Катя села на песок, закатала джинсы до колена, скинула кроссовки и с наслаждением вошла в воду — как приятно побродить так, вспоминая детство! Над рекой курился пар. В прибрежных кустах сонно перекликались птицы. Точно из ниоткуда на небе возник вдруг мутно-серебристый серп молодой луны, Его восход встретил такой дружный комарино-лягушачий хор, что Катя не выдержала — замахала руками, отгоняя мелких кровопийц, затопала, забултыхала в воде ногами, пугая голосистых жаб и лягушек.
Вода у самого берега была такой прозрачной и теплой, что Катю неудержимо потянуло купаться. Но карабкаться по откосу, возвращаясь за полотенцем и купальником, было так неохота…
Катя оглянулась — все равно вокруг никого. Вечерние тени все темнее и гуще, даль наливается мглой.
Она вышла на берег, в мгновение ока разделась, сложив всю свою одежду на песок, с разбега бултыхнулась в воду и поплыла. Потом перестала грести, шуметь, перевернулась на спину, вытянулась, подставляя мокрое лицо прохладе, тщетно ища глазами на тускнеющем небе бледный ковшик Большой Медведицы.
На берегу тихо заржал конь. Тишину нарушило его фырканье, звяканье сбруи. Катя, как вспугнутая рыба, сильно плеснула, потом замерла, стараясь как можно глубже, до самого подбородка уйти под воду. Не хватало еще, чтобы в самый день приезда кто-то из местных деревенских увидел ее — капитана милиций, посланника главка, командированного на раскрытие зверского, всколыхнувшего весь район убийства, в таком жалком и смешном виде — плескающуюся, как дефективная русалка, голышом при луне!
На берегу в сумерках Катя увидела человека и гнедую лошадь. Лошадь низко опустила голову, пытаясь дотянуться до лакомого куста. Человек одной рукой держал ее за повод, другой спокойно прикуривал сигарету. Прикурив, он спрятал зажигалку в карман брюк и легко, едва касаясь стремян, что было непросто при его грузном, мощном телосложении, уселся в седло.
Катя вздохнула с облегчением, решив, что незнакомец ее но заметил или принял за плывшее по реке бревно, но человек приподнялся в стременах, пристально вглядываясь в воду, и помахал рукой. Жест был одновременно добродушный и насмешливый: мол, это ты брось, детка, я все равно все уже видел.
С досады Катя была готова исполнять роль дефективной русалки до конца — нырнуть на самое дно и затаиться там, пока хватит воздуха в легких. Но такой радикальной жертвы не потребовалось. Да и нырять Катя не умела.
Всадник еще немного помедлил — огонек сигареты тускло освещал его лицо. Потом тронул коня и скрылся из вида.
Топот копыт. Бледный месяц на небе…
Поднимая тысячи брызг, Катя изо всех сил поплыла к берегу. Выскочила, хаотично оделась — трусики, майка, свитер — все мокрое… Кроссовки… Джинсы она схватила под мышку, гольфы… Черт, куда же они подевались? Бинокль…
Крутой подъем она преодолела на одном дыхании. Этот наглец смел за ней подглядывать!
Распластавшись в кустах, цепляясь волосами за какие-то колючки, она начала судорожно оглядывать в бинокль окрестности. Далеко он не уехал… Не успел… Ага… Катя впилась взглядом в движущееся темное пятно на фоне белевших в сумерках березовых стволов. Навела резкость…
Всадник ленивым шагом пересекал березовую рощу.
Катя видела гнедой конский бок, сильную ногу в стремени. Всадник мерно покачивался в седле. Он ехал, бросив поводья, сидел на лошади крепко и прямо. Катя еще прибавила резкости, вглядываясь d его лицо, и… внезапно почувствовала, как сердце ее уколола остренькая ледяная иголочка.
Лицо всадника, приближенное мощным биноклем, было одновременно знакомым и чужим.
Послышался громкий быстрый топот. Катя перевела бинокль вправо — наперерез всаднику в березовую рощу галопом мчалась всадница. Конь под ней был изумительной красоты — серый в яблоках, горячий, резвый. Всадница управляла им решительно и умело. Конь легко перепрыгнул на полном скаку встреченную на пути корягу. На всаднице были белые брюки и белая, рубашка с длинными рукавами. Катя вздернула бинокль выше, ожидая увидеть… В памяти всплыли недавние слова Трубникова о Полине Чибисовой: Она в седле-то крепко держится. И с конем умеет обращаться.
Но бинокль поймал рыжий сполох — волосы всадницы, свободно распущенные по плевам, цветом своим напоминали лисий мех. Катя узнала Елизавету Кустанаеву. Она остановила коня, соскочила с седла и, подбежав, припала всем телом к гнедому конскому боку, к ноге всадника. Тот наклонился и…
Катя опустила бинокль — какой страстный жадный поцелуй! Когда она снова поднесла бинокль к глазам, они все еще целовались. Только уже он спешился. Его руки крепко обнимали тело льнущей к нему секретарши Чибисова. Он теснил ее к старой березе. В бинокль было видно, как Кустанаева обнимает его, смеется, что-то шепча на ухо. И вот ее белая рубашка словно сама собой, растеряв все застежки, соскользнула с плеч, обнажая тело, упала в траву. Катя почувствовала, как кровь приливает к ее щекам. В этой упавшей на землю белой ткани было что-то знакомое, тревожное, жуткое… Всадник легко вскинул Кустанаеву на руки. Она обвила его шею руками. Толстый березовый ствол скрыл любовников. Брошенные на произвол судьбы кони мирно паслись, фыркая, позвякивая стременами.
Катя опустила бинокль. Было уже почти совсем темно. За рекой протяжно и надрывно прокричала какая-то птица. Захлопала крыльями, взлетая. Звук этот разорвал тишину, как выстрел. Катя с размаху прикончила комара у себя на голой икре. Потом кое-как натянула джинсы — не возвращаться же к Брусникиной без штанов. Быстро пошла прочь от березовой рощи к дому. Пару раз она останавливалась, прислушивалась. Мысли ее были всецело заняты тем, что она видела. Да, она узнала спутника Кустанаевой. Узнала сразу, как только его лицо выхватил из сумрачной мглы цейссовский бинокль. Об этом человеке Катя слышала и читала много всего разного. Это был не кто иной, как Александр Павловский. И у него этой ночью было любовное свидание с секретаршей и сожительницей Чибисова Елизаветой Кустанаевой.
Катя шла быстро, вся захваченная сделанным открытием и пока еще смутными перспективами, которые это открытие сулило, как вдруг…
Это было очень странное ощущение… Описать его было очень трудно — словно незримый колючий камешек, брошенный чьей-то невидимой рукой, ударил вам между лопаток.
Катя круто обернулась. Кругом было темно и тихо. Совсем рядом начинался забор участка Брусникиной. Среди густой листвы яблоневого сада ярко светились окна дома. Но все это Катя увидела словно бы боковым зрением — взгляд ее был прикован к другим огням.
Метрах в пятидесяти от дачной дороги в густых прибрежных зарослях Катя отчетливо различала их во тьме — эти огни. Их было два. Они были бледно-зеленого цвета. Если бы они горели, мерцали, становясь то тусклее, то ярче, наливаясь то настороженным ожиданием, то бешеной злобой, где-то внизу, в траве, Катя решила бы, что наткнулась в ночи на дикую кошку, охотившуюся на кротов и полевок.
Но огни, или глаза, или странные болотные светляки мерцали в кустах слишком высоко — примерно на уровне среднего человеческого роста. Замерев от неожиданности, Катя стояла не в силах пошевелиться.
— Кто там, Катя, это вы? — послышался сзади голос Брусникиной. Заскрипела отворяемая калитка. — Как вы долго… Я уж думала, вы в темноте заблудились. Хотела искать идти.
Зеленые огни дернулись, мигнули, словно пытаясь скрыться в гуще зарослей, и внезапно пропали. Словно их задуло ветром, которого не было. Или кто-то невидимый плотно прикрыл свои сморщенные уродливые веки, пытаясь спрятать за ними то, что не предназначалось видеть двоим.
Глава 9 СЕРО-БУРО-МАЛИНОВОЕ
Едва часы в гостиной дома Чибисовых пробили шесть раз, дверь в спальню с грохотом распахнулась, явив на пороге Михаила Петровича, облаченного в строгий черный костюм, белую рубашку и траурный галстук. Лиса Кустанаева, нервно пробудившаяся с первым ударом часов, молча и выжидательно следила за Михаилом Петровичем из-под длинных полуопущенных ресниц. Лисе смертельно хотелось спать. Ведь она легла, точнее, упала в кровать всего час назад.
— Что происходит в моем доме? — спросил Чибисов.
Лиса мгновенно оценила шкалу его интонации — вопрос был не угрожающим, а скорее растерянным. Значит, все было в полном порядке. Чибисов ровным счетом ничего не знал и ни о чем не догадывался. Лиса незаметным движением спустила с себя шелковую простыню ровно настолько, насколько это было нужно, чтобы Чибисов еще с порога мог узреть ее загорелое бедро.
— Мишуля, ты приехал? — пробормотала она нежно и сонно. — aк рано… А я думала, ты только к завтраку будешь…
— Что у нас творится? Почему ты здесь и так спокойно спишь, а Полина — там? — звенящим шепотом просипел Чибисов.
— Где? совсем нежно и совсем сонно спросила Лиса.
— Там; — голос Чибисова совсем осип. — За воротами на улице… Я ее еще с дороги увидел — глазам не поверил. Из машины выскочил: доча, ты что, куда собралась? А она просто мне так, безучастно: воздухом хочу подышать, папка. Дома у нас такая духота.
— Где? совсем нежно и совсем сонно спросила Лиса.
— Там; — голос Чибисова совсем осип. — За воротами на улице… Я ее еще с дороги увидел — глазам не поверил. Из машины выскочил: доча, ты что, куда собралась? А она просто мне так, безучастно: воздухом хочу подышать, папка. Дома у нас такая духота.
— А сейчас и правда на реке хорошо, свежо, — сонно подтвердила Лиса, притворяясь, что теряет нить разговора.
— Лиза, ты что? — крикнул Чибисов, наклоняясь к ней и тормоша ее за голое плечо. — Вы что, тут все белены, что ли, объелись? Где Клава? Где медсестра? Вы что? Как вы смели выпустить ее из дома одну?!
Лиса резко приподнялась на подушках. Сна как не бывало. Шелковая простыня свесилась почти до пола.
— А что ты на меня-то орешь? — огрызнулась она. — И что тебе, интересно, не нравится? Она вышла утром из дома пройтись! Она сделала это одна, без нашего конвоя — ну и что? Что в этом такого ужасного? Когда-нибудь она должна была выйти из этой своей затхлой комнаты на свет? А? Или ты думал, что она весь век свой будет сидеть у тебя взаперти, в башне, как царевна Несмеяна? Что тебя тревожит — что она наконец-то пришла в себя? Опомнилась?
— Но почему это случилось так вдруг… В шесть часов утра. Когда меня не было здесь, рядом с ней, дома? — воскликнул Чибисов.
— Если бы ты не задержался в Москве, это случилось бы при тебе, — отрезала Лиса.
— Но я ж не на гулянку ездил, ты же отлично знаешь, мне необходимо было ехать. — Чибисов рухнул на кровать.
Эту ночь он действительно вынужденно провел в Москве. За свадьбой, убийством, похоронами зятя, заботами о Полине, за скорбью, отчаянием, страхом и безысходностью последних дней забывалось самое главное — коммерческие интересы агрофирмы Славянка невольно отодвинулись на задний план. Однако долго так продолжаться не могло. Накопившиеся проблемы надо было срочно решать. И сразу же после похорон Артема, прошедших с великой пышностью, на которых было много народа, но не было ни его отца, ни Полины, Чибисов сразу же отбыл в Москву. Дела задержали его до вечера. К тому же Михаил Петрович неожиданно для себя получил приглашение на неформальный ужин в ресторане Палас-отеля в компании нескольких официальных лиц, знакомство с которыми для любого дальновидного бизнесмена считалось не только престижным, но и весьма полезным в деловом плане. Ужин затянулся допоздна, и в результате Чибисов, ошарашенный калейдоскопом новых впечатлений, выехал к себе домой в Славялолужье только в третьем часу утра…
— Что все-таки стряслось, Лиза? — умоляюще спросил он у Кустанаевой.
— Да ничего не стряслось. Что ты? Просто время прошло, Миша. А время лечит все, оно лучший доктор. — Лиса, отбросив резкий капризный тон, снова нежно и доверчиво потянулась к нему. — Ну успокойся, я тебе все расскажу, что было вчера тут без тебя. Ты утром уехал — мы все словно осиротели. Особенно я… Весь день в твоем кабинете проторчала бумаги в порядок приводила, документацию…
— А Полина?
— Наверху была у себя. Медсестра ей кофе принесла с молоком, завтрак. Потом спустя какое-то время Полина спустилась вниз, села в гостиной на диван, включила телевизор.
— Неужели телевизор?
— Ну да! Я как это увидела, сразу подумала — боже, наконец-то, кажется, кризис миновал. Может, все обойдется. Пришла к ней, села рядышком. По телевизору новости передавали, прогноз погоды. Потом Полина вышла в сад. Мы с Верой — медсестрой за ней, накрыли стол в беседке к чаю. Полина на качели-диван села, качалась — я у нее даже какую-то книгу в руках видела. Приехали Иван Данилович с Тумановым на мдшине. Кстати, Туманов тебя видеть хотел по поводу перезаключения договора на этот год о поставке зерна и комбикормов с завода. Но об этом после, он документы оставил… Полина с Иваном Даниловичем поговорила. И с Тумановым тоже, И голос был ничего, вроде бы прежний, и тон нормальный. Так что улучшение ее состояния для меня еще вчера было вещью очевидной. И то, что она сегодня захотела выйти за пределы дома, прогуляться…
— Лиза, я боюсь отпускать ее одну. У меня сердце оборвалось, когда я ее сейчас увидел за воротами. Идет моя девочка ненаглядная… — Чибисов покачал головой. — Я же отец ее, Лиза. Я боюсь…
— Ну так найми ей телохранителя, — серьезно, без тени усмешки сказала Лиса. — Только как бы не было от этого хуже, Миша. Как бы она не решила, что после всей этой трагедии… ну ты понимаешь, я о попытке самоубийства говорю, мы следим за нею. Молодежь в этом возрасте очень ранима. И очень подозрительна к поступкам взрослых. Как бы наши попытки оградить, обезопасить ее не вызвали с ее стороны ответную реакцию неприязни и протеста. Понимаешь? Молодые не терпят контроля над собой — я по себе это знаю… А с попытками суицида шутить опасно, это игра с огнем. Второй раз можно и не уследить.
— А что ты предлагаешь?
— Я? Я ничего не предлагаю, Миша. Ты мужчина, отец, решение за тобой. Я могу лишь высказывать свое мнение. Мне кажется, разумным вести себя сейчас так, чтобы Полина как можно скорее забыла тот жуткий кошмар и вернулась к нормальной жизни, — кротко сказала Лиса. — Не надо нервировать ее чрезмерной опекой. Но с другой стороны, мы очень осторожно должны приложить все усилия, чтобы узнать все подробности происшедшего. И конечно же, мы все должны оберегать ее.
— Я вот слушаю тебя, а сам весь там мыслями, с ней — думаю, где она, что, как…
— Ничего, привыкай. Было бы гораздо хуже, если бы ты стал силой возвращать ее домой. Она пройдется, успокоится, подышит свежим воздухом и вернется.
Чибисов тяжело вздохнул, встал и начал медленно раздеваться. Снял пиджак, ослабил тугой узел галстука. Он поминутно подходил к окну.
— Идет, возвращается! — воскликнул он вдруг возбужденно. — Вера ей калитку открывает. Слава богу…
— Ну вот, видишь? Все хорошо, а ты так переживал. Ей ведь тоже очень нелегко сейчас, Миша, преодолеть себя, свой страх. Но она молодая. У нее все получится. А мы должны всецело помогать ей и ни в коем случае не мешать.
— Какая ты у меня… умница, — голос Чибисов дрожал от нахлынувших чувств, — Лизочек мой златокудрый… Спасибо тебе. Словно камень с души у меня свалился.
— Приляг, отдохни, до завтрака еще уйма времени, — прошептала Лиса.
— И все же я в толк не возьму, — сказал Чибисов, — с чего это вдруг такая перемена? Что заставило Полину выйти из дома? Мне казалось, я так боялся… что после всего, что произошло, она… она сделает это не скоро. Очень не скоро.
— Женщины непредсказуемы, Миша.
— И все-таки что подтолкнуло ее пересилить страх?
— Может быть, когда-нибудь она об этом нам расскажет.
— Будем надеяться. Надо с попом нашим посоветоваться. — Чибисов устало прилег на постель, крепко обняв Лису. — Я там кое-что привез из Москвы тебе и ей, Полинке. Так, подарок — в ювелирный заглянул. Думал, тебе приятно будет, а ее хоть кулончиком модным развлечь.
Кустанаева поцеловала его в седой апоплексический затылок. Вспомнила, что всего час назад ее губы вот так же нежно касались других мужских волос. Других губ, глаз, кожи. Она мысленно поздравила себя с тем, что не поддалась на уговоры Павловского и не отправилась этой ночью к нему домой. Он звал ее, настаивал, уверяя, что они будут всю ночь одни, что Туманов все равно до самого утра режется в карты на даче Саввы Бранковича. Лиса была нежна, но непреклонна. Павловский уступил, и рассвет они встретили в березовой роще как бездомные бродяга, опьяненные любовью.
В этой цыганской неприкаянности был, по мнению Лисы, особенный шарм, который Павловскому в силу приземленности его характера просто не дано было понять. Однако, какими бы упоительными ни были объятия на росистой траве, какой ни была бы страстной эта необычная ночь любви, щекочущая пресыщенное воображение, ровно в пять часов Лиса уже была дома, под шелковой простыней чибисовского ложа. Это был верный выбор, хотя на душе и остался какой-то смутный осадок печали и сожаления о потерянном наслаждении.
Лиса украдкой вздохнула — да, она тоже видела Полину. И в отличие от Чибисова причина, толкнувшая Полину покинуть стены отчего дома в это ранее летнее утро, ей была кристально ясна. Что ж, как говорили раньше, — клин клином вышибают. Девчонка ничего не расскажет — раньше-то ведь молчала. И возможно, когда поумнеет и повзрослеет, она еще скажет ей, Лисе, большое русское мерси. За что? За лекарство — пусть горькое, зато действенное. И еще за спасение. Да-да — за спасение от окончательного помешательства на почве пережитых невзгод:
* * *Стрелки мужских наручных часов фирмы Омега показывали шесть часов утра. Часы лежали на столе рядом с запасной нераспечатанной карточной колодой, полупустыми бутылками коньяка и джина, массивными стаканами венского стекла.
На даче Саввы Бранковича играли в карты ночь напролет. Отец Феоктист проигрался в очко первым. Мрачно напевая покаянный псалом, помахивая в такт широкими рукавами новой черной рясы, он удалился с террасы, где шла игра, в зал и задремал там в кожаном кресле у догорающего камина. Константин Туманов и Савва Бранкович продолжали играть. Ставки в игре были небольшими, но так как игра шла с одиннадцати вечера с переменным успехом, наличные деньги в карманах игроков кончались.