Затем выпивает двойную дозу алька-зельцера и засыпает тяжелым сном.
Архитектура играет важную роль в его снах. Высотные дома Москвы, полуразрушенные дачи Подмосковья, убогие панельные строения городских окраин, потемневшие особняки Арбата… Палашовский рынок, Солянка и Остоженка, а также дворы “Аэропорта” и пригороды Лейпцига. Мюнхен тоже появляется – совсем другой, чем наяву. И эти страшные леса, сплетенные кроны, могучие стволы деревьев, лесные тропки…
Особенно страшны железнодорожные переезды. Рядом с ними разыгрываются главные темы снов – с безумными диалогами и не менее безумными монологами. Он говорит, говорит, говорит, как будто бы все время приходится оправдываться. Наконец, это ему надоедает и он заявляет: “Баста! Больше не могу оправдываться. Буду все принимать так, как оно есть!”
Он хочет свободы мысли и действия, никаких идейных установок, никаких цитат, никаких ссылок. Быть как есть и думать как есть.
Катя
В этот день Иван лежит на кровати и курит сигариллу. Перемежая глотками шнапса. У него очень тяжело на душе. Сегодня звонил жене, она сообщила, что ей надоело ждать. Что устраивает личную жизнь без него. Что встретила порядочного человека. Что будет оформлять развод.
Причина ему понятна – он так и не смог вывезти ее с дочерью в Германию. Послал ей приглашение от имени знакомого немца, но в ОВИРе отказали. Это месть властей ему как перебежчику. Жена и дочь – заложники в Москве. А он, выходит, вольный жених… Что ж, это даже облегчает жизненную задачу…
Иван смотрит на себя в зеркало: ему сорок два, он еще в неплохой форме, коренастый, широкоплечий, но небольшой живот выпирает, под глазами – мешки, залысина на лбу растет. Такое впечатление, что глаза стали меньше, – наверное, нависли веки.
Еще ему кажется, что волосы на груди редеют – наверное, все то же падение тестостерона в крови, оволосение идет по женскому признаку. Образ жизни надо менять, и срочно!
Иван валяется в депрессии еще два дня, потом высылает семье с московским журналистом Марком Дейчем конверт с деньгами и приступает к поиску новой подруги. Поиск не длится долго. Во время очередной попойки в Гармише он встречает Катю. Ее привел Чурилкин – известный дезертир и переводчик американской разведшколы. Представил как свою герлфренд. К полуночи Чурилкин напился. Другие тоже угомонились. А Катя продолжает сидеть в своем углу и поглощать мартини.
Алкоголь не берет ее. Она смотрит на происходящее кошачьими зелеными глазами. Иван влюбляется. Это тоненькая девочка с большим бюстом. По матери русская, по отцу еврейка. Он приглашает ее на танец. Она прижимается к нему и в ту же ночь отдается прямо в ванной комнате, пока переводчик Чурилкин храпит.
Иван засыпает на диване, держа Катю в своих объятиях. Под стук далекой электрички. “Баковка”, – думает он и блаженно зевает.
Ему снится сон: она – его жена, он лежит с ней рядом, целует плечо и видит еще чью-то ногу, волосатую. Кто это? Она спокойно объясняет, что это ее экс, ее первый муж.
Он хочет спать еще, но даже во сне ему неприятно присутствие ее бывшего. Он раскрывает глаза и видит в натуре чью-то волосатую ногу. Мужик преспокойно спит, положив руку на грудь Кати.
Иван резко подымается: это не сон! Рядом с Катей примостился сотрудник американской разведшколы лейтенант Чурилкин.
Иван пытается сообразить, где он находится. И эта Катя-шалава, и как он спьяну сюда забрался. Ситуация идиотская. Думает: “Может, я сошел с ума? Необходимо восстановить кислотно-щелочной баланс”.
Идет на кухню, хлопает, не морщась, рюмку текилы. Затем достает из холодильника кефир Мюллера “Калинка” и выпивает большой стакан. Поганый кефир! Не как в России. Он наскоро одевается, выходит и первой электричкой уезжает в Мюнхен.
Катя звонит в этот же вечер сама, говорит, что вышло недоразумение с Чурилкиным. И, как ни странно, он верит ей.
Приезжает веселая, с бутылкой вина, они опохмеляются, ложатся в постель, занимаются сексом, но осадок остается. Неужели она блядь? Но мысль эта также действует на него возбуждающе. Может быть, он свингер в душе?
У Ивана комплекс – он любит девушек, которые отдаются ему в первую ночь. Это льстит его мужскому самолюбию. Но еще больше он любит девушек, которые ему изменяют. А сочетание этих двух моментов неотразимо. В итоге он начинает встречаться с Катей.
Через месяц она переезжает к нему с вещами. Ее родители попали в Германию по еврейской линии. Но душа – отчаянно российско-советская. Бывало, сядет, выпьет водки, заведет хит Добрынина “Не сыпь мне соль на раны” и начнет побуждать его к соитию. Ивану кажется, что она нимфоманка. Но на нее так действует алкоголь. Иногда он вспоминает дочку в Москве и начинает плакать, но Катя тут же отвлекает его очередной выходкой. Она откровенно издевается над ним, может шлепнуть по заднице и сказать: “Ты просто баба! Латентный гомик! Давай, становись мужиком”, и это нравится ему.
Катя обучалась пению, ее мечта – выйти на подмостки кабаре “Распутин” в Париже, где в это время работает по контракту Хиль. После стакана водки она берет гитару и хрипловатым голосом поет “Утро туманное”. У самой на глазах слезы, у Ивана ползут мурашки по коже.
Иногда Катя говорит загадочно: “Ты знаешь, я немножечко беременна”. Иван силится понять, правда это или нет.
Он, конечно, слышал, что детей при таких запоях заводить не стоит, но разве она послушает? Потом выясняется – шутка. Катя зло смеется.
Иван и Катя поселяются в отеле “Арабелла”. В четырехкомнатном апартаменте. Они покупают персидские ковры, заводят собаку – голден ретривера по кличке Чук, ставят новую видеотехнику. Бар ломится от напитков. Катя переходит с водки на джин. На комоде появляются иконы. Им весело и хорошо. Месяц беспрерывной пьянки. Это он или не он? Рожа опухла. Он не знает. Вспышка. Стоп-кадр.
Все лето 92-го Иван не просыхает. Катя тоже. Потом наступает облом: у него глюки. Он задается вопросом: почему меня глючит? Ответ приходит сам: организм перенасыщен алкоголем. Это замечает и Дженнингс. Он говорит: “Иван, отдохни, скинь темп”. Иван пытается завязать, но это ведет к конфликту с Катей. Она не может без собутыльников. Месяц спустя он встречает гостя из Москвы и на главном вокзале Мюнхена видит сцену: Катя стоит с кружкой пива за стойкой, беседует с местными выпивохами. “Свинья грязь найдет”, – шепчет он.
Ему часто снится один сон: они с Катей едут на машине из Гармиша, наперерез бросается старый седой кабан. Бьется об их ветровое стекло, на стекле расходятся трещины. Он видит окровавленную морду кабана, все засыпало снегом, дороги почти не видно. Заносит ручьи и перевалы вокруг Гармиша. И еще он видит, что фуникулер на Цугшпитце не работает: зависли цепи, и группа людей застряла в кабине наверху.
К нему подходит лейтенант вермахта в заснеженной шинели, отдает честь и говорит: “Противник ушел через перевалы. К Бреннеру”.
Он пытается выйти из машины, но не может. Это приводит его в отчаяние. Выходит, пути дальше нет!
Иван думает: “Это надо будет пережить! Утрату Южного Тироля, временную потерю Украины. Да, я забыл про город-герой Севастополь! Вернуть его – огромный труд! Забрав Крым, враги лишили империю мужского качества”.
Он протирает глаза: рядом с ним Катя. Удивительно, что она храпит. Такая молодая, а храпит.
Это главный момент – ее молодость. Таков закон мира: поседевших мужиков тянет на молодых. Что можно тут изменить? Когда ему было двадцать, он этого не понимал.
Нравится ему Катя, но он не может просто так жениться на ней: нужна справка о разводе. Он посылает в Москву запрос, однако жена передумала и не дает добро.
Иван лежит в номере “Арабеллы”. На душе тоскливо, дождь барабанит по стеклам. Он лежит в халате. Курит сигариллу, в руке стакан с виски. Он хочет все забыть, но не получается. Смотрит на часы. “Ролекс” показывает девять вечера. Этот “Ролекс” с белым золотом стоит восемь тысяч марок, но он не нравится ему. Обязан носить по статусу. Где сейчас его часы “Ориент”? Он так любил их, а в 78-м продал, чтобы поехать с немолодой советской критикессой на курорт. Он отнес часы в комиссионный на “Новослободской”, за них дали сто шестьдесят рублей. На эти деньги он оплатил поездку, но часы помнит до сих пор. Он видит их дальнейшую судьбу. Их купил проводник-грузин и увез в Сухуми. Они исправно тикали пятнадцать лет на его волосатом запястье, а в 92-м, во время абхазской войны, грузина поставили к стенке. Часы с запястья сняли. И по неосторожности уронили под гусеницы БТР. Расплющенные винтики и пружинки “Ориента” остались лежать на шоссе Сухуми-Гагра.
Он видит жизнь так же, как все – вспышками, моментами. Никто не видит сплошную линию жизни. Какие-то годы вообще выпадают, какие-то выходят вперед. Он видит друзей, видит ситуации, взрывы эмоций… и эта, блин, всемирная история распадается на части. Есть годы, моменты, лица, но нет единого целого, есть некие моменты в этом большом пазле.
Он видит жизнь так же, как все – вспышками, моментами. Никто не видит сплошную линию жизни. Какие-то годы вообще выпадают, какие-то выходят вперед. Он видит друзей, видит ситуации, взрывы эмоций… и эта, блин, всемирная история распадается на части. Есть годы, моменты, лица, но нет единого целого, есть некие моменты в этом большом пазле.
Поиски истины-2
Когда опускается ночь, когда начинается день, кто скажет? Эта пауза обманчива. Пауза обманчива. Иван сегодня не в форме. Он долго лежит в кровати, курит, смотрит на икону. Катя заперлась в своей комнате. Собака бегает по коридору, надо выгуливать. Служанка стучит в дверь: “Пора убирать номер!”
Он встает, натягивает шорты, выходит с Чуком на газон. “Арабелла” – большой белый корабль. Здесь безмятежно живут иностранцы. Их обслуживают, обстирывают, ни о чем не надо думать. Но его беззаботная жизнь в “Арабелле” подходит к концу: делить квартиру с Катей он больше не может: иначе он окончательно сопьется. Надо найти гарсоньерку где-нибудь в Швабинге. И он почему-то начинает напевать “Каховку”.
На газоне, выгуливая собаку, он встречает сухощавого седого человека с таксой. Его зовут Франц Штерн, как выясняется, он эзотерик и целитель. Штерн спрашивает: “Чем вы кормите собаку? Она у вас такая нервная”. – “Отварной курицей. Чук обожает ее”. – “Ну, вы преступник! – говорит. – Кормить надо говяжьей вырезкой, желательно парной. Тогда у собаки будут здоровые рефлексы. Как у моего Белли».
С собачьей темы они переходят на общечеловеческую. Гуляют по газону и долго говорят о жизни.
Штерн весел, он без умолку трещит: “У меня прибывает сил. У меня растет уровень квантовой энергии, я связан с индийским богом огня – Агни. Я вижу, как эти потоки тонкой энергии источаются из моих ладоней – они могут лечить”.
У Штерна нет никакого медицинского патента, но, занимаясь целительством нелегально, он собирает громадные, по его словам, деньги: “Скоро я поеду в паломничество на Тибет, осуществится моя заветная мечта!”
Иван говорит ему: “У меня не в порядке с памятью. Я забываю, кто я, откуда я. Больше так жить не могу!” Штерн отвечает: “Это поправимо, но помочь может только Детлефсен”.
На следующий день Штерн сажает Ивана в свой древний “Опель” и везет к австрийской границе, где недалеко от бывшей резиденции Гитлера в Берхтесгадене живет знаменитый маг и гипнотизер Торвальд Детлефсен.
Встреча с Детлефсеном имеет свою предысторию: Москва, 1980 год. Дождливая осень. Ивану очень плохо, его шатает от нервной дистонии. Он невыездной, больной, одинокий. Он подсел на седуксен. Ему нужна помощь. Знакомые направляют его к Наталье Борисовне.
Иван идет по Сретенке. Темные неосвещенные переулки, пустые витрины магазинов. Находит дом, где живет Наталья Борисовна – маг и экстрасенс. Поднимается на второй этаж купеческого дома без лифта. Звонит в дверь, обитую кожей с выдранным войлоком. Этот запах… он помнит особый запах русских подъездов. Не изменившийся за весь XX век.
Ему открывает женщина лет пятидесяти, с седыми всклокоченными волосами и пронзительным взглядом выпуклых серых глаз. Удивительно похожа на Блаватскую, как он потом поймет. В трениках, майке, боевая комсомолка 40-х годов. Проводит его в гостиную: там на круглом столе – книги Рериха, дымится чай. За столом сидит муж Саша – моложе ее лет на двадцать, очкастый, коротко стриженный советский инженер, который всегда и во всем поддакивает ей.
На обклеенной темными обоями стене висит неумело намалеванный портрет Дзержинского, под столом тявкает лохматая собачка. В углу комнаты – репродукция картины того же Рериха.
Наталья Борисовна была детским театральным режиссером, но, начитавшись эзотерической литературы, ощутила свои силы. Поверила в Рерихов, социализм, Россию. Ей были свойственны свирепый антиамериканизм, советский патриотизм и исторический оптимизм. Уже много позже Иван увидел, как идеи советской эзотерики плавно перекочевали в эзотерику постсоветскую.
У нее своя особая техника: ладонями проводит энергетическую закачку, встряхивает руки, говорит о карме и перевоплощении, о том, как эта кудрявая собачка станет когда-нибудь человеком. Обильно потеет во время сеанса, мускусные пары висят в воздухе.
Дзержинский смотрит на эти упражнения с немым укором.
Что странно, сеансы помогли: Иван слезает с седуксена, начинает заниматься джоггингом. Ему лучше. Он даже решает жениться.
Еще она повесила ему на шею терафим – зашитую в кожу серебряную коробочку, которую она накачала своей энергией, чтобы он, больной, подзаряжался на ходу. Он носил его около года, пока молодая жена не заставила его выбросить эту языческую нечисть.
Кружок Натальи Борисовны становится все шире… Приходят московские интеллигенты – в них пробудилась тяга к эзотерике. За столом говорят о карме, энергиях и чакрах. Учатся разглядывать ауру в полумраке, тренируют зрение на ясновидение. Иван, впрочем, так ничего и не увидел.
А год на дворе был 1982-й, последний год Леонида Ильича. Уже отбушевала Польша, и брежневская империя вползала в полный и необратимый застой. С продовольствием стало хуже, но все говорили про Джуну, про инопланетян, про эгрегорные ситуации.
Почему и как он перестал к ней ходить? С одной стороны, надоело, с другой – отговорила жена, сказала: “Хватит заниматься фигней!”
Но именно у Натальи Борисовны в начале 80-х он нашел книжечку на немецком – “Жизнь после жизни”. Автор – некий Торвальд Детлефсен. Он взялся ее переводить, не зная толком языка. Сидел, стучал на допотопной машинке “Континенталь”. Потом эта рукопись перепечатывалась и расходилась по всему Советскому Союзу. Он стал первооткрывателем Детлефсена в России. Но стоит ли говорить об этом самому маэстро? Проблема копирайта всегда болезненна.
Прошло столько лет, прошло столько лет, и вот он имеет шанс увидеть Детлефсена воочию.
Еще в Москве, когда Иван читал его книгу, простота и действенность методики глубинного погружения потрясла его. Немецкий эзотерик вводит пациентов в состояние гипноза и перемещает их в предшествующие состояния – во времени и пространстве. Там они и находят ключ к своим проблемам. Это называется Reinkarnationstherapie: испытуемые видят воочию первую, вторую и даже третью жизнь в обратной раскрутке.
Иван по природе скептик, он не верит до конца всем этим теориям, однако готов на опыт, чтобы разрешить внутренний конфликт…
… Но вот и местечко Бад Райхенхаль. На самом отшибе расположено поместье Детлефсена. Над воротами распростер крылья германский орел. Табличка: Institut fuer ausserordentliche Psychologie. К дому ведет дорожка в заросшем парке.
Детлефсен встречает их лично. Это крупный детина с косоватыми глазами и низким лбом. Он чем-то похож на кабана, и от него исходит мощная энергия. Они входят в кабинет, где начинается сеанс. Иван садится в кресло, выключается свет, и Детлефсен погружает его в глубинное состояние: “Раз, два, три!” Потом спрашивает:
– Кто ты?
– Я Иван Д.
– Сколько тебе лет?
– Сорок два.
– Где ты родился?
– В Москве.
– Какие у тебя проблемы?
– Мне страшно.
– Кто нагнал на тебя страх?
– Спецслужбы. Они охотятся за мной.
– Когда ты познакомился с ними?
– В 89-м году.
– Так. Мы погружаемся все глубже. 50-й год. Ты видишь?
– Я вижу свет. Я не хочу выходить на свет. Мне холодно!
– Мы переходим в 45-й год. Что ты видишь?
– Ничего не вижу.
– 42-й?
– Ничего. Тишина.
– 39-й.
– Нет, не хочу! – Иван начинает метаться, на лбу выступает бисерный пот. Он ясно видит кирпичную стену, офицера НКВД с наганом и инстинктивно жмурится.
– Кто ты? Как тебя зовут?
– Я, я… Альбрехт. Я немецкий инженер. Меня арестовали, пытали.
– Возвращаемся на пять лет назад. Wir schreiben 1934. Где ты?
– Я в Штутгарте. Я – немецкий инженер Альбрехт. Мне предлагают ехать в Советский Союз. Мне надо кормить семью.
– Когда и где ты родился?
– В 1905 году. В Вуппертале.
– Идем дальше назад. 1890 год.
– Ничего не вижу. Ничего не слышу. Темно.
– Идем еще на двадцать лет назад. 1870 год!
– А-а-а…
Иван начинает судорожно метаться. Детлефсен прекращает сеанс, успокаивает его и аккуратно выводит из гипноза:
“У вас большие травмы, мой друг. Вы жертва сталинских репрессий. К тому же в нынешней жизни вы стали объектом для спецслужб, а это ничего хорошего не сулит”.
– Впрочем, – говорит Детлефсен, закуривая сигару, мы все связаны со спецслужбами в той или иной степени. Ведь это не только скрытая, но и явная власть на этой земле. Успокойтесь и не верьте никому, если он будет говорить, что не связан с одной из этих сил. Мы все связаны.
Иван выходит на воздух. Ему не очень хорошо. Всю обратную дорогу Штерн болтает о космических влияниях.
Ночью Ивану снится: Подмосковье, дача, 1989 год. По телевизору передают очередную передачу про экстрасенсов. Он допивает чай, спускается по скрипучим ступенькам на участок. Шумят сосны. Под кустом лежит уже третья дохлая ворона. Он брезгливо берет ее за крыло и перекидывает на соседний участок. Порыв ветра: сосны скрипят, брызгает дождь. Ворона повисает на заборе.