Оскальзываясь на размокшей от дождя почве, вытянувшись в редкую цепочку, казаки двинулись вперед. Первым шел Велехов, потом Соболь, последним – Чебак, сдури схвативший трофейный пулемет – как малый, прямо. Сотник внимательно смотрел себе под ноги – еще лучше было бы обзавестись какой-никакой палкой, но палки не было.
– Где?
– А вон к тому леску правь – сказал Соболь – не дума, что они с открытой местности работали. Откуда то сверху…
Лесок здесь выдавался в кошеную ленту поля небольшим огрызком – сразу было видно, что происходивший западнее бой затронул и это место. В некоторых местах ветви были сбиты, а древесные стволы – похлестаны пулями.
– Рассредоточиться. Искать следы. На удаление прямой видимости. Опасаться мин.
Последнее было маловероятным – ночью, да в боевой обстановке, когда хлещет пулемет, да вот-вот КПВТ врежет со всей дури – не до мин. Но всякое бывает, лучше подстраховаться.
– Командир! – почти сразу позвал Соболь.
Сотник подошел, глянул по сторонам – прежде всего он искал гильзы, потому что если был бой – то не может не быть гильз. Гильзы часто бывают блестящими, находятся легко. Но гильз не было – только сырая, покрытая хворостом и листовой гниющей подстилкой земля.
– Что?
– А вот – глянь.
На стволе дерева в нескольких местах были грязные разводы. Сотник отковырнул кусочек уже почти засохшей грязи, посмотрел себе под ноги, потом откуда они пришли. Потом – посмотрел на свои измазанные грязью, весящие под целую тонну говноступы.
– Гильз нету?
– Нет. Думаю, винтовка с мешком. Получается, еще прицел был, и неслабый прицел. Для такой-то дальности. И глушитель.
Гильзоулавливатель, прицел и глушитель. В строевые команды такое оружие не выдают. А гильзоулавливатель вообще в армии почти не применяется, Велехов за все время службы не получал оружие с гильзоулавливателем. Нет их ни на снабжении армии, ни на снабжении казаков. А тут похоже – был.
– Петр Михеевич!– заорал откуда то издаля, даже голос был приглушен расстоянием, Чебак. Двое казаков поспешили к нему.
– Ты куда зараз рванул, сукин кот? – сказал Велехов – сказано: на удаление прямой видимости. Мабуть с головой распрощаться хочешь.
– Смотрите.
Соболь присел, щупая почву. Потом – острый глаз его заметил что-то непонятное, необычное – его рука мгновенно метнулась в том направлении, он поднял несколько листьев, поднес к глазам, потом попробовал языком.
– У них трехсотый – озвучил он – как минимум.
Трое казаков, не сговариваясь, посмотрели в темный, мрачный, поросший кое-где сломанным кустарником лес.
– Сходим? – с надеждой сказал Чебак
– Совсем с головой не дружишь? – вызверился сотник – я зараз схожу. Это тебе не к сербам бегать. Да… пулемет им отдай. Их доля. Честная…
* Стандартное определение направления в русской армии. Циферблат часов, двенадцать – это север.
** дифензива – военная разведка (польск.)
18 июня 2002 года
Тегеран
Есть одна очень хорошая поговорка. Самое первое чувство – самое верное и искреннее, и поэтому его следует всегда оставлять при себе. Увы – но не всегда так получается.
Сегодня я уже ругал себя за то, что сказал вчера. Это были слова, достойные салонной истерички – но не русского офицера, имеющего особое задание и не посла великого государства. В разведке нет понятия "отбросы" – в разведке есть понятие "годный к вербовке материал" и "материал, не представляющий оперативного интереса". И на то, что от материала воняет за километр – настоящий разведчик на это не обратит внимания. Даже обрадуется – такими "отбросами" проще управлять.
И все-таки – видеть больше наследника не хотелось…
Наверное, сейчас кто-то обвинит меня в лицемерии и лживости. Напомнит Бейрут. Напомнит и Белфаст – тоже есть что напомнить. Вряд ли кто-то знает про это – и про то и про другое – но, допустим, что напомнит. И будет не прав.
Разница между этим всем – есть. Она в том, что все, что делалось в Бейруте и Белфасте – было вынужденной необходимостью. Именно вынужденной, и каждый, кто этим занимался, понимал это. Здесь же это не вынужденная необходимость. Это норма, чудовищная норма, когда армейских офицеров строят на плацу, выбирают по жребию одного из них и заставляют направлять асфальтовый каток на человека. Пусть на террориста – но все-таки человека. А наследник, будущий глава государства с удовольствием наблюдает за этим.
Поняли разницу? Если нет – то и читать дальше не стоит. Не поймете…
Чувствовал я себя скверно – более чем. Болели ноги. Вовремя не промытые и с грехом пополам обработанные раны дала о себе знать. А то, что я не вовремя обратился к эскулапам и пару дней просто терпел боль – дало знать еще хлеще. Почти сразу после того вояжа в тюрьму особого режима и бессмысленно жестокой казни, я свалился пластом – в тот же вечер, и целую неделю не мог встать. Посольский доктор, отогнав от меня местных эскулапов, осмотрел мои ноги и сказал, что если я не хочу чего-то типа заражения крови – надо принимать меры и принимать их быстро. В конечном итоге, меня эвакуировали на крейсирующий в Персидском заливе авианосец Николай Первый, где мной занялись уже флотские эскулапы, привычные к самого разного рода травмам и осложнениям. Эвакуировали вертолетом, который сел прямо у посольства, на одной из больших лужаек – как в синематографе. Удивительно – но ноги мои остались до сих пор при мне, и через неделю меня переправили обратно, снабдив несколькими пачками каких-то антибиотиков, которые мне прописали по два раза в день. Но это ерунда, главное не ампутация.
Это я так шучу. На самом деле – прескверная шутка, никому не советую повторять. Умереть от инфекции – не мужская смерть, даже если инфекция вызвана ранениями при взрыве.
Чем занималась моя супруга – то Аллах знает, но встретила она меня подозрительно приветливо и даже наградила настоящим, жарким до невозможности поцелуем. Если женщина так себя ведет – значит, чувствует за собой вину. Но проверять было некогда – я тоже чувствовал за собой вину, и вину немалую. Сколько времени уже здесь – а полезной информации на грош.
Так не работают…
От госпитализации еще на какое-то время я отказался наотрез – накачать антибиотиками меня сможет и местный посольский врач, а больше ничего не нужно. Поэтому с самого утра, отказавшись от услуг Вали, я самостоятельно поехал в посольство.
Добрался нормально – Тегеран по утрам был вообще тихим городом, а зеленая зона – еще тише. Было жарко, как и всегда летом, в здании посольства настежь были открыты все окна. Из дома я выехал рано, Тегеран пока не проснулся, движения почти не было.
У самой ограды посольства стоял белый экипаж Баварских моторных заводов, на него я обратил внимание сразу – вообще, все припаркованные у посольства незнакомые машины надо сразу брать под контроль. Номера – обычные, гражданские, за слегка затемненным стеклом – отчаянно зевающий водитель. Вмешиваться не стал – но решил, что как только доберусь до своего кабинета, сразу вызову командира группы охраны посольства и спрошу его, что это за машина припаркована у самых ворот. Если он не сможет сразу ответить – значит, с обеспечением безопасности посольского здания у нас явные проблемы.
Охрана поприветствовала меня, справилась о моем здоровье. Здесь все были свои и все понимали, что просто так посол ранение, да еще минно-взрывную травму осколками взорвавшегося фугаса получить не может. Да и про мое звание тоже было известно – это секретом не делалось. Поэтому, стоявшие в охране десантники считали меня своим, и отдавали честь искренне, это сразу было заметно. Насколько мне было известно – некоторые "ответственные лица" награждали стоящих на часах "катеринками" с наказом выпить вечером за их здоровье, но я этого не делал, понимая что это обидит десантников.
В присутствии как всегда было пусто, нанимать секретаря я не видел смысла, в кабинете я бывал редко, а любой посторонний человек – риск утечки информации. Даже информация о посетителях и времени прихода – ухода может быть весьма и весьма опасной. Цветы если и поливали – то поливали нерегулярно.
А еще в кабинете кто-то был…
Это я понял очень просто. Если уходите из помещения, в котором есть что-то важное и ценное для вас – оставьте в косяке двери нитку или волос, а потом посмотрите, осталась она на месте или нет. Я оставлял белую нитку, но клал ее наверх, на полотно двери. Именно эта нитка валялась сейчас на полу перед дверью.
Весь обратившись в слух, я осторожно взял графин – большой, массивный, хрустальный – вылил имевшуюся там воду в горшки с цветами. Оружия у меня с собой не было, послу носить его не пристало, тем более в посольстве – но в умелых руках и графин – оружие. Поудобнее перехватив его за дно – и не выглядит подозрительно, и бросить можно быстро и точно – я толкнул от себя дверь кабинета.
– Ваше Сиятельство?!
В углу, в одном из двух кресел "гостевого уголка", в гражданском, ослепительно белом костюме сидел Его Сиятельство, шахиншах Персии Мохаммед. Увидев меня, он поднялся мне навстречу, не обращая внимания на графин. Хотя ведь понял, для чего он – по мелькнувшему хищному взгляду заметно – понял!
– Я решил лично поздравить вас с выздоровлением, экселленц… Так кажется, принято обращаться к послу?
– Совершенно верно… Ваше Сиятельство… разрешите…
Я оглянулся по сторонам, поставил пустой графин на стол.
– Давайте, присядем здесь – шахиншах показа на приставной столик, к моему большому письменному столу – за ним можно было сидеть vis-Ю-vis, друг напротив друга.
Что происходит, чем вызван этот вне всяких сомнений странный визит – ничего этого я не понимал.
– Я решительно рад вашему выздоровлению, Искандер… – сказал шахиншах, и по его голосу не было понятно действительно ли он рад, или просто это формула дипломатического этикета – я был очень удивлен, когда вы отказались от услуг наших врачей. В Тегеране есть медицинский университет, и вот уже пятьдесят лет там преподают лучшие русские доктора. На это время они взрастили немало лекарей-персов, истинных наследников Ибн-Сины
– Ваше Сиятельство, я не сомневаюсь в квалификации этих лекарей и приношу глубочайшие извинения за то, что своим поступком поставил под сомнение их профессионализм. Но такие ранения, какие были у меня – лучше всего их умеют лечить военные медики, такие, какие работают на кораблях флота.
– Сорейя-ханум несколько приглашала Вашу супругу во дворец, чтобы узнать о вашем самочувствии, и узнать, не надо ли вам чего. Она порывалась навестить и вас, но я запретил это делать, потому что больного мужчину может навещать лишь другой мужчина. Женщины не должны видеть нашей слабости.
– Передайте мою искреннюю благодарность Сорейе-ханум, и сообщите ей, что хвала Аллаху, я поправился.
– Да, хвала Аллаху. Сорейю-ханум разбирает любопытство, при каких обстоятельствах вы получили столь тяжелые ранения?
– Увы, Ваше Сиятельство, тяжелы были не раны, тяжела была моя самонадеянность и глупость, едва не похоронившие меня под тяжестью своей. Я уподобился ослу, который сам взвалил на себя хурджин весом больше, чем он мог унести на себе. Я не обратился вовремя к услугам докторов и от этого едва не погиб. А ранения эти я получил в Багдаде, когда взорвали отель Гарун Аль-Рашид. Я как раз находился на первом этаже, когда произошло это мерзкое злодеяние.
– Это действительно мерзкое злодеяние, экселленц – подтвердил Светлейший – и те, кто совершил такое, заслуживают мучительной смерти.
Очень интересно играть в такие игры. Они называются: ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь. Или "Да и нет не говорить, черное и белое – не называть". Чертовски интересно.
– Мерзкое – подтвердил и я – и когда этих ублюдков поставят перед судьей – я бы не надеялся на то, что судья проявит к ним снисхождение.
Шахиншах тяжело вздохнул, потом провел ладонями по лицу – как при совершении намаза. И – как будто снял с себя маску, теперь на меня глядел совсем другой человек, жестокий и решительный.
– Оставим словесные игры, экселленц. Я знаю, что у вас произошло с моим сыном. Я знаю, что он вам показал, и какова была ваша реакция. Я хочу спросить вас, экселленц то, что произошло на ваших глазах – справедливо?
– Нет светлейший – ответил я
Шахиншах хищно улыбнулся
– Рад это слышать. На свете найдется немного людей, которые рискнут не согласиться со мной. Тем ценнее ваш ответ, и тем больше я хочу услышать объяснения. Почему же вы считаете произошедшее – несправедливым, Искандер? Ведь и у царя Александра за терроризм полагается смерть.
– Да, смерть, ваше Сиятельство. Но никто в вашей стране не подумает сделать такого, что сделал ваш сын. Да, террористов повесят или расстреляют. Но никто и не подумает раздавить их строительным катком, причем заставить это сделать офицеров одного из гвардейских полков, а остальных поставить в строй наблюдать за этим зрелищем. Не следует множить зло без необходимости. У нас казнь – необходимость – у вас же она – месть и кровавое развлечение. Это плохо.
Шахиншах задумался, пригладил пальцем аккуратные усики
– Вы жили в другой стране Искандер и не знаете Восток. У вас – все по-другому. Иногда я удивляюсь тому, как живут на севере. У нас казнь – это не просто казнь. Казня своих противников, преступников, заговорщиков, глава государства должен не просто их убить. Он должен вселить страх в сердца своих подданных, заставить их просыпаться по ночам в страхе и вспоминать то, что они видели. Иначе это будет повторяться – раз за разом. Здесь любовь и страх – это почти одно и то же. Вы мало пробыли на Востоке, экселленц, чтобы понимать, какова здесь жизнь и как можно править. Но пробыв здесь подольше, вы поймете – и согласитесь со мной.
– Господь един, Ваше сиятельство, и карает он по делам.
– Но разве та кара – не от Господа?
– Увы – нет.
Шахиншах снова помолчал – но смотрел он теперь на меня по-иному. В его взгляде проскальзывало что-то еще, что-то, чего там никогда не было. Уважение…
– Я не могу просить за своего сына, экселленц, но я прошу от своего имени – выполнить мою просьбу. Вы ведь помните ее.
– Я помню ее, ваше Сиятельство. Воистину мне стыдно за слова, сказанные мной наследнику, но тогда я уже был болен. Моя задача – научить наследника чему-то новому, оградить его от ошибок какие он может совершить – и даже в том случае я должен был указать ему на его ошибку и оградить от нее.
– Я рад это слышать…
Шахиншах снова явственно задумался, а потом сказал такое, чего я никак не ожидал услышать…
– Знаете, Искандер… У нас в стране есть такая форма монаршьей милости – когда я милостиво выслушиваю просьбы особо отличившегося подданного и исполняю их – какими бы они не были. В разумных пределах – но эти пределы широки. Я знаю, что у вас в посольстве накопилась масса нерешенных вопросов – от ваших купцов, от наших купцов. Есть неподписанные контракты, есть вопросы, которые не решаются из-за нашей проклятой бюрократии, которую даже я не смог победить. Я готов оставаться здесь столько, сколько это потребуется и лично рассмотреть любой вопрос, который вы посчитаете нужным передо мной поставить.
Не знаю – был ли где-то и когда-то такой посол, который добивался бы такого. Орден святого Владимира за такое решение вопросов – в самый раз, никак не меньше.
– Ваше Сиятельство. Я нижайше благодарю вас за оказанную мне и нашему государству честь, и нижайше прошу позволения пригласить в кабинет моего помощника, чтобы со всем уважением изложить все просьбы и ходатайства, которые у нас накопились на сей день.
Я снял телефонную трубку, набрал короткий номер.
– Варфоломей Петрович?
– Ваше превосходительство? С возвращением…
– Спасибо. Извольте немедленно собрать все требующие решения дела по всем отделам посольства. Особенно, коммерческие и торговые, я знаю, что у нас там завал. И сразу – входите к мне с докладом, не испрашивая позволения. Сколько времени это займет?
– Минут десять, ваше превосходительство.
– Десять минут. И ни минутой больше. Я вас ожидаю.
На решение всех дел ушло часа три – Варфоломей Петрович был профессионалом из профессионалов в этой работе и собрал видимо все дела, которые требовали решения, даже безнадежные. За это время мы добились контракта на строительство инфраструктуры добычи на двух новых нефтяных полях Каспия, контракта на поставку пятидесяти скоростных электровозов для грузовых перевозок, контракта на поставку десяти новеньких широкофюзеляжных самолетов, принципиального согласия на строительство второй очереди крупного производства по сжижению природного газа на одном из островов залива, контракта на строительство третьей очереди металлургического завода в Исфахане – это только самые крупные вопросы, которые удалось решить. Все эти контракты достались нам по мановению монаршей руки, без торга и на как нельзя лучше устраивающих нас условиях. Добились освобождения из тюрем нескольких придурков-студентов и перевода их для отбывания наказания к нам – там пусть полиция и суд разбираются дальше, главное что вытащили. Напоследок даже пришла в голову мысль, что если я ничего не добьюсь по моему неофициальному заданию – успех на официальном поприще как посла вполне даже окупают и оправдывают мое пребывание здесь. Интересно – почему так вопросы не решал Юрьевский? Вообще, чем больше я вникал в дипломатическую работу – тем больше понимал, насколько она важна. Успешность страны, ее влияние и вес зависят не только от количества мегатонн в ядерных загашниках и количества авианосных группировок в акватории Мирового океана – но и от такой вот повседневной работы дипломатов, от активности послов, от налаженных контактов с властями стран пребывания. Вот, например, сейчас – за какие-то три часа работы мы дали работу миллионам русских людей – хорошую, высокооплачиваемую работу, и работать они будут месяцы, если не годы. Это – реальная польза Российскому государству. Часть работы достанется и местным – если здесь находится квалифицированная рабочая сила, то дешевле нанять ее, чем вывозить людей в командировки. На построенных заводах или импортированных электровозах будут работать местные и для местных. А если считать, что работа дипломата – это рауты, возлияния с местным чиновничеством, да грозные, или наоборот покаянные слова, если интересы его страны в чем-то ущемлены – такой дипломат далеко не пойдет.