветным голосом, впуская Трубникова и Катю во двор. — А я вас с утра дожидаюсь.

— Добрый вечер, Вера Тихоновна, — Катя была сама вежливость и скромность. — Вот, если не стесню, разрешите пожить тут у вас дней десять. Вот деньги за дачу.

— Вас как звать? Екатериной Сергеевной? — спросила Брусникина, забирая деньги.

— Пожалуйста, зовите меня просто Катей.

— Ну, просто Катя… проходите, комнаты смотрите. Или вам комнаты мои сразу, не глядя, подошли?

— Вера Тихоновна, я ж говорил, объяснял вам, — смущенно кашлянул Трубников.

— Здравствуйте, милости прошу, — сказала она тихим бесцветным голосом, впуская Трубникова и Катю во двор. — А я вас с утра дожидаюсь.

— Добрый вечер, Вера Тихоновна, — Катя была сама вежливость и скромность. — Вот, если не стесню, разрешите пожить тут у вас дней десять. Вот деньги за дачу.

— Вас как звать? Екатериной Сергеевной? — спросила Брусникина, забирая деньги.

— Пожалуйста, зовите меня просто Катей.

— Ну, просто Катя… проходите, комнаты смотрите. Или вам комнаты мои сразу, не глядя, подошли?

— Вера Тихоновна, я ж говорил, объяснял вам, — смущенно кашлянул Трубников.

— Да помню, помню, Коля, из ума-то еще не выжила, — Брусникина покачала головой, разглядывая Катю — Какая вы молоденькая, ай-яй-яй… Я думала, что… ну, это неважно. Проходите, Катя, в дом, располагайтесь. С вами и мне, старухе, спокойнее… Вы что же, из милиции или этой, что раньше КГБ была, структуры?

— Я из милиции, — ответила Катя.

— А я думала, из этой самой… Они вроде сейчас такими вещами у нас занимаются, как в газетах пишут.

— Какими вещами? — спросил Трубников настороженно.

— Явлениями, — сказала Брусникина. — Я тут по телевизору все Секретные материалы смотрела. У них-то в Америке тоже не полиция такие вещи исследует, а специально подготовленные люди.

— Вера Тихоновна, а собака-то ваша куда подевалась? — спросил Трубников, явно пытаясь перевести разговор на другую тему.

— Сгинула, — Вера Тихоновна заботливо отвела от лица зазевавшейся Кати яблоневую ветку — он шли по дорожке к дому.

— Сгинула.

— Как сгинула? — удивился Трубников. — Я ж вчера приезжал днем — меня ваша дворняжка облаяла еще от самой калитки.

— То вчера, а то сегодня, — Вера Тихоновна говорила медленно. — Ночью я проснулась. Слышу Тузик мой лает, с цепи рвется. Встала я, в окно посмотрела. Только вон у меня какие заросли тут, — ничего не увидела. А выходить, разбираться, что там, не стала. Легла. А Тузик лаем исходит, прямо бесится. Потом слышу — звяк, цепь оборвал. Утром вышла — нет его нигде. Звала, звала, кричала, кричала…

— Он кобель у. вас, Тузик-то, — сказал Трубников. — А все на цепи сидел. Поневоле сорвешься, на луну завоешь. Может, лису почуял или хорька… Ничего, набегается — придет сам.

Они вошли в дом.

— Вот, пожалуйста. Тут у меня летом внуки живут, сын со снохой, — Брусникина открыла дверь.

Внутри все было также чистенько и пасторально, как и снаружи: терраса с круглым столом под традиционным сельским абажуром, просторная горница с большой печью-голландкой и пузатым диваном с тугими турецкими валиками и подушками, какие Катя видела только в фильмах пятидесятых годов. Посреди горницы стоял еще один круглый стол, заваленный газетами, книгами, тетрадями. На газетах лежало неоконченное вязанье. С бревенчатой стены над диваном смотрели на гостей мишки с репродукции картины Шишкина. В простенках между окнами висело купеческое зеркало, портрет Льва Толстого в рамке и фотография какого-то старичка, в котором Катя лишь через несколько дней признала ученого Мичурина, и то только прочтя микроскопическую пояснительную подпись под снимком. Соседняя комната была спальней, но, кроме пухлой старческой кровати, были там еще и самодельные книжные стеллажи, и письменный стол. А на нем черный старинный микроскоп и какие-то склянки с притертыми пробками. И все это чистое, без малейшей пылинки, словно хозяин их только на минуту оторвался от работы, чтобы встретить непрошеных гостей. Над кроватью красовалась большая свадебная фотография под стеклом: дородный мужчина в очках, с окладистой профессорской бородой и рядом с ним тоненькая юная блондинка в белом платье колоколом по моде пятидесятых. Разница между новобрачными была лет в двадцать, никак не меньше.

— Мой покойный муж, — просто сказала Брусникина и, повернувшись к висевшим в красном углу спальни иконам, перекрестилась. — А вот ваши комнаты.

Кате досталась та самая маленькая летняя терраска — вся из сплошных окон с рейками крест-накрест и комнатка-пенал с диванчиком, ночным столиком и комодом. С терраски узкая лестница вела наверх, в мансарду. Но дверь туда была закрыта на железный крючок.

— Я туда редко хожу, — сказала Брусникина, — на лестнице голова кружится, упасть боюсь. Но если вам надо будет — можете и туда подняться. Только там у меня хлам разный.

— Ну, устраивайтесь, обживайтесь, — Трубников сходил к машине и принес сумку с Катиными вещами. — Отдыхайте с дороги. Завтра я к вам загляну.

— Николай Христофорович, а у вас телефон есть, чтобы мне с вами связываться? — спросила Катя.

— В опорном есть, конечно, — Трубников усмехнулся, — а мобильника нет, уж извиняйте. Начальство у нас в отделе на такие вещи жила жилой. Да вы не волнуйтесь. Живу я тут близко — всего в двух километрах, в Столбовке. По берегу вон в ту сторону пойдете, ко мне и выйдете напрямки. Потом у вас, Екатерина Сергеевна, машина, у меня мотоцикл, уж как-нибудь друг друга достигнем.

— Хотите я вас подброшу до дома? — предложила Катя.

— Нет, спасибо. Вы отдыхайте. А мне тут еще в одно место поблизости надо заглянуть, порядок проверить, — сказал Трубников. — Ну, счастливо оставаться. Вера Тихоновна, бывайте здоровы.

Катя проводила участкового до калитки. Потом вернулась в дом, начала разбирать вещи, достала полотенце и решила умыться с дороги.

— Умыться? Пожалуйста, — засуетилась Брусникина. — Вот раковина-то где у меня, проходите, а тут кухня… Может, печь затопить, котел нагреть?

— У вас тут АГВ? — робко поинтересовалась Катя.

— И АГВ, и котел в печь вмазан. А тут у меня вот поддон, душ… А как же? Муж покойный обустраивал. Он у меня бани-то не любитель был, потому как гипертонией страдал. Потом сын мой старший тоже все тут делал, воду проводил… А как же? Круглый год ведь мы с мужем тут жили, теперь я живу… Ну, согреть котел?

— Спасибо, не беспокойтесь. Я и холодной ополоснусь. Освежусь, — сказала Катя. Она с удовольствием приняла бы и горячий душ с дороги, но возиться с котлом, печью и дровами в этот жаркий летний вечер, ждать, пока согреется вода, было лень.

Она вспомнила, как драгоценный пугал ее удобствами в огороде. Что ж, хоть в этом он попал пальцем в небо. Кое-какие блага цивилизации все же были знакомы типичным представителям вымирающего сословия истинной сельской интеллигенции.

Умывшись и переодевшись, Катя перетряхнула в своей комнатке матрас, одеяло, взбила подушку (мягкая — пух и перо), достала из дорожной сумки постельное белье, халатик, тапочки, зубную щетку, ночной крем, тоник для лица и…

Ее ждало неожиданное открытие — на дне сумки под джинсовой курткой лежало несколько предметов, Которые сама она в сумку не укладывала. Снабдить ее этими вещами мот лишь один человек — «драгоценный В. А.».

Катя молча доставала и разглядывала электрический фонарь, запасную батарею к нему, зарядное устройство для телефона, резиновые перчатки, полевой бинокль, шерстяные носки, моток крепкой веревки и портативную аптечку, где имелось все, от бактерицидного пластыря до противовоспалительных антибиотиков. Катя вздохнула: да уж, снаряженьице.. Не хватает, кажется, только шпионского радиопередатчика в консервной банке.

Брусникина в кухне гремела посудой. Радиоприемник на холодильнике, аккомпанируя ей, передавал вечерний музыкальный час на радио Маяк. Ходики на стене показывали восемь. Сад за окнами тонул в сумерках. Ясное вечернее небо чертили ласточки.

Катя спрятала багаж драгоценного на дно сумки. Веревка… Ну на что она ей? Достала свитер. Подумала секунду и вынула полевой бинокль. Все-таки это вещь полезная, Вадька прав.

— Катя, вы куда? Давайте чай пить? — окликнула ее Вера Тихоновна.

— Я пройдусь немного перед сном, — сказала Катя и спустилась в темнеющий сад.

Бинокль она спрятала под свитером.

— Допоздна, смотрите не гуляйте! — крикнула ей вслед Брусникина. — Может, пса моего где увидите — пегий такой недомерок, хвост колечком. С ошейником.

— Хорошо, не беспокойтесь. Увижу — как-нибудь подманю, приведу, — обещала Катя.

Но сгинувшего Тузика она так и не встретила. Зато увидела нечто другое.

Выйдя за калитку, Катя медленно побрела к реке. Вечер был тихий, славный. На западе догорали последние отблески заката. Деревья, кусты отбрасывали длинные тени, сливавшиеся с наступающими с востока сумерками. Опасения Трубникова оказались напрасными — на небе не видно было ни одной тучи — предвестницы ненастья.

По крутой осыпающейся сухой глиной тропинке среди кустов черемухи и дикой вишни Катя осторожно спустилась к реке. С высокого берега Славянка казалась глубже, шире, внушительнее, чем вблизи. Она катила темно-зеленые ленивые и теплые воды среди лугов и полей и где-то далеко-далеко за Лягушиным лесом и знаменитым Синь-озером впадала в Оку.

Катя села на песок, закатала джинсы до колена, скинула кроссовки и с наслаждением вошла в воду — как приятно побродить так, вспоминая детство! Над рекой курился пар. В прибрежных кустах сонно перекликались птицы. Точно из ниоткуда на небе возник вдруг мутно-серебристый серп молодой луны, Его восход встретил такой дружный комарино-лягушачий хор, что Катя не выдержала — замахала руками, отгоняя мелких кровопийц, затопала, забултыхала в воде ногами, пугая голосистых жаб и лягушек.

Назад Дальше