Мулатка прислушивалась – Ларин торопливо переодевается – и молила, чтобы он не увидел открытого тайника. Но мужчина спешил. А затем стало тихо. Дверь в комнату Веры приоткрылась, Андрей подошел к постели. Мулатка сделала вид, будто только проснулась.
– Ну вот, ты хорошая девочка. Выбросила все глупости из головы. Я просто хотел убедиться, что ты никуда не ушла. Извини, что больше, чем на сутки, не предупредив, оставил тебя одну. Дела были. Спи. Я скоро вернусь.
Мулатка даже не нашлась что ответить. Когда за Лариным закрылась входная дверь, она подбежала к окну и, присев на корточки, выглянула во двор. Андрей пробрался вдоль забора и исчез в кустах. В соседнем особняке одиноко горело окно на втором этаже. Вера тут же выскользнула из комнаты, положила пистолет в тайник и опустила доску, пообещав себе, что больше никогда ее не поднимет и никогда не скажет Ларину про то, что притрагивалась к его оружию.
* * *За плотно сдвинутыми шторами горела настольная лампа. Андрей сидел в кресле, устало положив голову на спинку. Маша уже выслушала его рассказ и теперь вертела в руках пачку банкнот по сто евро, которую почти насквозь пробила пуля.
– Никогда не думал, что жизнь такому человеку, как я, когда-нибудь спасут деньги, – усмехнулся Ларин. – Поучительный сувенир я прихватил с места событий.
– Ты абсолютно уверен, что налетом руководил Кожевников?
– Больше некому. Только он с Кулешовым да Жадобин знали, что Попов собирался удрать с наличкой. Жадоба нас с Хасаном и послал. А уж как генерал узнал, где коммерсант отсидеться решил, я не в курсе.
– Агентуры у него хватает. Вот и подсуетился, – вздохнула Маша и зашелестела простреленными купюрами, затем ногтем взрезала банковскую полоску и принялась раскладывать банкноты на столе – посередине каждой виднелись рваные, чуть обугленные по краям дырки от пули.
– Ты что делаешь? Такой сувенир испортила! Я думал, эти евро вместе с пулей под стекло и в рамочку – да на стену повешу. Все-таки память о бандитском прошлом.
– К сожалению, не о прошлом, а о настоящем. И зачем же сразу в рамочку? Деньги-то настоящие, не фальшивые. И номера в пачке сквозные. Их еще вполне можно через банк поменять на целенькие. Все-таки десять тысяч – сумма немаленькая.
– Ты к чему клонишь, Машка? – Андрей передвигал пальцами купюры на столе.
– Откуда Кулешов мог узнать, что Попов деньги снял, счета обнулил? – И сама себе ответила: – Свои люди у него в банках, вот информацию и слили. А поскольку пачки со сквозными номерами, то и список купюр у них должен был остаться. Процедура у них такая стандартная, при первом вводе дензнаков в оборот. Это я тебе как знающий человек говорю. Систему изнутри изучала.
– Ну, и что из этого? – удивился Ларин. – Я же не собираюсь простреленные деньги где-то светить.
Маша улыбнулась:
– Конечно. Ты, как все мужчины, слишком прост для этого. А вот у меня появилась отличная идея. Ты мне пятьсот дырявых евро не подаришь? Правда, вернуть их тебе я уже не смогу. Но еще один раз спасти тебе жизнь они сумеют, надеюсь.
Андрей глядел на Машу и не понимал, что она задумала.
– Вы, женщины, хитрый народ. Иногда я вас не понимаю, хотя и люблю.
– Не только хитрый, но и коварный. – Маша по одной взяла пять пробитых пулями денежных знаков Евросоюза, сунула их в карман халата. – Устала я, Андрей, если честно признаться. И по тебе соскучилась.
Ларин положил руку на ее ладонь.
– Когда-нибудь потом, Маша, когда все кончится. Ведь мне теперь, когда в зеркало смотрюсь, самого себя арестовать хочется. Одни наколки чего стоят…
Маша, села на подлокотник кресла, прислонилась к Андрею, положила голову ему на плечо.
– Мне почему-то с тобой так надежно и спокойно… Давай посидим так хоть десять минуток.
* * *Не спалось в эту ночь и Жадобину. Облавы в городе, устроенные Кулешовым, не предвещали ничего хорошего. Все братки-кавказцы из бригады Жадобы сегодняшним вечером исчезли. Ни до кого из них главарь банды не мог дозвониться. Хотя это были взрослые мужики, на которых милиция не охотилась. Жадобин задницей чувствовал, что дело плохо. Не любил он конфликтов в городе, особенно на межэтнической почве. Криминалу лучше всего действовать в спокойной обстановке. Не знал он и где сейчас искать Хасана. А ведь ему был знаком взрывной нрав этого бандюгана. Такого тронь – себе дороже.
Жадоба попытался поговорить с Кулешовым по телефону. Но генерал и слушать не стал. Обозвал подельника мудаком и обещал при случае повесить за одно место, после чего бросил трубку.
Вот и попробуй усни. Жадоба сидел на террасе в компании Паши-Стоматолога и наливался вискарем. Однако алкоголь не брал. Голова оставалась светлой.
Стоматолог в своем неизменном белоснежном костюме покачивался в кресле-качалке, отталкиваясь от стены бамбуковым стеком с серебряным набалдашником. Цедил сквозь золотые фиксы виски и вместо того, чтобы чем-то помочь, выговаривал Жадобину за то, что тот связался с ментами.
– Хороших ментов не бывает. Бывают только справедливые и суки позорные. И ты с позорными суками дела решил воротить. Рано или поздно все это плохо кончится.
Жадоба понимал: по большому счету законный прав. И если жить по понятиям, то с такими суками позорными, как генерал Кулешов, на одном поле даже садиться… нельзя – западло.
Негромко прозвучал звонок у ворот. Охранник выглянул в окошечко, открыл калитку. Что-то попытался объяснять, но отлетел в сторону. К террасе, широко шагая, двинулся Хасан: расстегнутая на груди рубашка, зверски горящие глаза. Он взошел на террасу и лишь из уважения к законному сдерживал себя, чтобы не взорваться. А потому молчал, лишь тяжело сопел.
– Да знаю я, все знаю. – Жадобин плеснул виски, придвинул стакан к Хасану. – На хрена было его свиненка трогать? С этого все и началось.
– Не передергивай, Жадоба, – зло проговорил кавказец. – Сам знаешь, что свиненка кулешовского утопить мало. Все равно человек из него не получится. И я его пальцем не тронул.
– Не ты, так Руслан твой.
– И он все по справедливости сделал. Короче, так, Жадоба, меня не только братва прислала. Зря они кавказцев зацепили. У каждого из наших по нескольку братьев, отцы, сыновья взрослые и стволы найдутся. С огнем главмент играет. Я еле отговорил, чтобы наши не пошли штурмом их чертов городской приемник-распределитель брать, куда менты наших детей закрыли. Если завтра Кулешов всех не отпустит – будет война в городе. Звони ему и предупреди. При мне. – Хасан так и не притронулся к спиртному.
– Думаешь, не понимаю? Звонил я уже.
– И что сказал?
– Повторять не хочется… Я тебе, Хасан, никогда бы таких слов не сказал. Вот и Стоматолог подтвердит. При нем я набирал Кулешова.
– Значит, не будешь звонить?
– Сейчас нет, – тихо ответил главарь банды. – Завтра у Кулеша мозги на место встанут. Ты только своих горцев попридержи немного. А то знаю я вас, отмороженных хватает. Мозгов хватит машину взрывчаткой начинить и рвануть ее у ментовки.
– Если не отпустит никого, случится и такое, – пообещал Хасан. – Так и передай Кулешову – не отпустит пацанов, война начнется.
– Ты хоть телефон не выключай, – даже не приказал, а попросил Жадобин.
– Обойдешься.
Хасан демонстративно попрощался кивком только с законным, повернулся и, грузно ступая, двинулся к воротам.
* * *Утром генерал Кулешов не пустил Петушка в гимназию. Теперь водитель Паша исполнял роль тюремщика – караулил генеральского отпрыска в квартире, даже к окнам близко подходить не позволял.
За ночь Кулешов немного одумался, понял, что перегнул палку. И уже хотел было немного дать задний ход, как позвонил Кожевников. То, что услышал генерал, было самым хреновым, что только могло случиться…
Кулешов с бледным, как мелованная бумага, лицом молча шагал с Кожевниковым по гулкому коридору городского приемника-распределителя. Тюремная обстановка никогда прежде не угнетала. Ведь генерал воспринимал решетки, стальные двери, надежные запоры лишь применительно к тем, кто сидел в камерах или по недоразумению все еще находился на свободе. Сегодня же знакомые тюремные интерьеры угнетали даже милицейского генерала.
Провожавший главмента конвойный зазвенел ключами, отворил дверь камеры, отступил в сторону и негромко произнес:
– Это здесь, товарищ генерал.
Кулешов шагнул внутрь, почувствовал, как испуганно дышит за его спиной Кожевников, и бросил конвойному, не оборачиваясь:
– Дверь, сержант, прикрой и отойди. Мы тут сами.
Посередине камеры, рассчитанной на десять человек, возвышался так называемый «танцпол» – помост, сколоченный из грубых досок, на котором в лучшие времена спали задержанные «административники». Но теперь в камере был всего один обитатель. Именно «был» – во всех смыслах этого слова.
На «танцполе» виднелось прикрытое серой тюремной простыней неподвижное тело. Кулешов подошел и приподнял край простыни.
На «танцполе» виднелось прикрытое серой тюремной простыней неподвижное тело. Кулешов подошел и приподнял край простыни.
– Таким его только в закрытом гробу родственникам отдавать можно, – произнес он, глядя на изувеченную голову Руслана Хасанова – в волосах запеклась кровь, половина лица была иссиня-черная.
Естественно, генерал уже был в курсе того, что задержанный скончался сегодня на рассвете. Вертухай, совершавший обход, обнаружил его мертвым на полу камеры, возле самой двери, до которой подросток хотел доползти. Но до этого момента Кулешову казалось: это какой-то бред, все еще можно вернуть назад. Потому и поперся в приемник-распределитель. Теперь уже и душой он понял, что вернуть назад ничего нельзя.
– Ты, сука, – зашипел генерал на Кожевникова, – как такое допустил?! Кто тебе права дал? Ты же сам задержанием руководил и мне докладывал…
– Так вы же, товарищ генерал… – принялся заикаться от испуга майор, – сами сказали, чтобы жесточайшим образом… пацаны наши из группы задержания… как всегда действовали… ну, может, перестарались чуть-чуть… вы же сами…
– Да я тебя сейчас головой в парашу суну!.. – Генерал, брызгая слюной, схватил майора и потащил к грязному унитазу.
Самое странное, что Кожевников даже не упирался, не защищался и не пытался что-либо сказать в свое оправдание. Лишь, словно тибетский лама, мантру повторял:
– Виноват, товарищ генерал, виноват… исправлюсь…
– Горбатого могила исправит!
Возможно, Кулешов и сунул бы своего порученца головой в тюремный унитаз. Но тут затрещали нитки. Генерал тупо посмотрел на оказавшийся в его ладони оторванный погон майора. Он разжал пальцы.
– Твою мать, – произнес генерал. – Этого еще не хватало.
Кожевников трясущейся рукой подхватил погон с бетонного пола и сунул себе за пазуху. Майор ожидал новой вспышки гнева и втягивал голову в плечи. Но генерал обмяк, тяжело опустился на «танцпол» и отстраненно произнес, будто обращался к кому-то, кто находился от него далеко-далеко:
– А я же собирался Петушку своему проститутку привести, чтобы показала, как у нее там, где и что, научила бы уму-разуму… а жена-дура заладила – пусть еще подрастет, через годик и привезешь… вот и имеем, что имеем… надо было на своем настоять… – Генерал прикрыл лицо мертвого Руслана простыней, а затем поднял голову: – Значит так, майор. Вляпались мы с тобой по самые помидоры. Чтобы через час всех этих кавказцев несовершеннолетних на волю выпустили, к родителям по домам развезли. Протоколы о задержаниях уничтожить. Мне джихад в городе ни к чему. И тебе тоже.
– Так мы никаких протоколов и не составляли. Выпустим и развезем, – с готовностью проговорил Кожевников, поняв, что самое страшное для него позади.
Где-то в соседней камере спустили воду, и параша отозвалась бульканьем.
– Про Руслана кто-нибудь знает? Или только охрана? – спросил Кулешов.
– К сожалению, накладка получилась. – Лицо майора из белого стало серым. – Вертухай, как камеру открыл, ему показалось, вроде жив еще Руслан. А может, и не показалось. Врача у нас здесь нет, только фельдшер. Вот он испугался, «Скорую помощь» и вызвал.
– Вот же черт, – огорчился генерал. – Врач хоть русский был?
Кожевников расстегнул папку, зашелестел бумагами.
– В заключении о смерти не слишком разборчиво написано… ага… вот личная печать врача… Халимулин вроде бы… или Хадимулин…
– Какая теперь на хрен разница, – махнул рукой генерал. – С русским мы бы еще договорились. А этот своим «мусликам» растрендит, если уже не растрендел. Думай, майор, думай, что с ним делать будем.
– Заключение о смерти выбросить можно. Прямо сейчас в парашу и спустим. А лепилу прессанем, чтобы не вякал. Они все в больнице «Скорой помощи» взятки берут. Тело куда-нибудь на окраину отвезем и выбросим. Ну, типа отпустили мы его из распределителя на рассвете живого, здорового, а он шел, споткнулся и головой о бордюр стукнулся. Вот и перекинулся. Не первый раз так делаем.
– Ты или дурак полный, или прикидываешься, майор! В твою сказку только прокурорские и поверят. А ты ее диким горцам попробуй рассказать… Ладно, разруливай, как умеешь. Креатива от тебя не дождешься. Да и я придумать ничего не могу. К Жадобе поеду. Надо, чтобы он своих абреков попридержал. – Генерал поднялся и, сгорбившись, вышел из камеры.
Гулко захлопнулась стальная дверь. Кожевникову даже показалось, что он слышит, как щелкает засов. Бросился к выходу, толкнул, но дверь оказалась открыта.
…Генеральская машина мчалась по загородному шоссе. Кулешов неуютно чувствовал себя даже за тонированными стеклами. Он сидел на заднем сиденье, нахохлившись, и нервно грыз ногти.
Еще совсем недавно генерал чувствовал себя всемогущим. Знал, что практически любое преступление сойдет ему с рук. Ну, конечно, если не трогать тех, кто находится выше его в вертикали власти. С ними нельзя ссориться. Казалось бы, не нарушай заведенный порядок, исправно давай откаты, делись добытым – и все будет хорошо. Но вот система дала сбой, причем из-за чего? Из-за каких-то школьных проделок сынка, воспитывать которого просто не оставалось времени…
Впервые после службы в армии генерал почувствовал, что живет неправильно. Нет, он не раскаивался из-за погубленных жизней и поломанных судеб, его не мучила совесть из-за того, что торговал людьми, как рабами, что практически стал таким же бандитом, как и Жадоба. Просто спокойное течение жизни внезапно превратилось в бурный поток, и его понесло в неизвестность.
– Ничего, прорвемся, – успокаивал себя генерал, унимая дрожь в руках.
Впереди его машины мчался автомобиль сопровождения. Жизнерадостно полыхали сине-красным мигалки, то и дело из громкоговорителя, установленного на крыше, раздавались команды:
– Принять вправо!.. Стоять!.. Пропустить!.. Прижаться к обочине!..
Все другие участники дорожного движения послушно «принимали», «стояли», «пропускали» и «прижимались». И это понемногу вселяло в Кулешова уверенность, что он по-прежнему твердо держит власть в руках, способен управлять течением жизни.
До станицы, возле которой Жадоба отгрохал свой особняк-имение, оставалось уже недалеко. Разговор, конечно, предстоял непростой. Но генерал не сомневался, он и на этот раз найдет с главарем банды общий язык. В конце концов, их официальный бизнес уже сросся так, что не расцепить. А деньги, они любую проблему решат. Да и бунт выходцев с Кавказа можно повернуть себе на пользу – ослабить их влияние в городе.
И тут краем глаза генерал заметил, как из лесополосы на шоссе вылетел серый внедорожник. Из динамика на машине сопровождения прозвучало предупреждение:
– Стой! Ослеп? Пропустить колонну!
Но водитель внедорожника и не собирался останавливаться. Когда кортеж поравнялся с ним, он только прибавил газу. Над опущенным стеклом показался ствол автомата. Хасан держал его в вытянутой правой руке, левой рулил.
Прогремела очередь. Посыпалось тонированное стекло. Кулешов вовремя успел упасть на пол машины – уткнулся лицом в засыпанный песком коврик.
Водитель генерала, матерясь, вдавил тормоз. Автомобиль завертело волчком, передние колеса соскользнули с откоса, и машина, нырнув в кювет, замерла. Это на время и спасло Кулешову жизнь. Выпущенный Хасаном из подствольного гранатомета заряд разминулся с целью, громыхнул уже в поле.
Вырвавшаяся вперед машина сопровождения, сверкая мигалками и завывая сиреной, резко развернулась посреди дороги и помчалась на подмогу к Кулешову.
Хасан сдал назад, распахнул дверцу и разрядил остатки рожка прямо в торчащий над бровкой багажник генеральской машины. Брызнула эмаль краски, из пробоин полился бензин. Водитель Кулешова выстрелил, высунувшись из дверки. Кавказец схватился за простреленное плечо, но оружие из рук не выпустил.
Машина сопровождения остановилась. Прячась за ней, милиционеры открыли стрельбу. Разлетелись фары внедорожника. Лобовое стекло покрылось густой сеткой трещин. Хасан еще раз выстрелил из гранатомета. Заряд угодил в капот милицейской машины. Полыхнуло пламя. Мигалки вместе с динамиком сорвало с крыши и отбросило на асфальт.
Кулешов уже чувствовал запах бензина. Понимал, что хватит одной искры, чтобы все загорелось. Он выскользнул из салона и, извиваясь ужом, пополз к зеленевшим неподалеку тростникам, каждую секунду ожидая выстрела в спину.
Генерал с хрустом нырнул в сочную зелень и, лихорадочно работая локтями, пополз вперед. Вот уж воистину кому суждено быть повешенным, тот не утонет! Застоявшаяся вода брызгала в глаза, под грузным телом хлюпала грязь. Кулешов обернулся, увидел сомкнувшуюся за ним болотную зелень и замер, боясь пошевелиться. Совсем неподалеку гремели выстрелы.
Машина Хасана уже превратилась в решето. Из пробитого радиатора валил пар, но двигатель все еще работал. Внедорожник дал задний ход, и когда проезжал мимо генеральского автомобиля, последовал еще один выстрел из подствольника. На этот раз удачный. Яркая вспышка, грохот взрыва. Загорелся вытекающий из бака бензин. Машину объяло пламя.