Вот потому блаженнейший ехал в Старицу сердитым.
Заприметив презлое лико митрополита, Андрей Иванович низко склонил голову в попытке умерить гнев святейшего.
— Ты меня, Даниил, ругал, что не привечаю я тебя, как надобно. Зато теперь тебя в дороге встретил и в ноженьки твои упал.
Огляделся митрополит — поле вокруг, да ветер нехороший сердится.
— Ты, видать, самое безлюдное место выбрал по всей Московии. Благословить и то некого.
— А ты меня благослови, блаженнейший, — улыбнулся князь.
— Не затем я государыней московской послан, — пробурчал сердито старец. — Да и дерзок ты не в меру, князь, как будто в тебя бес вселился. Опять непочтением меня обидеть хочешь? Почто от мирян оградил?
— А разве не ты, митрополит, сказал, что будто не приветил я тебя, за градом не встретив? Так что не серчай.
— Ладно, сил у меня нет с тобой препираться, и не тот это разговор, чтобы посредине поля вести. Трогай, отрок.
Под звон колоколов святитель русской земли въезжал в Старицу.
Митрополит Даниил, страдавший в последние дни еще и от изжоги, отказался от щедрого кушанья, повелел достать из котомки горсть орехов, ссыпал их на ладонь, а потом проглотил зараз.
Старицкий князь со вкусом поедал сытную поросячину и терпеливо ожидал, что молвит блаженнейший.
— Андрей Иванович, послан я к тебе государыней-матушкой. И не догадываешься зачем?
— Не ведаю, митрополит Даниил, — слукавил князь.
— Дошел до нас слух, Андрей Иванович, что решил ты отринуть от себя благословение отца своего, оставить гробы родительские, не принимать более жалованье великого московского князя и съехать на службу в Литву. Правда ли это, Андрей Иванович, или, может быть, лихие люди тебя опорочить желают?
— Не думал я, что таков приговор ты везешь, блаженнейший. А только как мне в вотчине моей оставаться, ежели государыня мне опалой грозит? А теперь и в Москве опасаюсь появляться. Ежели она Михаилу Глинскому шею свернула, то что тогда мне от нее ожидать?
— Не прав ты, Андрей Иванович, не желает тебе государыня лиха.
— Мне другое известно, блаженнейший. — Князь неторопливо отрезал кусок мяса от бока порося и неторопливо зажевал присоленный кусок.
Митрополит видел, как жирный сок потек прямо по бороде князя на охабень. Даниил едва удержался, чтобы не поменять лесные орехи на домашнего порося.
— Молю тебя, Андрей Иванович, не губи раздором русскую землю. Соблюдай присягу без всякой хитрости.
— На том я и стою, Даниил. — Старицкий князь налил в кубок белого вина.
— Ежели на том стоишь, тогда поезжай в Москву к Елене Васильевне без всякого сомнения.
— Опять ты об том же, блаженнейший. А ежели я откажусь?
— Ежели откажешься… Жди тогда проклятия, Андрей Иванович. Во всех русских православных церквах поминать тебя будут наравне с латинянами и магометянами.
Не осилил старицкий князь кубок — отпил несколько глотков и опять поставил вино на стол.
— Нелегкий выбор ты мне предлагаешь, владыка. Сколько времени на обдумывание даешь?
— Немного, князь. К завтрашнему утру жду твоего ответа.
— Хорошо, а теперь оставлю я тебя, блаженнейший.
Государыня Елена Васильевна, зная упрямство старицкого князя Андрея, уже не полагалась на крепость увещеваний митрополита и следующим днем повелела Овчине-Оболенскому выступать с полками к Старице.
Поменяв домашний халат на броню, Иван Федорович возглавил головной отряд.
Недалеко от Волока князю повстречался конный поезд.
— Кто такие? — гаркнул Иван Овчина на молодца, спешившего впереди.
— Я сын боярский Сытин. Сопровождаем возок князя Пронского до государыни московской.
— Ах, вот как? — подивился вестям конюший. — Эй, молодцы, хватайте холопов князя старицкого!
Воинники оказались расторопными — стащили с седел сопровождающих и повязали их поясами. Не давался только Сытин.
— Князя Пронского ловите! — наставлял Иван Овчина. — Не ровен час уйти может.
Федор Пронский уже вышел из возка. Отпихнул от себя стремянных Овчины, пнул ногой высокого детину с палицей и побежал.
— Сюда, боярин! Сюда! — орал Сытин. — Поспешай!
Верткий отрок дергал за поводья коня, и чуткое животное, послушное каждому движению своего хозяина, вращалось на месте, сокрушая нападавших ратников.
Пока Сытин, умело орудуя нагайкой, отбивался от обидчиков, князь ударами кулаков валил на своем пути слуг Оболенского.
— Не ратники, а бабы брюхатые! — злился Овчина-Оболенский, наблюдая за тем, как Пронский перешагивает через поверженных отроков. — Шею ломайте! Шею!
Трое рынд навалились на спину князю, сдавили ручищами ему горло, и он, как будто нехотя, завалился набок.
— Беги! — прохрипел Пронский слуге. — Князю Андрею Ивановичу расскажи.
Сытин еще надеялся, что князь сумеет отряхнуть с плеч навалившихся бояр, как это делает медведь, расправляясь со сворой собак, но, когда на шее Пронского затянули кушак, он понял, что тому больше не подняться. Боярский сын огрел нагайкой своего коня и скрылся в густом бору.
— Батюшка князь! Государь Андрей Иванович, измена приключилась! — ворвался в постельные покои Сытин.
Андрей Иванович еще не спал. Стоя на коленях перед животворящим крестом, он клал обычную дюжину поклонов, выпрашивая у всемилостивого отпущение грехов и покоя для старицкого удела.
— В чем дело, холоп? — не разогнул спины Андрей Иванович.
Князь был одет в длинную белую холщовую рубаху, стертую у самых коленей от долгих молитв. Ноги босые, с грязными подошвами.
Сытин, не сводя глаз с его обтертых пяток, вымолвил:
— Перехватила князя Пронского у Волока дружина князя Овчины. Рынд его мечами посекли, а самому ему горло кушаком перетянули. Бежать тебе надо, Андрей Иванович.
— Сколько их?
— И не сосчитать! Множество полков. И тебя посекут, и чад твоих.
Князь Андрей поднялся. Холщовая рубаха доставала до пола.
— Кафтан помоги надеть.
— Это я сейчас, батюшка, это я мигом! — Холоп поднял с сундука расписной охабень. — Вот сюда рученьку, а теперь — другую. А теперь сапожки давай наденем.
— При мне будешь, — распорядился князь. — У стремени служить станешь.
— Спасибо за честь, Андрей Иванович. Лучшей службы я и не желаю.
Князь Андрей размашистым шагом прошел по коридорам дворца, широко распахнул дверь, где отдыхал митрополит, отпихнул вставшего на его пути послушника и закричал с порога:
— Сном праведника спишь, митрополит?! На замирение меня зовешь?! А ведомо ли тебе, старый лукавец, что Иван Овчина полки в Старицу ведет, чтобы смерти меня предать?!
— Господь с тобой, о чем ты глаголешь, князь? — появился в мерцании свечей блаженнейший.
Сейчас, стоя в одной рубахе, митрополит Даниил казался неимоверно толстым, а круглый упругий живот выпирал у него, как у бабы перед разрешением от бремени.
— О гробах родительских со мной глаголил! Укорял, что съехать желаю, анафемой пугал! А только нет веры твоему слову, блаженнейший, и благословение твое я не приму! А теперь ступай прочь из моего дома, святой лукавец!
Андрей Иванович пнул ногой витой подсвечник в форме Змея Горыныча, и тот, угрожающе грохнув железом, расправил крылья и опустился на мраморный пол, лизнув огненным языком стопы митрополита.
— Помилуй тебя, господи! — отшатнулся Даниил от крылатой гадины. — Управы на тебя не сыскать. Сначала государыне стал перечить, а теперь митрополита московского худыми словесами очернить посмел!
Огонь до черноты облизал плиты и, пыхнув на цветастый персидский ковер, выжег угол.
Митрополит Даниил наступил на подсвечник, будто прижал аспида к земле, а потом крикнул послушнику:
— Затопчи огонь, не бегать же владыке по пламени голыми стопами!
Перепугался послушник и, черпнув из ведра любимого яблочного кваса митрополита, выплеснул его прямо на прожженную ковровую плешь.
Андрей Иванович быстро шел по коридорам дворца, и низкорослый Сытин едва поспевал за своим господином.
— Живота моего захотели! В Москву для расправы зовете! Попа в Старицу отправили, чтобы льстивыми словами в стольную заманил, чтобы потом в казенном доме придушить! Да я вас всех сам со света сживу!
Андрей Иванович вышел во двор и крикнул в самое лицо перепуганному тысяцкому:[59]
— Ко мне, холоп!
— Чего желаешь, батюшка?
— Всех бояр моих покличь! Все, порушено мое терпение, съезжаю со Старицы!
— Сейчас изволишь или до утра подождать? Ночь больно разбойная, просто так за город не выйти. Отряд караульщиков призвать надобно.
— Вот и призови, но бояре к утру должны быть здесь! — ткнул себе под ноги перстом старицкий князь.
— Как изволишь, батюшка! Эй, сотник, скликай детин, бояр будить едем! — окликнул воевода угрюмого отрока лет двадцати пяти.
— Как изволишь, батюшка! Эй, сотник, скликай детин, бояр будить едем! — окликнул воевода угрюмого отрока лет двадцати пяти.
— Угу!.. Это я мигом. — И темнота мгновенно растворила молодца.
— Господи, едва про мальца не позабыл!
Георгий очень напоминал Соломонию. Был так же опрятен ликом, большерук, а на высокое чело, как и у опальной великой княгини, спадала пшеничная прядь. Вот только походкой он удался в Овчину-Оболенского, и даже когда торопился на горшок, можно было подумать, что малолетний княжич шествует в Боярскую Думу. Малец оказался смышлен, и когда отстаивал свою нехитрую правду, то разумности в его речах бывало куда больше, чем у иных лучших людей.
Совсем неожиданно для себя Андрей Иванович привязался к приемышу и, наблюдая за веселой возней мальчонки со своими сыновьями, не без досады отмечал, что греховное дите сообразительнее его собственных чад.
Георгий безмятежно спал в колыбели, и его негромкое сопение подействовало на князя умиротворяюще.
Он нежно поднял на руки чадо, а Георгий крепко прижался к груди Андрея Ивановича.
— Спи, сынок. Ехать нам надобно. Не отдам я тебя в обиду. Сгинешь ты без меня. Эй, рынды, готовь коней!
Старицкий князь отъезжал в Великий Новгород спешно. Огляделся напоследок на высокий терем, а потом, огрев коня, заторопился в ночь.
КНЯЗЬ АНДРЕЙ СОБИРАЕТ ВОЙСКО
Север встречал Андрея Ивановича неласково. У самой границы новгородских земель на поезд старицкого князя налетел неожиданно смерч, который перевернул четыре возка, разбросав по лесу мягкую рухлядь, а пятый, до верха набитый красной парчой, унесло за версту. Возок встал в самой средине поля, а из распоротого верха алыми потрохами торчали шелка.
Перебежавший дорогу смерч Андрей Иванович посчитал дурной приметой и потому повелел дьякам брызгать впереди санного поезда святой водицей, а певчим орать псалмы во все горло, чтобы нелегкая сила обегала шествие стороной.
Князь Андрей останавливался в каждой деревне и, призвав к себе подьячего Семена Мальцева, велел писать письма.
— «Низко кланяется вам старицкий князь Андрей Иванович. Пишу вам о том, что большая беда творится в московском доме. Государь до разума еще не дорос, а отечеством нашим от его имени правит прелюбодей великой княгини Иван Овчина. А от этого на святой Руси большая смута идет. Что же это с нами будет, ежели мы станем почитать самозванцев и кланяться всяким беспородным? А потому считаю себя вправе указы великого московского князя не исполнять. Решил стать во главе отечества, чтобы стол московский не достался разным зазорным. Призываю вас встать под знамена старицкого князя, пожалую всех до единого, а службы в нашем отечестве хватит на каждого». Написал, балда?
— Написал, батюшка. Все как есть написал. Слезно получилось, такая грамота разве что истукана не проймет.
— Пусть писари грамотку перепишут да отправят ее по селам и деревням.
— Как скажешь, батюшка, так и исполню.
— До Великого Новгорода дойду, а там мои силы удвоятся, — размышлял старицкий князь. — Новгородцы никогда не отказывают в помощи опальным князьям.
— Так-то оно так, батюшка. Только как бы государыня Елена Васильевна опалу на Великий Новгород не наложила.
— Не посмеет! Новгородцы сумеют за себя постоять, — притронулся Андрей Иванович к кожаному поясу, а потом, сурово глянув на подьячего, добавил: — Князя надумал поучать?! Может, про розги забыл, холоп?
— Да как можно, князь! — искренне подивился Семен Мальцев. — За язык я свой страдаю. У меня из-за него вся спина плетью разрисована.
Андрей Иванович малость смягчился:
— Ладно, на первый раз прощаю. Но ежели далее дурить начнешь, самолично выпорю!
Первая дюжина служивых прибыла к старицкому князю уже на следующий день. Показав караульничим разосланную грамоту вместо пропуска, дворяне пожелали предстать перед очами старицкого хозяина.
Десятник, не шибко умелый в грамоте, повертел лист бумаги, а потом, разглядев в самом углу печать князя Андрея, согласно кивнул:
— Проходите, только оружие при мне оставьте, порядок у нас таков.
Дворяне поскидали с себя сабли, уложили пищали, свалили сюда же сулицы с копьями.
Старицкий князь остановился в имении Василия Милославского, и верный слуга, тронутый такой честью, не знал, как угодить высокому гостю. Он без конца покрикивал на челядь, и холопы сновали по двору со скоростью борзых, доставляя в покои Андрея Ивановича то густую похлебку, то холодный квасок.
Князь Андрей Иванович вышел на крыльцо, посмотрел на солнышко и сощурился, напоминая весеннего кота, выглянувшего на майское тепло. Холопы, напуганные близким присутствием старицкого господаря, согнулись до самой земли и не решались распрямиться. Рядом застыла ядреная дворовая девка лет осемнадцати. Князь Андрей осмотрел широкую спину девицы, скосил глаза на крупные ягодицы и подумал, что такая умелица займет половину постели. Пристукнул князь ладонью по откормленному заду дворовой девки и пошел вниз, где его дожидались служивые люди.
— Стало быть, по грамоте прибыли? — весело вопрошал князь Андрей.
— По грамоте, батюшка, — за всех отвечал дворянин лет сорока. Одет он был в длинный овчинный тулуп, повязанный широким кожаным поясом. — Негоже, чтобы московским двором правили всякие пришлые.
— Верно глаголешь. — Андрей Иванович оглянулся и увидел, что девка по-прежнему стоит в поклоне, а лукавая улыбка коснулась ее пухлых губ. Он подумал, что надо бы подсказать хозяину двора, чтобы отправил ее после вечерней молитвы подбить для него пуховую постелю. — Великая княгиня слаба, словно корова яловая, вот и прыгают на нее разные бычки. Можете не сомневаться, дворяне, — как только московский двор займу, так всех старых бояр повыпру из стольной. Сами в Думе сидеть станете!
— За обещания спасибо, князь. Только мы не за пожалование идем служить, а за правду. Я вот еще сынов с собой привел. Макара, старшего, и младшенького, Якова, — показал мужик на двух чубатых недорослей. — А вы ниже, бестолковые, голову склоняйте. Как-никак будущего господина московского зрите.
И молодцы, очень похожие друг на друга, словно ягоды в лесу, наклонились в самую пыль.
— Мне бы таких правильных поболее, тогда я давно бы великую княгиню в клобук приодел, — признался Андрей Иванович.
— А ты, батюшка, не горюй, — продолжал затаенно детина, понизив голос. Он как будто опасался, что неведомый ворог может подслушать его слова. — Мы тут мимо деревень да погостов проходили, так тамошние дворяне все как один за тебя. Помнят они службу твоего батюшки и на землях тех живут, что были отданы им твоим родителем за ратную доблесть.
— В передовом полку службу нести будете, — пообещал старицкий князь. — Я сам вас на Москву поведу.
К вечеру воинство Андрея Ивановича увеличилось вдвое.
Князь составил из пришлых полки правой и левой руки, а молодцов, что явились без оружия, определил в посошную рать, выдав каждому по крепкой рогатине.
Впереди был Господин Великий Новгород, который обещал пополнить воинство князя Андрея многими молодцами. Новгородский посадник в ответ на послание старицкого князя прислал небольшую грамоту:
«Князь Андрей Иванович, шлет тебе поклон новгородская земля. Помощь тебе от нас будет немалая. Изловили мы на ярмарке лихоимцев да воров, что обирают заморских гостей и задирают без причины горожан, да составили из них полк. Ежели что не так — лупи их нещадно и казни своей властью. А на том кланяюсь».
ХИТРОСТЬ ДВОРЕЦКОГО
Овчина-Оболенский уже ведал о том, что князь Андрей со многим воинством вышел из Старицы и двинулся к новгородской земле и его дружина, разбухшая от пришлых ратников, теперь способна снести не только московские полки, но и все крепости на своем пути.
Шигона, заметив печаль боярина, предложил:
— На хитрость надо пойти, Иван Федорович. Ежели старицкий князь грамоты пишет, так и нам от этого нельзя отказываться.
— Ну… что же ты предложишь? — с воодушевлением посмотрел Овчина на верного холопа.
— Отпишем в дружину Андрея письма о том, что простим всякого, кто оставит старицкого князя и пойдет на службу к великой княгине, а строптивцев развешаем через версту по всей новгородской дороге, яко собак.
— Хм… А ведь ты прав, Ванюша, еще как прав! Дай дьякам наказ: пусть пишут, да чтобы писем поболее было.
Река Мета разлилась, и там, где в прошлом году паслись табуны лошадей, теперь плескалась рыба. Старицкий князь выбрал место высокое, и его шатер напоминал гнездовище огромной птицы. Воинство разместилось у подножия склона. Ратники запалили костры, развешали на колья панцири и кольчуги, а затем стали дожидаться распоряжения князя.