Потом я указывал, где посмотреть, а он рылся в пакетах. Черный, из плотного полиэтилена, перетянутый желтой банковской резинкой, мы нашли минут через пять. Кортик его развернул.
В свете фонаря мясо и кости выглядели не так страшно, как при дневном свете, но страшней, чем на черно-белой пленке.
Я отпустил край контейнера и вернулся в кресло, сглатывая тошноту. Кортик продолжал копошиться в металлическом ящике на колесах, чертыхаясь, когда влипал во что-то уж очень неприятное.
– Что ты ищешь? – не выдержал я.
– Перья! – откликнулся Кортик, и я услышал, как его стошнило.
Он сразу вылез, бледный и злой.
– Наконец-то! – встретила нас матушка в прихожей. – Все остыло. Мясо пришлось подогреть, теперь оно не такое сочное. Что это вы скривились? Быстро за стол. Слышите? Какой-то странный запах…
Когда Кортик, третий раз приняв душ и в десятый раз отказавшись от еды, улегся спать в моей комнате, я спросил, нашел ли он перья.
– Я все перерыл. Ни одного даже крохотного перышка!
– И отчего ты сблевал? – скрывая улыбку, спросил я. Очень хотелось поддеть Кортика, мне не нравилось, что большую часть свободного времени он стал проводить с шофером.
– Молчи!.. От использованной прокладки.
Вот так он меня поддел. Я очень редко смотрел телевизор – предпочитал читать, мечтать и еще компьютер – и понятия не имел, что такое прокладка. Я даже чуть не спросил, прокладка для чего? – но что-то удержало меня.
– Представь, – добил меня засыпающий Кортик, – они еще в себя тампоны с веревочками засовывают.
Через три месяца Улисс пропал. Его только что подстригли, он знал, что в первые две недели после стрижки вызывает всеобщее восхищение, да и сам себе ужасно нравился, поэтому даже лужи обходил, чтобы не запачкаться.
Два дня мы его искали, обходя в нашем поселке участок за участком. Охранники на въезде, два садовника по вызову, чистильщик бассейнов, сантехники и старый спившийся плотник, которого жильцы поселка, как и моя матушка, вызывали к себе уже чисто символически – «поддержать здоровье», с сочувствием уверяли нас, что пуделя не видели.
К вечеру второго дня поисков матушка предложила расклеить объявления, а мы с Кортиком задумчиво посмотрели в окно на мусорный контейнер по ту сторону дороги.
– Когда мусор вывозили? – спросил Кортик.
В этот раз мы запаслись фонариками и респираторами, которые родители Кортика оставили в Надоме для личного пользования. Мы надели старую одежду и под ошарашенным взглядом матушки натянули резиновые перчатки, в которых она мыла сантехнику. Кортик – зеленые, а я – желтые. Мы шли на дело не таясь. Кортик с жутким лязгом откинул крышку контейнера и полез внутрь. Он собирался копаться в нем, пока не осмотрит все до единого пакета, даже если для этого их придется выкидывать наружу. Я собирался вместе с ним свалиться в мусор и рыться в нем, но как только подтянулся, сразу завис глазами на черном полиэтиленовом пакете, перетянутом банковской резинкой.
Кортик вылез с тяжелой ношей и медленно-медленно снимал резинку.
Дышать через респиратор было трудно. Когда мы открыли пакет и заглянули в него, мы сразу сняли респираторы, чтобы уровнять сбившееся дыхание и заглотнуть побольше свежего воздуха – так было легче удержать слезы.
Грубо говоря, в этом пакете, как и в предыдущем, были куски мяса и кости. Почему мы с Кортиком поняли, чье это мясо? По ошейнику. Там лежал ошейник Улисса, и все остальное мы уже не рассматривали.
Кортик шел к дому впереди меня. Вдруг он резко развернулся, я еле успел затормозить, чтобы в него не врезаться.
– Матушке – ни слова, – приказал он.
Я понял, что Кортик собирается что-то предпринять. Мне, конечно, в голову не могло прийти, что он будет стрелять в немца. Я был так зашиблен смертью Улисса, что предался страданиям весь, целиком, и на месть сил не осталось. А Кортик стал голодным духом, мучимым голодом и жаждой. Он отнес пакет в сарай. Вышел оттуда с лопатой. Я осветил место фонариком, Кортик с остервенением стал копать под яблоней у сарая и за несколько минут вырыл довольно большую яму. Потом вдруг застыл и с беззащитностью подранка в голосе спросил:
– А где шерсть? Почему мы вылезли из мусорника?
– Ее там нет, – уверенно ответил я.
– А где она?
– Там же, где и петушиные перья.
Он продолжил остервенело копать землю.
– Хватит уже, – попросил я.
Кортик осмотрелся. Воткнул лопату, сходил за пакетом.
– Ты заметил? Ни капли крови. Крови нет.
– Кровь можно смыть, – через силу произнес я непослушными губами.
– Или собрать и выпить! – уверенно продолжил Кортик.
От дома к нам шла матушка. Кортик поспешил засыпать пакет землей.
– Наш мальчик умер, да? – спросила матушка издалека.
– Да, – кивнул Кортик. – Мы его похоронили. Нужно будет завтра камень положить.
– Кто-то же его сбил, – вздохнула она. – Он никогда не бегал за машинами. Только что подстригли… Какие беспощадные люди здесь живут. Могли его у дороги оставить, чтобы мы сразу нашли, зачем же в мусор бросать?..
– Эта ложка серебряная? – спросил Кортик на следующий день за завтраком.
На белой скатерти на блюдцах стояли три яркие синие чашки с золотыми цветами. Такой же чайник с отбитым носиком, молочник и сахарница – все, что осталось от сервиза бабушки Соль.
– Серебряная, – ответила матушка.
– А эта?
– Эта – мельхиоровая. Пей чай, остынет.
– А как ты их отличаешь? – спросил Кортик.
– Съешь пирожок, скажу.
Кортик поспешно заглотил пирожок с творогом.
– Серебро матовое, а мельхиор более блестящий. Вот здесь, посмотри, видишь, у серебра есть проба…
Неделю Кортик почти не разговаривал, вечером засыпал, как каторжник с каменоломни – мгновенно, с тяжелым дыханием. В воскресенье он попросил меня показать, где в доме немца я видел книжку в подзорную трубу. Я показал.
– Наверху он шторы не задергивает… – задумался Кортик.
Той же ночью матушка разбудила меня и спросила:
– Он колется или нюхает, как думаешь?
– Все в порядке, – отмахнулся я.
– Икар сильно изменился. Он стал сам не свой, нервный, чуть что – кричать. Никогда на меня не кричал, а тут… Что я такого спросила? Не видел ли он серебряную ложку. А он как заорет: «Не твое дело, это ложки моей бабушки, что хочу, то с ними и делаю!»
– Он в порядке, не беспокойся.
– Тиль, скажи мне правду, умоляю! Я не могу потерять этого мальчика. Я столько сил в него вложила, он мне…
– …как родной! – закончил я за нее. – Не обращай внимания, он влюблен в учительницу русского языка, у них будет ребенок, – сказал я.
А что еще я мог сказать? Что Кортик собирается убить немца-вампира с Черной дачи серебряной пулей, которую выплавил из ложки в тигле на газовой плите? С третьего раза у него получилась вполне приличная пуля, и ожог на левой руке уже заживает. Что еще? Что он не ходит в колледж пятый день – учится метко стрелять в тире?
– Ребенок?.. Божемой-божемой-божемой!! – закричала моя матушка и побежала звонить адвокату.
– Ерунда! – ответил он ей по телефону в половине третьего ночи. – Учительнице русского языка пятьдесят пять лет. Но все равно спасибо за беспокойство.
Рано утром адвокат перезвонил. Он попросил к телефону меня.
– Рассказывай, что у вас происходит?
– Пропал пудель, а потом мы с Кортиком нашли…
– Я знаю, что пуделя сбила машина, – перебил, как обычно, адвокат. – У твоей матушки есть реальные причины для беспокойства?
Слово «реальные» он выделил с особым усердием. Меня это почему-то разозлило.
– Я не знаю, я не психоаналитик.
– Допустим, – согласился адвокат. – Просто ответь, есть ли у Кортика причины для глубокой депрессии?
– Как вам сказать… Он нашел в мусорном баке останки нашего пуделя – внутренности и еще много чего разного. Ошейник прилагался. Мы эти останки похоронили. Может быть, то, что вы называете депрессией, просто размышления о том, каким должен быть автомобиль, сбивший собаку и содравший при этом с нее шкурку? Такая причина вас устраивает? Кстати, шкурку мы так и не нашли. Каким будет ваш следующий вопрос, маэстро?
– Кортик часто говорит с бабушкой по телефону? – спросил адвокат вместо «где именно вы нашли останки пуделя?»
– Не думаю, – после долгого молчания ответил я. – Что вам сказала бабушка Соль?
– Ох… – адвокат тяжко вздохнул. – Она сказала, что по моей милости из Гамбурга выслали представителя русского посольства Мишку Кузина. Якобы он заплатил местному чиновнику за какой-то важный документ из архивов немецкого бундесвера, это раскрылось, и Мишку выслали. Это может означать нечто важное в ее вечных поисках сокровищ, а может ничего не значить. Я знаю Михаила, я ему звонил, но он отказался говорить со мной на эту тему. У него большие неприятности, а когда я заговорил о теще, Кузин очень нервно потребовал: «Не сыпь свою Соль на мои раны!» Ты что-нибудь понимаешь? Она ведь похлеще любого наркотика – так затянет в свои сети, что не выбраться даже со здоровым юношеским дебилизмом Икара.
– Конечно, понимаю! – с самоуверенной лихостью заявил я, быстро залез в Интернет и начал искать зарубежную прессу за последнюю неделю, а адвокату в это время злорадно объяснял в трубку: – Она ищет сокровища, на след которых вышла благодаря немецкой газете Нины Гринович. Вариант первый: по следу сокровищ идет кто-то еще – судя по реакции вашего знакомого из Гамбурга, он выкупил документ не для бабушки Соль. Вариант второй: он выкупил документ для нее, а она его потом кинула. Вариант третий: он приобретал бумажку для себя, узнав о сокровищах от одного несдержанного на язык адвоката – зятя бабушки Соль.
В трубке тяжелое дыхание длилось минуты три. За это время я перелистал несколько гамбургских газет. Потом адвокат спокойно поинтересовался:
– Я тебя чем-то обидел?
– Нет. Просто я хотел обратить ваше внимание на то, что не все, что вам кажется глупым и сумасбродным, подлежит разбалтыванию. Кое-что может быть настоящей тайной. Я как-то подумал, о чем говорят адвокаты за рюмкой коньяку после хорошего обеда в дорогом клубе? Это по аналогии с медиками, на которых я насмотрелся за время своих мытарств. Минут сорок – о делах. Потом, ослабив узлы галстуков, они не прочь поразвлечься интересными историями о болезнях и анекдотами о поведении своих подопечных либо смешными семейными подробностями – о детишках и тещах. Кто из коллег посоветовал вам поискать, а потом ликвидировать сейф после вашего смешного рассказа о странных проникновениях в дом? Надеюсь, вы со своей профессиональной памятью вспомните этого доброго человека – вашего коллегу?
– Но я-а-а… Э-э-э… И у-у-у… Вспомнил! – закончил нечленораздельное мычание адвокат. – Но почему ты… Ладно, я вспомнил, и что?
– Расскажите ему очередную хохму. О том, как некто Мишка из русского посольства купил… Бабушка Соль сказала, сколько ему документ стоил?
– Десять тысяч евро, она сказала – десять тысяч, она в курсе! – с готовностью ответил адвокат.
– Ну вот вы и скажите – купил за две тысячи евро какой-то документ из немецких архивов, да попался и был выслан. Скажите, что в жизни все странно переплетается: представитель посольства, солидный человек и ваша ненормальная теща занимаются одним и тем же – поиском сокровищ – детский сад, да и только.
– При чем здесь сокровища?
– Я как раз читаю на экране, что именно об этом написала известная гамбургская газета. Ваш знакомый Кузин проявлял большой интерес к эвакуации немцев из Кёнигсберга – ныне Калининграда – в сорок пятом году.
– И что с этой эвакуацией? – все еще не понимал адвокат.
– Хорошо. Называю ключевое слово. Эвакуация больше десяти тысяч человек – военные с семьями, специальный состав офицеров-подводников, штатский контингент важных персон – должна была происходить на судне, которое называлось «Германик».
Знаете, что спросил после ключевого слова адвокат?
– Ты читаешь на немецком?
Знаете, что я ему ответил, упиваясь собственным величием, то есть погружаясь с потрохами в подкравшуюся скверну?
– На немецком, английском и французском. Эти языки удобно учить вместе. Но я только читаю и перевожу. Разговорной практики, как вы можете догадаться, у меня нет.
– Где сейчас Икар? – без всякой логики перескочил адвокат на другое. – Только не говори, что он в колледже, я туда звонил.
Я честно ответил, что в данный момент его сын проводит время в сарае.
– А ты что? – В его голосе явно сквозило возмущение.
– А я копаюсь в Интернете, чтобы вы могли развлечь своих коллег-адвокатов в клубе после хорошего обеда.
Чего я не сказал адвокату? Что я учил языки в надежде получить работу в его конторе – он сам обещал мне это по исполнении четырнадцати лет. Подозреваю, что адвокат не забыл обещание, просто не хотел, чтобы мы с Кортиком отдалились друг от друга (у кого бы потом он выспрашивал его секреты?), а мы бы непременно отдалились, стань я помощником адвоката.
Чего мне он не сказал? Ничего не сказал – не попрощался, просто бросил трубку.
Я не обиделся. Выключил компьютер и поехал в сарай.
Я не смог туда заехать на коляске – старый порог, потом еще несколько ступенек вниз. Кортик внес меня на руках и посадил на верстак. Я осмотрелся и спросил:
– Твоя бабушка замужем?
Кортик задумался, потом молча пожал плечами.
– А была?
– Конечно, была. Как-то же она родила мою маму.
– Для того чтобы родить ребенка, не обязательно выходить замуж.
– И что?.. – Кортик явно был мыслями где-то далеко.
Я осмотрелся и понял, где. Серебро Кортик плавил в тигле над пламенем газовой горелки. К горелке был подсоединен шланг от стоящего в углу сарая двадцатипятилитрового баллона с газом. При осмотре его рабочего места я понял, что использовано было две серебряные ложки. Он их резал на маленькие куски ножницами по металлу. Рядом с горелкой на верстаке были уже установлены тиски, лежало несколько ножовок, и по россыпи серебряного песка я понял, что Кортик доводил пулю для патрона. Патрон был закреплен в других тисках – маленьких. Опираясь на руки, я подполз на заднице к ним поближе, чтобы рассмотреть пустой патрон, готовый принять серебряную пулю.
– Ничего не сдвинь, – предупредил Кортик, зажимая пулю в тиски. – У меня только два патрона. При чем здесь бабушка и ее муж?
– В этом сарае много инструмента. Неплохо. Чувствуется мужской интерес и умелые руки.
– Она могла приглашать рабочих для ремонта или строительства, – предложил свою версию Кортик.
– И они на всякий случай запаслись наковальней, сварочным аппаратом, а также тиглем и формочкой для выплавки пуль определенного калибра? – вздохнул я.
– Тигель был здесь, а формочку я попросил у шофера. Он в клубе охотников состоит. У него таких причиндалов много.
– Понятно, что у шофера. И он не спросил для чего?
– Не спросил.
– Кортик, где ты возьмешь оружие?
– Это секрет.
– Если ты знаешь калибр пули, значит, оружие уже у тебя?
– Можно сказать и так, – кивнул Кортик, осторожно зачищая напильником выплавленную пулю.
– Он не мог дать тебе оружие, он не идиот, – размышлял я вслух.
– Он и не давал.
Мы говорили о шофере и прекрасно понимали друг друга.
– Вынести его из тира ты тоже не мог. Павел Игнатьич рассказывал о металлоискателе на выходе.
– Не мог.
– У тебя только два патрона, да?
– Да.
Что ж, все было сказано. Кортик ни разу при этом на меня не посмотрел, а это означало только одно – он все решил твердо и в советах не нуждается. Что я мог поделать? От безысходности хотя бы усомниться в его снайперских способностях. Я и усомнился:
– Ты не попадешь в него из окна чердака на таком расстоянии.
– Я не дурак, – согласился Кортик.
– Будешь стрелять в упор? – Я задержал дыхание.
– В упор не смогу. Я пока могу только по мишеням. Если он на меня посмотрит – не смогу ни за что выстрелить.
Я с облегчением выдохнул.
– Залезу на старую липу у его забора, – поделился планами Кортик. – Я уже тренировался, там можно удобно устроиться на уровне второго этажа. Лишь бы он не задвинул шторы. Атила!
– Что?
– А что бы ты сделал с этим гадом?
– Ничего, – честно ответил я, хотя знал, что Кортик ожидает другого ответа.
– Ничего?.. – опешил он.
– Послушай. Я мог бы тебе много чего наплести – вот бы мне быть полноценным человеком, а не инвалидом, да я бы!.. да его бы! Но я этого не скажу. Убить можно, будучи и безногим и одноруким.
– И в чем дело? – рассердился Кортик.
– Дело в том, что я не понимаю. Я не понимаю, зачем он это сделал.
– Он поганый вампир! – крикнул Кортик.
– Допустим. Мы сейчас говорим о чем? Почему я в данный момент не хочу его убить. Потому что сначала я хочу понять.
– А когда поймешь?
– Тогда – по ситуации. Чего ты пристал? Что ты хочешь услышать? Даже со здоровыми ногами я не полезу стрелять в кого-либо с дерева, потому что это будет глупо и смешно – я никудышный стрелок. При желании я могу придумать множество других способов уничтожить человека, но – зачем? Смерть – самый бессмысленный из всех способов мести.
– Смерть за смерть! – провозгласил Кортик.
– Ты говоришь о смерти, а я о мести. Не напрягайся – морщины на лбу останутся, некрасиво будет, – не отказал я себе в небольшой издевке. – Просто поверь, я столько книг перечитал – это разные вещи. Смерть ничего не решает. Она только прекращает или начинает.
– Хватит. – Кортик прервал мои попытки отговорить его. – Я это сделаю, и точка! Я так решил.
Сделал он это так. Через два дня безветренным холодным вечером залез на старую липу и минут десять пытался там угнездиться. Увидеть его в подзорную трубу было проблемно, я смотрел в окошко и ничего толком не мог разглядеть. Единственный бинокль, который был в доме, – театральный, Кортик забрал с собой. Когда ветки дерева перестали трястись, я предположил, что он там устроился и теперь в бинокль оценивает ситуацию в комнате.