– Вы, как сын адвоката, молодой человек, должны знать, что власть всегда подстраивает законы под себя. Любая, обратите внимание.
– За что ты мог арестовать мою бабушку? – не мог успокоиться Кортик.
– За незаконные действия с телом умершего человека. За перезахоронение этого тела без разрешения в другую могилу.
– В другую?.. – опешил Кортик и посмотрел на меня.
Я кивнул. Я думал так же, как Моня.
– И почему не арестовал? – уже устало спросил Кортик.
– Во-первых, я понял, куда подевался гроб с останками Нины Гринович, только когда вернулся в Москву. Во-вторых, я знал, что вдова назначила своими душеприказчиками двух человек. Нетрудно догадаться, что одной из этих двоих была ваша бабушка. Другой, как я предполагаю, – женщина, ее воспитавшая, – Екатерина. А зачем вдове нужны были душеприказчики? Чтобы исполнить последнюю ее волю по захоронению в могиле мужа. Когда я все это понял, я решил так: если будет заведено дело по факту пропажи тела, я дам показания и расскажу о своих предположениях. Но оно не было заведено. И никто не поинтересовался моими предположениями. Однако рассвело. – Дядя Моня встал и подошел к окну.
Матушка выключила свет.
– Вот вам пример противостояния борьбы и желания просто жить, – заметил дядя Моня. – Петух на рассвете идет выполнить свое духовное предназначение – оповестить всему миру, что солнце всходит. И заодно рассказать другим петухам, если таковые имеются, что он еще жив и на его территорию соваться не надо. А пес хочет бороться за свое право единолично владеть территорией. Совсем как у людей!
Мы не сразу поняли, о чем он говорит, потом бросились к окну. Я подкатил быстрее, чем матушка добежала, она смотрела, как Улисс бегает за соседским петухом, вцепившись мне в плечи крепкими пальцами дипломированной медсестры.
– Он просто хочет поиграть! – с надеждой предположил Кортик.
Итак, соня Улисс после десяти дней вынужденного рассветного рыболовства выбрался ни свет ни заря побродить по двору. А петух, прорывший, вероятно, за время отсутствия собаки проход к заветной беседке, шел покукарекать на самой высокой из доступных ему точек.
В то мгновение, когда собака и распушивший все перья соседский петух остановились друг против друга, Улисс действительно был очень расположен порезвиться – об этом красноречиво говорил пучок на месте его хвоста – пучок дергался, то есть Улисс вовсю вилял хвостом. Снежно-белый, слегка заросший после последней модельной стрижки пудель и петух, вспыхивающий язычками пламени, – зеленое брюшко, фиолетовые и желтые отливы на крыльях, красный гребень. Но нужно было сделать поправку на драчливость петуха, и кому как не Кортику это было хорошо известно! Если уж он клевал, так клевал! Через несколько минут Улисс понял, что петух опасен, а петух еще не понял, что он слишком стар для демонстрации силы. И Улисс подгадал возможность ухватить яркую фиолетово-золотую игрушку за шею, чтобы показать ей, как интересно волочиться по траве. Петух обмяк, Улиссу такое его состояние не очень понравилось, он выпустил игрушку, попрыгал на месте вверх, чтобы показать, как нужно резвиться, потом опять схватил за шею.
Очнувшись от ступора, в котором мы все застыли у окна, матушка первой бросилась к дверям.
– Я бы на твоем месте сейчас не выходил, – порекомендовал дядя Моня. – По-видимому, женщина в байковом халате, которая бежит по вашему газону к петуху, его хозяйка. По собственному опыту знаю, что в таких случаях лучше переждать первую грозу. Уже ничего не изменить.
Матушка послушалась. Я подумал еще, что она всегда беспрекословно слушается своего дядю.
Она вернулась к окну. Улисс был совсем не против, чтобы соседка поиграла с ним вместо вышедшего из строя петуха. Он прыгал вокруг, пока женщина, присев, осматривала птицу. Она встала и посмотрела на наши окна. Улисс перестал прыгать и отошел к дому. При этом он несколько раз призывно тявкнул. Значит, шел кто-то чужой. Это в нашем понятии – чужой, пудель же принимал всех без исключения людей за друзей, а тявкал для информации.
Мы посмотрели в сторону дороги. Переступив мягкими тапочками через оставшийся со стороны дороги декоративный забор, по траве к соседке шел новый хозяин Черной дачи.
Последующая сцена удивила даже дядю Моню, а он в последние годы вообще редко демонстрировал удивление.
Немец склонился над петухом, взял его за лапы и поднял, осмотрев яркую тушку с неожиданно длинной вытянувшейся шеей. Потом он достал что-то из кармана и показал это соседке – нам было не разглядеть. Соседка посмотрела на немца растерянно. Он еще раз залез в карман, после чего соседка взяла то, что он предлагал, и немец унес петуха, уже не спеша, по дорожке, вымощенной плитами.
Улисс разочарованно тявкнул – гость уходил. Мы не могли сразу выйти из дома и отозвать его, потому что соседка стояла неподвижным истуканом на газоне у дома еще добрых пять минут. Потом дернулась, как разбуженная, мазнула взглядом по нашим окнам и быстро ушла к себе.
– Кто этот человек? – спросил дядя Моня.
– Это наш новый сосед, немец, – почему-то шепотом ответила матушка.
– Будь с ним осторожна. Он странный.
– Почему? – прошептала матушка.
– Немец, да? В полшестого утра в домашних тапочках! Только вдумайся! Идет на чужой двор купить чужого мертвого петуха.
– Я с ней поговорю, – не слышит его матушка. – Пока мне еще петуха жалко. Вот сейчас пойду и поговорю! Пойдем со мной, – позвала она Кортика. – Будешь стоять и извинительно улыбаться. Только – молча!
Прежде чем пойти к соседке, они завели в дом Улисса.
Дядюшка сказал, что сходит к своей машине за кое-какими причиндалами.
Я остался у окна смотреть, как матушка с Кортиком идут к калитке. Кортик по дороге подобрал большое петушиное перо и стал с ним играть. Матушка заметила это и выбросила перо. Я не сдержал улыбки, представив удрученного Кортика у соседки, машинально раскручивающего перед ее носом петушиное перо. Оно упало на траву и сразу поймало в свой ультрамарин еще сонный луч солнца.
Вернувшись в дом, дядя Моня прошел по комнатам, неся перед собой небольшой прибор с антенной. На картинной раме в гостиной и в моей комнате на настольной лампе рядом с компьютером он обнаружил по маленькому серому цилиндру. Снял их, осмотрел через раздвижную лупу, которую последние годы всегда носил с собой, слегка поковырял длинным – «кокаиновым», как он его называл, – ногтем правого мизинца. После чего спросил:
– Что на втором этаже?
– Комната Кортика, спальня бабушки Соль, еще две спальни для гостей, две ванные, кладовка.
Дядя Моня кивнул и не пошел на второй этаж.
– Знаешь, что это такое? – спросил он, протягивая мне цилиндры.
Я сначала осмотрел его прибор с антенной.
– Это камеры. Возможно, с микрофонами – крупные.
– Однако много мы тут сегодня наболтали, – заметил дядя Моня. – И картина эта удачно висит – вся столовая видна и прихожая. – Он вздохнул. – Возьмешь себе или выкинем?
– Как это – выкинем? – возмутился я. – А выяснить, кто их поставил?
– Я и так знаю, кто их поставил. И это не адвокат с его допотопной техникой. – Он кивнул на глазок видеокамеры.
– Конечно, возьму!
– Справишься? Они наверняка закодированы на определенную частоту.
– Это не проблема.
– Тогда бери, играй.
– Я тут подумал… – я замялся.
– Говори, раз начал, – приказал дядя Моня.
– Ты кому-нибудь рассказывал о наших беседах про Нину Гринович?
– Ерунда. Я об этой женщине написал столько докладных и рапортов, сколько не писал ни про кого другого.
– Я имею в виду – в последнее время.
– Эх, мальчик, – вздохнул дядя Моня. – Раскрой ладонь и посмотри, что ты держишь в руке.
Я сильнее сжал ладонь с камерами.
– Все, что мы здесь обсуждали, и все, что ты выводил на экран своего монитора, просматривалось и слушалось посторонними ушами, и уже давно. Странно, что я ничего не заподозрил. Это, наверное, потому, что я не верю в сокровища. Почему ты спросил?
– Через месяц после нашего первого разговора о похоронах Нины Гринович в доме напротив поселился немец.
– Допустим, – кивнул дядя Моня.
– А в Рио-де-Жанейро был убит летчик и похищен электронный сканер для определения разных металлов.
– В Рио-де-Жанейро? В том самом Рио-де-Жанейро, который в Бразилии? – стараясь сохранить серьезность, переспросил дядюшка.
– Точно, – уныло подтвердил я, видя, как он прячет улыбку. – Это бабушка Соль сказала мне по телефону. Чтобы я передал ее зятю, к каким тяжелым последствиям привело уничтожение сейфа в этом доме.
Дядя Моня посерьезнел. Но не настолько, чтобы хорошенько все проанализировать.
– Эта женщина – авантюристка. Ты знаешь, что она сидела в тюрьме?
– Ты?! Она!.. – задохнулся я негодованием.
– Я здесь ни при чем. Она пыталась незаконно вывезти из Греции какую-то реликвию.
Задумавшись, я пришел к выводу, что к делу Нины Гринович это отношения не имеет, и решил подвести некоторый итог – последняя попытка приобрести единомышленника.
– Получается, что им не помог сканер, понимаешь? Они все еще не нашли то, что ищут. Доказательства тому – эти камеры. И бабушка Ассоль слишком спокойна. Она знает тайну. Дядя Моня, ну сам подумай, что она может знать такого о деле Нины Гринович, чего не знаешь ты?
– Мало ли!.. – задумался дядя Моня.
– Она могла найти какие-то записи, дневник Нины Гринович, в конце концов – нечто, что было захоронено с ней в могилу! Ты говорил, что было завещание вдовы писателя. Где оно? Ты его видел?
– Нет. Я слышал. О нем все говорили, когда пытались отговорить меня от неправильного захоронения.
– Какие-нибудь бумаги, записи на бытовую тему – нашел в доме?
– Нет, не нашел. Но перед смертью она все свои заметки и дневники о жизни с мужем, все фотографии отправила в Союз писателей, их просмотрели кому следовало. И потом. Не связывай ее имя с сокровищами. Нина Гринович вынесла из типографии газету, в которой, по ее предположению, могла храниться какая-то важная для победы в войне информация. Это были сведения о готовившемся рейде «Германика». Это факт. Что из этого факта наворотила авантюристка, бегающая по волнам, нам неизвестно. Атила! Это чужая жизнь. Понимаешь, мальчик, – чужая. Не твоя. Вокруг секретов чужой бабушки вертятся сомнительные люди – глупые и не очень, но что тебе с того?
– Это жизнь Кортика, – сказал я уверенно.
Дядя Моня склонился ко мне и тихо произнес:
– Даже если ты найдешь сокровища, он никогда не станет тебе родным.
Я раскодировал камеры за полчаса, а потом прицепил одну на ошейник Улисса. После чего мы с Кортиком почти час развлекались тем, что разглядывали Надом на мониторе с высоты собачьей шеи. Потом нас укачало – Улисс ни минуты не стоял на месте, изображение, передаваемое камерой, мелькало вверх-вниз и из стороны в сторону.
Кортик еле успел одеться к приезду шофера, я выполз из коляски на свою кровать и лежал, слушая голоса на улице и тявканье Улисса. Посмотрев с кровати на монитор, по беспорядочному мельканию изображения я понял, что пудель занят любимым делом – скачет на газоне.
В полдень я увидел в окно, как наш немец-сосед и Улисс смотрят друг на друга через дорогу. Немец присел, протягивая руку. Улисс лаял, оглядываясь в сторону Надома, но любопытство победило. Он перешел дорогу, чтобы обнюхать лакомство.
Немец погладил пуделя по спине, опять что-то достал из кармана и скормил Улиссу. Я уже собрался крикнуть матушке, чтобы она позвала собаку, но тут немец пошел к своему дому, и Улисс – за ним.
Они вошли в дверь, а я бросился к компьютеру, думая только об одном – чтобы не села батарейка в камере на ошейнике пса.
В незнакомом доме Улисс двигался медленно – я в подробностях рассмотрел выставку обуви в коридоре. Пудель шел за ногами в мягких домашних тапочках, обнюхивая по ходу незнакомые предметы. Они вошли в помещение с большим количеством ножек от стола и стульев, еще там были мебельные дверцы до пола, из чего я понял, что это кухня или столовая. Вдруг – я дернулся от неожиданности – Улисс взлетел вверх, и я увидел окно и керамические тарелки. Его поставили на стол! Улисс наклонил голову и обнюхал тарелку – стала видна газета, на которую его поставили. Я не понял, что именно немец делал, создалось впечатление, что он обмеряет и разглядывает собаку, как судья на выставке.
Пуделю было не по себе, более того, он явно испугался – камера мелко тряслась. Его опустили на пол, неухоженные руки раскрыли прямо перед камерой черный пакет и начали там рыться. Улисс стал отступать от пакета назад – что-то ему не понравилось. Вот одна рука достала… достала… Пудель подошел поближе и понюхал это. Отступил. Рука закинула непонравившийся кусок в пакет, достала другой, с белеющей косточкой. Улисс развернулся и рванул из столовой.
Он забежал, вероятно, в гостиную – рисунок ковра, низкий журнальный столик со стеклянной поверхностью, еще один… И тут я понял, что это не столики. Это подставки для странных скульптур. Пудель завертелся на месте, облаивая столики. Потом бросился на свет открывшейся двери – коридор – мягкие домашние тапочки – ступеньки… Газон.
Я выдохнул застрявший в горле после попытки кормления Улисса воздух.
Подкатил к окну. Пудель уже забегал во двор, преодолев расстояние от дома немца до нашей калитки-вертушки, которую он открывал лбом, с астрономической скоростью. У пса был свой отдельный проход в дом, и через несколько секунд я уже ловил прыгнувшего ко мне в коляску Улисса и снимал с его ошейника камеру. На этот раз он трясся не от радости.
На шум в комнату заглянула матушка.
– Не мучай собаку! Иди ко мне, мой мальчик, иди!..
Пудель продолжал дрожать у меня на коленях.
– Я его не мучаю. Ему страшно.
– И почему же ему страшно, интересно знать?
– Потому что он вегетарианец.
– Хорош вегетарианец! А кому я сейчас варю говяжью печенку? – возмутилась матушка.
– Мы никогда не кормили его сырым мясом, для собаки он практически вегетарианец, – уточнил я.
– Этот вегетарианец чуть не сожрал соседского петуха! Эй! Ты снимаешь про меня фильм? – Матушка показала пальцем на монитор.
Камера у меня в руке… Я развернулся, лицо матушки на экране уплыло.
– Нужно сказать адвокату, чтобы он убрал из дома свои подглядывалки. Кого он смотрит, интересно? Икар из своей комнаты такую штуковину выбросил. Столько лет жил спокойно под присмотром родителей, а тут выбросил. Непонятно почему. Я помню, как он в восемь лет…
– Это все из-за онанизма, – объяснил я.
Не подумайте ничего такого, я – примерный сын и уважаю матушку, но иногда слегка ее провоцирую, чтобы она оставила меня в покое – хотелось побыстрей отсмотреть съемку.
Кортик приехал поздно вечером. Пока матушка кормила Павла Игнатьича в столовой, мы закрылись у меня, и Кортик рассказал, что сегодня ему было разрешено стрелять из пистолета по мишени. Он попал три раза в восьмерку, один – в шестерку, остальное – в «молоко». Я рассказал Кортику о том, что немец заманил Улисса к себе в дом и пытался накормить подозрительным мясом.
Мы просмотрели пленку. Съемка оказалась так себе – в доме у немца было темно: все шторы на первом этаже плотно задернуты, гостиная слабо освещена лампочками вдоль плинтуса. Посовещавшись, мы пришли к выводу, что немец пытался скормить пуделю петуха.
– Тогда зачем он его купил? – задумался Кортик.
– Чтобы выпить теплой крови, – сам не знаю почему, ляпнул я.
Кортик содрогнулся, потом предложил это выяснить.
– Как? – удивился я.
– Мы осмотрим его мусор, – уверенно заявил он.
– Мусор?.. Как ты себе это представляешь?
– Очень просто. Залезем в контейнер возле его дома. По мусору можно столько узнать о человеке, сколько не даст ни одна слежка! Павел Игнатьич рассказывал, как он работал в госбезопасности и выслеживал «крота». Так называется человек, который шпионит, – разъяснил он, видя мое недоумение. – В смысле передает секретную информацию другим службам, или продает за деньги. Только благодаря ежедневному осмотру мусорного контейнера удалось собрать доказательства и предотвратить его побег из страны.
Я задумался и постарался отговорить Кортика.
– Контейнер общий. Как мы узнаем, какой именно мусор – его? И потом, как этот мусор рассмотреть?
Кортик, всегда после посещения тира еще несколько часов пребывающий в состоянии скрытой агрессии, заявил, что мы опрокинем контейнер и вывалим весь мусор, а там – разберемся!
– Когда его вывозят?
– Через день. Часов в семь утра, – предположил я. – Или в шесть.
– Так рано я не встану, значит, идем сейчас! – вскочил Кортик.
– Куда это вы на ночь глядя? – вышла матушка, когда Кортик рылся в шкафу в прихожей, чтобы найти старую одежду. – А ужин? Мы не ужинали, тебя ждали. Сейчас же мыть руки и есть!
Кортик уже не мог переодеться в другую одежду, чтобы это не вызвало дополнительных ее расспросов.
– Мы выйдем на пять минут, аппетит нагуляем и все съедим, – пообещал он.
Осмотрев мусорный контейнер, мы поняли, что опрокинуть его будет очень тяжело, и даже если это удастся, то грохот от такого действия вынудит по крайней мере жильцов близлежащих четырех домов посмотреть, что грохотало. Остальные позвонят на пульт охраны.
Кортик с большими предосторожностями откинул крышку, чтобы та не стукнула, и заглянул внутрь. По его лицу я понял, что от запаха мусора вся его решительность попробовать себя в роли шпиона испарилась. Я подъехал как можно ближе к металлическому боку, поставил коляску на тормоз и подтянулся на руках, ухватившись за край контейнера. Осмотрел его содержимое. Это придало Кортику силы. Контейнер был заполнен наполовину, он в него залез.
Потом я указывал, где посмотреть, а он рылся в пакетах. Черный, из плотного полиэтилена, перетянутый желтой банковской резинкой, мы нашли минут через пять. Кортик его развернул.