Как и предсказывал Шеннингтон, почти все его гости разъехались после этого забега, распрощались и приготовились к пробежке под дождем к машинам.
И вот наконец в ложе остались лишь сам виконт Шеннингтон, я и еще двое мужчин в унылых тускло-коричневых костюмах. Даже обслуживающий буфет персонал куда-то исчез.
И тут вдруг я ощутил беспокойство.
Но спохватился слишком поздно.
Один из двух мужчин встал у двери, чтоб никто не мог войти, второй быстро направился прямо ко мне. Рука в перчатке, а в руке пистолет с неизбежным глушителем.
- А знаете, мистер Фокстон, вы из тех, кого необычайно трудно убить, - с легкой улыбкой заметил Шеннингтон. - Не появляетесь там, где вас ждут, однако пожаловали сюда, покорно и тихо, точно овечка для заклания.
Он почти смеялся.
Я - нет.
На этот раз я допустил непростительную оплошность.
Глава 20
- Что вам от меня надо? - спросил я, стараясь унять дрожь в голосе.
- Мне надо, чтоб вы умерли, - ответил виконт Шеннингтон. - И перестали распространять дурацкие слухи о том, что мой брат был убит.
- Так, значит, все-таки убит, верно? - спросил я.
- Это теперь не ваша забота, - ответил Шеннингтон.
- Но как вы могли убить родного брата? - воскликнул я. - Из-за чего? Из-за денег?
- Мой брат понятия не имел, что это такое - отчаянно нуждаться в деньгах. Он всегда был таким правильным, прямо до тошноты.
- Честным, вы хотите сказать.
- Только не надо этих дешевых фраз, - сказал он. - Слишком уж много на кону. И мне нужна моя доля.
- Доля от ста миллионов евро? - спросил я.
- Заткнись! - рявкнул он.
Да с какой такой стати я должен заткнуться? Напротив, мне надо орать во всю глотку, чтоб привлечь внимание.
Я набрал в грудь побольше воздуха, приготовился позвать на помощь. Но не вышло. Мужчина с пистолетом что есть силы ударил меня в нижнюю часть живота - весь воздух тотчас вышел из легких, а сам я рухнул на пол и лежал бесформенной кучей, пытаясь восстановить дыхание. А потом, сочтя, что этого мало, тот же тип пнул меня носком ботинка в лицо. Разбил губу, и по ковру стала расползаться лужица крови.
- Только не здесь, идиот! - прикрикнул на него Шеннингтон.
Это служило небольшим утешением. Перед глазами плыло, туман застилал мозги, но я все же сообразил: убивать меня здесь они не будут. Зачем им оставлять такие инкриминирующие улики - труп в углу ложи, среди пустых бутылок от шампанского.
- Все равно вам конец, - пробормотал я, еле шевеля окровавленными губами, голос показался каким-то чужим. - Полиция знает, что я здесь.
- Сильно в том сомневаюсь, - заметил Шеннингтон. - По моей информации, вы избегали встреч с полицией всю прошлую неделю.
- Моя невеста знает, что я здесь, - не унимался я.
- Да, знает, и что с того? Разделаюсь с тобой, а потом и ею тоже займусь.
Я уже хотел было сказать, что и Джен Сеттер известно мое местонахождение, но передумал. Зачем подвергать ее смертельной опасности?
Снаружи донесся усиленный динамиками голос комментатора. Это означало, что начался последний забег.
- Вперед, - сказал Шеннингтон своим подручным. - Тащите его вниз, пока идут скачки.
Мужчины подошли и рывком поставили меня на ноги.
- Куда вы меня тащите? - спросил я.
- На встречу с твоей смертью, - важно заявил Шеннингтон. - Она случится не здесь. В каком-нибудь тихом темном месте.
- Но неужели мы не…
Я не закончил фразы. Мужчина справа, тот, кто был без пистолета и дежурил у двери, резко ударил меня в живот. На этот раз на пол я не упал, но лишь потому, что оба эти типа держали меня за руки. Внутри жгло, словно огнем. Наверное, они повредили мне внутренние органы.
- И чтоб больше не смел вякать, - предупредил меня тот, кто нанес удар. Классический английский явно не был его сильной стороной.
«Не вякать» - план неплохой, по крайней мере на первое время, и я молчал, когда мужчины протащили меня мимо плаща, висевшего у двери, затем - в эту самую дверь, потом поволокли по коридору и затащили в одну из пустующих подсобок. И вот все мы трое вошли в грузовой лифт и поехали вниз. Шеннингтона видно не было. И я не знал, хорошо это или плохо. Наверное, все же лучше иметь дело с двумя противниками, а не с тремя. Но с другой стороны, я далеко не был уверен, что мне удастся справиться с этими громилами. Хотя точно у меня не было бы ни малейшего шанса, если б Шеннингтон оказался здесь с нами.
Лифт остановился, меня вытолкали из него и повели по мокрой траве к северному выходу, за которым размещались автостоянки при ипподроме. Изначально ипподром в Челтенхеме предназначался для проведения ежегодного Фестиваля по стипль-чезу в марте, во время которого здесь каждый день собиралось свыше шестидесяти тысяч зрителей. А потому стоянки были просторные, но сегодня, в холодный дождливый день, народу приехало немного, и большинство из них пустовали. Да и время уже было позднее, и здесь царили тьма и тишина.
«В каком-нибудь тихом темном месте», - так сказал Шеннингтон.
И я пришел к выводу, что мое последнее недолгое путешествие должно закончиться именно здесь, в дальнем углу заброшенной автостоянки у ипподрома. Я старался идти как можно медленнее, но они подталкивали меня вперед. Я даже пытался сесть, но и этот фокус не прошел. Негодяи еще крепче схватили меня за руки, приподняли рывком и заставили идти дальше.
Я бы мог закричать, попробовать еще раз позвать на помощь и получить очередной удар под дых, но над ипподромом гудел звучный голос комментатора, так что меня бы все равно не услышали. Промелькнуло всего несколько человек, они спешили к своим машинам, пригнув головы и приподняв воротники - пытались хоть как-то защититься от дождя. Остальные зрители, укрывшись под трибунами и зонтами, продолжали смотреть скачки. Только дурак будет торчать здесь в темноте и мокнуть под дождем.
- Лошадь! - раздался чей-то громкий крик справа от меня. - Лошадь сбежала!
У лошадей сильно развит домашний инстинкт. Не верите, спросите любого тренера, хоть раз отпускавшего своего скакуна в свободный галоп. Чаще всего он находил удравшую от него лошадку на конюшнях, в ее стойле: она успевала добраться до дома еще до того, как начнутся полномасштабные ее поиски.
Лошади, которым вовсе не хочется бежать на скачках или же те, что вырвались и удрали после падения, часто возвращались к тому месту, откуда их выводили на старт, ошибочно принимая его за дом, или же стремились укрыться в конюшнях при ипподроме.
Эта же вырвавшаяся на свободу лошадь галопировала по беговой дорожке и попыталась повернуть на девяносто градусов, видимо возжелав вернуться на парадный круг. Комбинация резкого поворота и инерции быстро движущегося тела плюс еще мокрая поверхность сыграли с ней злую шутку. Ноги у несчастной заскользили, разъехались, и она упала, сбив белое пластиковое ограждение. А потом ее понесло прямо на нас, на спине, она бешено брыкала ногами в воздухе, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться и снова встать.
Мои «телохранители» чисто инстинктивно отступили, уворачиваясь от мелькающих в воздухе копыт, и ослабили хватку, чем я не преминул воспользоваться. Вырвался и шагнул вперед, а затем ухватил лошадь за поводья. И одним махом, как только лошадь вскочила на ноги, взлетел в седло.
Я долго не раздумывал. Пришпорил удивленную лошадку каблуками, и мы понеслись обратно, туда, откуда она прискакала, через дорожку к ипподрому.
- Эй, стой! - размахивая руками и преградив мне путь, крикнул какой-то работник ипподрома. Я обернулся. Громилы бросились за мной вдогонку, один полез в карман. За пистолетом, за чем же еще, и ослу понятно.
Человек, пытавшийся остановить меня, лишь в последнюю секунду понял, что останавливаться я не собираюсь, и отскочил в сторону. Я снова пришпорил лошадь и низко пригнулся к гриве скакуна, не желая стать мишенью.
Теперь я смотрел только вперед. Последний сегодняшний забег еще не закончился, так что на беговой дорожке мне будет безопаснее всего. Еще один распорядитель заметил лошадь, несущуюся прямо на него, и судорожно ухватился за подвижную перекладину, стремясь преградить нам путь уже в конце дорожки.
Но я останавливаться не собирался. Остановиться - значило умереть, а я дал себе обещание, что по крайней мере сегодня этого со мной не случится.
Способов общения с лошадью у наездника множество. Можно натягивать поводья, оба или одно, можно понукать возгласами или пришпориванием - это простые и самые распространенные. Но наиболее тесная связь между лошадью и жокеем передается с помощью смещения веса. Если сдвинуться к хвосту, лошадь замедлит бег и остановится, а вот если перенести вес вперед, к шее, та же лошадь помчится, как ветер.
Я вставил ноги в стремена, привстал, натянул поводья и начал сползать вперед, к холке скакуна. Животное прекрасно поняло мой посыл: вперед и только вперед! Скакать на лошади - это все равно что ездить на велосипеде, однажды приобретенное умение никогда не забывается.
Я вставил ноги в стремена, привстал, натянул поводья и начал сползать вперед, к холке скакуна. Животное прекрасно поняло мой посыл: вперед и только вперед! Скакать на лошади - это все равно что ездить на велосипеде, однажды приобретенное умение никогда не забывается.
Мы приближались к ипподромной дорожке, и я не собирался сбрасывать скорость. Напротив, только ускорялся. Еще несколько раз пришпорил лошадь каблуками. Лошадь получила новый посыл - вполне недвусмысленный - и знала, что делать. Я снова слегка сместился к холке, попросил своего скакуна прибавить ходу и прыгнуть, причем прыгнуть высоко.
И мы перелетели через ограждение, взяли препятствие, что называется «с запасом», и у распорядителя хватило ума отпрянуть в сторону.
Лошадь слегка споткнулась при приземлении, едва не рухнула на колени, в какой-то момент я даже испугался - вдруг упадет, - но тут я резко натянул поводья, и она обрела равновесие.
Куда теперь? Налево или направо?
Налево, решил я, натянул поводья в нужную сторону, уводя лошадь от трибун к безопасному открытому пространству ипподрома.
Другие лошади мчались по финишной прямой на меня, и я свернул, стараясь избежать столкновения и свалки.
Мой скакун пытался повернуть обратно, хотел бежать вместе с остальными, но я отвел его и заставил пуститься галопом к дальнему концу финишной прямой, ни разу не остановившись и не оглянувшись.
Сумерки сгустились, так что трудно было сказать, продолжают ли преследование те двое громил, подручные Шеннингтона. Но был уверен, что они не отказались от этой затеи и что, возможно, виконт к ним присоединился. Теперь он особенно заинтересован в том, чтобы убрать меня со сцены действия, причем как можно быстрее.
Я снова повернул, и мой скакун двинулся вверх по холму, самой удаленной от беговых дорожек, трибун и прочих сооружений точке.
Что же теперь?
На парковке у ипподрома меня ждет неприметная темно-синяя машина. Но вот проблема: ключи от нее вместе с мобильником и бумажником остались в кармане плаща, который я, не думая ни о чем плохом, повесил на крючок у двери в ложе Шеннингтона.
Затем я заметил, как из-за изгороди, неподалеку от того места, где я вырвался на беговую дорожку, выехал автомобиль. Мигая фарами, он неспешно продвигался по траве в том направлении, откуда я пришел.
Вот еще один автомобиль выехал на траву, но двинулся в противоположном направлении.
Обе машины двигались неспешно, объезжая территорию по кругу.
Но кто там, в этих машинах? Шеннингтон со своими громилами, или же полиция, или сотрудники охраны ипподрома? «Наверное, - подумал я, - тренер лошади, на которой я сейчас скачу, был далеко не в восторге, обнаружив, что скакуна его увели и что он бегает сейчас где-то в темноте».
Одно я знал точно: мне никак нельзя оставаться на одном месте. Иначе меня рано или поздно заметят и схватят. И я вовсе не собирался слишком близко подпускать к себе эти машины, по крайней мере, до тех пор, пока не буду твердо уверен, что Шеннингтона с громилами в них нет.
В отличие от американских ипподромов беговая дорожка в Челтенхеме представляет собой не простой овал, но две отдельные дорожки, как бы перехлестывающие друг друга, с дополнительной петлей на конце одной из них. Центральная часть использовалась для скачек по пересеченной местности. Так что этим двум машинам вряд ли удастся загнать меня в угол. Разве только я допущу небрежность, но на сегодня, твердо решил я, с меня небрежностей хватит.
Я выждал, следя за тем, по какой части дорожки двинется одна из машин, и, дождавшись, двинулся на лошади по другой. К этому времени уже окончательно стемнело, и люди, сидевшие в машинах, никак не могли меня увидеть, если, конечно, я не попаду в свет фар.
Затем я вдруг с неудовольствием заметил, что на ипподром выехали еще три автомобиля, два направились прямехонько ко мне, третий начал объезжать петлю против часовой стрелки. Что еще хуже, в свете их фар я разглядел фигуры людей, выстроившихся цепочкой в центре трека, они начали обходить поле в поисках лошади или меня.
Нет, вряд ли это люди Шеннингтона. Наверное, все они, по большей части, хорошие ребята, кавалерия, примчавшаяся мне на помощь. Но как знать? Я просто не мог позволить себе ошибиться.
Я решил, что теперешняя моя позиция безнадежна и что это только вопрос времени, когда меня заметит кто-то из людей, сидящих в машинах, или тех, кто продвигается пешком. Я тронул лошадь, она послушно засеменила к самому краю территории ипподрома. Я высматривал выход, но кругом, насколько хватало глаз, тянулась металлическая сетчатая ограда высотой футов в пять, не меньше, призванная не пускать на ипподром безбилетников.
«Наверное, - подумал я, - мне следует привязать лошадь к изгороди и попробовать перелезть через нее». Но тогда брошенная лошадь укажет преследователям место, откуда я бежал, а я до сих пор опасался, что Шеннингтон и его громилы висят у меня на хвосте. Да и потом верхом на лошади все же безопаснее, ведь так я запросто могу обогнать пеших преследователей, и неважно, есть у них пушки или нет.
«С такой шеей я бы не то что на лошадь, и на велосипед садиться не стал бы», - сказал мне хирург, специалист по заболеваниям позвоночника, восемь лет тому назад. Однако я снова сижу верхом на лошади, галопирую в темноте и чувствую себя уверенно и на своем месте. Главное - не вылететь из седла.
Я пустил своего скакуна рысью вдоль изгороди, продолжая высматривать ворота. Пять футов, высоковато, лошади это препятствие не взять, особенно с учетом того, что она устала, замерзла и к этому времени уже давно должна была стоять в теплом стойле. Да и ворота вряд ли помогут. Они наверняка заперты, и понудить лошадь перескочить через них в темноте практически невозможно.
«Клещи» поискового отряда постепенно смыкались; если я не уберусь отсюда как можно быстрей, то точно попаду в ловушку. Я сильно пришпорил лошадь, и она поскакала галопом вдоль изгороди, по направлению к северному окончанию беговой дорожки и петле, которую она там образовывала. Я страшно боялся, что мой скакун вдруг споткнется или, не дай бог, провалится копытом в кроличью норку.
И по-прежнему безуспешно искал глазами выход или дырку в этой бесконечной изгороди. И уже начал думать, что единственным правильным решением было бы повернуть назад и попробовать прорваться на автостоянку, но выстроившиеся в линию преследователи приближались, и шансы осуществить эту задумку через минуту будут равны нулю.
И вот наконец сетчатая изгородь уступила место живой, и я разочарованно заметил, что эта живая изгородь вовсе не низенькая, через которую легко перескочить, а являет собой настоящие джунгли, плотное переплетение ветвей боярышника и черной смородины. Я скакал вдоль нее и вдруг увидел проем. Мы с лошадью легко проскочили в него и оказались на вертолетной площадке, ее использовали для посадки винтокрылых машин во время Фестиваля.
Я тронул лошадь в обратном направлении, теперь от глаз преследователей меня укрывала изгородь. Здесь царила непроницаемая чернильная тьма, даже отблеска фар не было видно, и ориентироваться стало трудно. Мы с лошадью медленно продвигались вперед, слепой вел слепого. Животное подо мной, наверное, тоже недоумевало, не понимало, куда идти, но натренировано было неплохо и откликалось на каждую мою команду.
- Давай, мальчик, - тихо шепнул я скакуну на ухо. - Хороший мальчик, умница.
Но вот мелькнули огоньки деревни Престбери. Должно быть, впереди изгородь была не такой плотной.
И тут вдруг мне показалось, кто-то кашлянул. Я осторожно натянул поводья, лошадь послушно остановилась и стояла. Я вслушивался в тишину.
Может, показалось?
Человек кашлянул снова. А потом крикнул что-то на незнакомом мне языке. Он находился по другую сторону изгороди, а вот насколько далеко от меня - определить никак не удавалось. Ему ответил второй, тоже на иностранном языке, тот, похоже, находился значительно дальше.
Это наверняка подручные Шеннингтона.
Я затаил дыхание и взмолился о том, чтоб лошадь не выдала нашего местопребывания.
Напрягаясь, прислушивался к их разговору, потом показалось, что ближний ко мне мужчина двигается, но я далеко не был в том уверен.
И тут на помощь мне пришел дождь.
Вроде бы приутихший, он полил с новой силой, тяжелые холодные капли ползли прямо за воротник. Но мне было плевать. Теперь в шуме дождя я больше не слышал голосов мужчин, но одновременно это означало, что и они не услышат, куда я двинусь дальше.
Я еле слышно прищелкнул языком и тихонько тронул лошадь каблуком. А потом наклонился и шепнул ей на ухо:
- Пошли.
И вот наконец мы добрались до ворот, и они оказались не заперты.
Я спешился, провел через ворота лошадь, потом закрыл их.
А затем вдруг впереди вспыхнул свет, затопив все вокруг ослепительным сиянием. Это напугало лошадь, она резко метнулась в сторону, поводья вырвались у меня из рук.