— Не могу поверить, что ты говоришь со мной в таком тоне, — заметил он.
— Тебе еще во многое придется поверить, дорогой мой. Например, в то, что меня нельзя убивать. Так и скажи тому ублюдку, которому ты заплатил за мою жизнь. Если со мной что-нибудь случится, то коричневая папка со скандальными бумажками появится на свет гораздо раньше, чем тебе бы этого захотелось!
Часа два спустя все было кончено. Члены совета подавляющим большинством (при одном голосе «против») проголосовали за предложенные моей клиенткой изменения. Из зала заседаний она выходила не только главным акционером, но и генеральным директором компании с неограниченными полномочиями.
Возле кабинета Гонопольского — то есть бывшего его кабинета, а теперь, получается, своего собственного — Марина остановилась и сказала:
— Зайдем на минуточку. Я еще ни разу не была здесь с тех пор, как убили Макса…
Мы вошли в просторное помещение-«предбанник», где стояло несколько модерновых кресел, письменный стол с компьютером и стеллажи, доверху наполненные папками. Навстречу нам из-за стола выскочила молоденькая и услужливая, как новобранец, девушка в белой блузке и синей юбке. Темные волосы у нее были собраны в скучный пучок, а тоненькая фигурка и большие очки делали ее похожей на стрекозу, невесть как прижившуюся в этом скучном канцелярском царстве.
— Сделайте нам чаю, пожалуйста. И по возможности с бутербродами, — сказала Марина на ходу.
— Чай с лимоном? И с сахаром? — пискнула девчушка.
Гонопольская кивнула и, не останавливаясь, прошла в не менее просторный, уставленный кожаной мебелью кабинет покойного мужа. Здесь она села в кресло за его столом и сразу как-то погрустнела, осунулась, словно из самоуверенной бизнес-леди вдруг выпустили воздух.
Я поняла, что она вспомнила о муже. И отошла в сторону, чтобы не мешать ей грустить, а заодно также и поплотнее повернуть полоски жалюзи на окнах. Конечно, маловероятно, чтобы кто-то, кого мы еще не знаем, стал стрелять даже в бронированные окна кабинета, расположенного на двенадцатом этаже здания банка. Но «на бога надейся, а сам не плошай», говорил мне мой комвзвода майор Сидоров.
Девушка-стрекоза, неслышно ступая, вошла с подносом, на котором стояли две чашки и тарелка с бутербродами, и поставила его перед по-прежнему молчаливой Мариной. Та как будто ничего и не заметила.
Секретарша вышла. А я, чувствуя разыгравшийся аппетит, подхватила одну из чашек, бутерброд и вышла в приемную. Хотелось задать стрекозе несколько занимавших меня вопросов.
— Вы давно здесь работаете?
Девушка оторвала взгляд от монитора компьютера, подняла голову. За дымчатыми стеклами очков я совсем не видела ее глаз, но была уверена, что она смотрит на меня с опаской и сама бы рада задать парочку вопросов, да только не решается это сделать.
— Нет, я всего три месяца, — ответила она. — То есть всего три месяца на этом месте. Меня из секретарей в референты перевели и новое рабочее место определили, когда… — она запнулась, — когда Егор Андреич решил, что…
— Понятно. Когда господин Попов решил, что может занимать кабинет погибшего партнера, — докончила я за нее. — Ведь раньше вы были его секретаршей?
Девушка кивнула и еще ниже склонилась над клавиатурой.
— А куда же делась прежняя секретарь генерального директора — Муза Платоновна? Я слышала, она долго не могла найти работу?
— Да… Она… Она долго не могла. Ее никто не хотел брать.
— Почему?
Стрекоза еле заметно пожала плечами:
— Муза Платоновна хороший секретарь. Но она старая, — прошептала она еле слышно. — Ей, наверное, уже за пятьдесят. Наши менеджеры хотят, чтобы в приемной сидели девушки… попредставительнее… Так сейчас везде принято. И для бизнеса лучше, и вообще… — секретарь неопределенно приподняла брови.
Вот-вот. Именно это мне и не давало покоя с самого начала! Как только я узнала, что первым свидетелем гибели Максима Гонопольского была его секретарша Муза Платоновна, и что на голове у этой Музы была допотопная «хала», и что фигурой она напоминала бегемотиху на выпасе, и что голос, манеры и возраст — все было не в ее пользу, то сразу же задалась мыслью: а почему? Почему в наше время, когда большие, средние и мелкие начальники одинаково предпочитают держать у себя в приемной секретарш не старше двадцати пяти лет, обязательно стройных и обязательно похожих на девочек-школьниц в коротких юбочках и нежных, чуть-чуть «намекающих» полупрозрачных блузках, — у Максима Гонопольского в помощницах ходила неуклюжая и некрасивая пенсионерка?
Можете убить меня на месте, но для этого он должен был иметь особые причины!
— Где она сейчас?
— Кто?!
— Муза Платоновна. Ее уволили?
— Сначала да… А потом Егор Андреич распорядился принять обратно. Но не на прежнюю должность, а так… Она теперь в архиве сидит, в подвале. Принимает списанные бумаги и старые дела.
Хм? Спрятали от посторонних глаз важную свидетельницу?
— А можно сейчас ее сюда вызвать, пригласить, так сказать, на разговор?
— Сейчас? — Стрекоза с готовностью потянулась к внутреннему телефону.
— Да, прямо сейчас.
Девушка кивнула и принялась набирать на аппарате номер. Я вернулась в кабинет к Марине.
— Женя! Ужасно это все, правда?
Гонопольская смотрела куда-то сквозь меня полными слез глазами. Теперь с опущенными плечами она ничем не напоминала ту уверенную в себе женщину, какой я видела ее всего несколько минут назад.
— Ты знаешь, в это трудно поверить, но я, кажется, только сейчас поняла… Только сейчас поняла, до какой степени это ужасно… То, что Макса убили. И как тяжело он умирал, боже мой! Как только я это себе представлю…
Она моргнула, и две крупных, как горох, слезы прочертили на круглых щеках мокрые дорожки. Я не знала, что отвечать (слезы, не важно чьи, всегда меня деморализуют), и, чтобы отделаться от так некстати нахлынувшего чувства жалости, постаралась снова стать холодной и неэмоциональной. «Между прочим, голубушка, я вовсе не отказываюсь от мысли, что именно ты его и убила», — подумала я, глядя на поникшую Марину. Да, а почему бы и нет? Основополагающий принцип следствия — «ищи, кому выгодно» — еще никто не отменял, а главную выгоду от смерти банкира, как ни крути, получила все-таки она, мадам Гонопольская!
Стрекоза вновь нерешительно заглянула в кабинет.
— Муза Платоновна сейчас поднимется. Я сказала ей, что…
— Что?! — вдруг пронзительным голосом вскричала Марина. — Кто поднимется?! Зачем? Кто тебе приказал? — Она смертельно побледнела и, вскочив с места, в ужасе уставилась на секретаршу. Губы Гонопольской не просто дергались — они выплясывали какой-то лихорадочный и очень быстрый танец.
Секретарша попятилась, а я, удивленно встав между ними, поспешила сказать:
— Это я попросила позвать сюда Музу… эту Платоновну. Мне нужно задать ей несколько вопросов…
— Черт! — Гонопольская заметалась по кабинету. — Ты должна была меня предупредить! Черт, Женька, это подстава! Ты просто не представляешь, что сейчас будет!
Ничего не понимая, я следила за тем, как Марина мечется по кабинету. Всего в несколько прыжков она преодолела расстояние от порога до окна и обратно, не переставая при этом ругать меня на чем свет.
И вдруг события стали развиваться так быстро, что на какое-то время я оказалась в незнакомой для себя роли не участника, а простого зрителя.
Секретаршу-стрекозу кто-то дернул сзади — она покачнулась в сторону, — и в кабинет ворвалась высокая женщина с башней из волос на голове и чересчур ярком для ее неуклюже-широкой фигуры костюме (не толстая, но «крупная» — говорят про таких). Твердыми шагами она пересекла комнату и остановилась перед Мариной, которая, к моему удивлению, стояла у стены, втянув голову в плечи.
— Здравствуй, Мариночка, — негромко произнесла Муза Платоновна. — Здравствуй, дорогая сношенька, незабвенная моя любимица. Вот и довелось свидеться, а то я уж, грешным делом, думала, что и не придется. Как же ты все эти годы поживала? Кошмаров во сне не видела? О том, как моего сыночка за решетку отправила, на верную смерть. О том, как обольстила его, а потом предала кровиночку мою ненаглядную… Ты, все ты, стерва такая!
— Муза Платоновна, я уже вам говорила, у вас совершенно неверные сведения… Это все неправда… Я полюбила Макса, вот и все! А с Йосиком мы уже давно были чужие люди… — бормотала клиентка.
— Врешь ты все! Сука!
С этими словами Муза бросилась на нее. Сколько силы и ненависти было в этой немолодой женщине — уму непостижимо! За те несколько секунд, что понадобились мне, чтобы вмешаться, она успела в мгновение ока намотать волосы Марины себе на руку, и, рванув их со всей силы, несколько раз ударить Гонопольскую головой о стену. Марина закричала, но этот крик потонул в истошном визге самой Музы, которая орала и причитала в полном неистовстве. Я бросилась к Музе Платоновне и, повиснув на ее огромной туше, рванула руку бывшей секретарши назад, а затем заломила за спину. Она сопротивлялась с таким остервенением, будто боролась за свою жизнь — не меньше. Наконец мне удалось выпроводить бегемотиху в предбанник.
— Охрану! Вызывай охрану! — приказала я стрекозе и охнула, получив неслабый удар мощным локтем в солнечное сплетение.
— Пусти! — прохрипела Муза.
— Щас, ага. Чтобы вы тут мне всех служащих передушили. В знак благодарности вашим работодателям.
— Пусти! — хрипела Муза. — Я ей еще не все сказала!
— Это не важно. Я думаю, все остальное Марине будет понятно без слов.
— Пусти! У меня астма! Дышать нечем!
Подумав, я сначала чуть-чуть ослабила хватку, а затем, убедившись, что Муза не собирается снова устраивать кулачные бои, отпустила ее и толкнула на один из стульев. Отставная секретарша Максима Гонопольского осталась сидеть на нем смирно — только схватила со стола толстый журнал в глянцевой обложке. Я было подумала, что женщина хочет швырнуть в меня этим журналом, и инстинктивно отшатнулась, но Муза Платоновна стала обмахивать им свое разгоряченное лицо, поднимая вокруг себя настоящую бурю.
Я вернулась в кабинет к Гонопольской не раньше, чем сдала сопящую и тяжело дышащую Музу с рук на руки подоспевшей охране. К моему удивлению, Марина так и не поднялась с пола. Скорчившись в узком пространстве между стеной и столом генерального директора, она глухо рыдала.
— Не дай нам бог быть свидетелем бабьего бунта, бессмысленного и беспощадного, — сказала я, когда, подняв клиентку с пола и отряхнув ее шикарный наряд, усадила Гонопольскую в кресло и почти насильно сунула ей в руки чашку с остывшим чаем. — Что это было?
— Зачем ты ее позвала? — плакала Марина.
— Ну знаешь, я никак не могла подумать, что бывшая секретарша твоего мужа находится с тобой на столь короткой ноге! И что, она и раньше имела привычку кидаться с кулаками на всех, кто оказывался в кабинете генерального директора? Тогда где-нибудь тут, в ящиках у твоего мужа, должны лежать намордник и плетка!
— Ах, нет! — сморщившись, Марина отхлебнула из чашки и вернула ее мне обратно. — Ты ничего не поняла… Муза и раньше меня ненавидела, она всегда меня ненавидела! При Максе ей еще приходилось сдерживаться. Только глазами на меня сверкала!
— И почему же?
Она молчала.
— Странно, что ты не хочешь говорить. От меня у тебя не должно быть тайн, иначе я не буду знать, с какой стороны может нагрянуть опасность. А впрочем, я и сама обо всем догадалась. Не так уж это было трудно. Итак, ты — бывшая невестка Музы Платоновны?
Марина еще ниже опустила голову.
— До того как стать женой Гонопольского, ты уже была замужем, так? И твоим мужем был…
— Йосик Френкель, — прошелестела клиентка.
— Так-так… Где-то я уже слышала эту фамилию… Стоп! Френкель — это же студенческий друг Гонопольского и Попова! Тот самый вихрастый и прыщавый мальчик, который посоветовал им «подсуетиться», чтобы не остаться нищими во время перестройки?!
— Да, это он. Мы с Йосиком познакомились в походе. То есть это я была в походе, а он…
Все началось десять лет назад, в тот год, когда Марина закончила полных одиннадцать классов. Наутро после выпускного бала девочка выложила на кухонный стол перед сияющими родителями свидетельство о среднем образовании, новенькую золотую медаль в коробочке и похвальную грамоту от учительского коллектива с красивыми росчерками и двумя печатями.
— Доченька! Поздравляю! — раскрыл объятия отец. В глазах его блеснули слезы — отец у Марины был до неприличия сентиментальным и на слезы всегда слаб. — Золотая медалистка, это надо же! И ведь все сама, своим умишком, ни помощи от нас, ни поддержки!
Все это была чистая правда. Все годы учебы Марина тянулась сама — она вообще очень рано поняла, что надеяться в этой жизни ей придется только на себя. Девочка была поздним ребенком — в год, когда она закончила школу, отцу и матери было уже под шестьдесят. Она никогда не помнила их молодыми — все время старенькими, седыми и с сетью морщинок на лицах. «Никогда не буду, как они! — думала девочка, отчаянно не желая, по примеру родителей, гробить свою жизнь на картонажной фабрике с ночными сменами и нищенской зарплатой. — Выбьюсь в люди, чего бы мне это ни стоило!»
Не так-то просто было закончить школу с золотой медалью, но впереди предстояло самое ответственное — поступить в университет. Хотя, будучи медалисткой, ей нужно было сдать на «отлично» всего один экзамен — и студенческий билет у нее, считай, будет уже в кармане.
Мама, неловко переваливаясь при ходьбе (у нее болели ноги), прошла в комнату и вернулась, бережно держа за уголки какой-то конверт.
— Вот, Мариша… Мы с папой тут поднапряглись немножко, перехватили-перезаняли… И вот. Подарок тебе от нас к окончанию школы. Сказали, очень хороший маршрут, ничуть не хуже, чем если бы даже в саму заграницу…
Подарком оказалась туристическая путевка на Горный Алтай. «Вы сможете увидеть как самые известные достопримечательности Горного Алтая, так и не тронутую цивилизацией природу, а именно: древние курганы и наскальные рисунки, горные реки и шумные водопады, дикие озера и сверкающие ледники, тайгу и высокогорные степи, крутые перевалы и заливные луга, пещеры со сталактитами и сталагмитами и, конечно же, Телецкое озеро!» — читала потрясенная Марина на фирменном конверте с напечатанными на нем видами гор, озер, водопадов и зелени.
Потрясающе! Невероятно! За всю свою жизнь она никогда не выезжала дальше летнего лагеря для детей из малообеспеченных семей, а тут отец и мать дарят настоящую туристическую путевку!
— Мамочка… папочка… спасибо вам огромное! Я этого никогда, никогда не забуду! — обнимала она родителей со слезами на глазах. И умильно глядевшие на нее старики плакали и смеялись вместе с единственной дочкой.
Экзамен в университет был сдан, и в конце июля сияющая от счастья Марина с новеньким рюкзачком за спиной прощалась с родителями на пороге дома.
— Береги себя, — попросил папа.
— И вы тоже не болейте! — сказала Марина и звонко расцеловала стариков.
И весело сбежала по лестнице вниз — навстречу приключениям. Горные хребты, быстрые реки, дикая тайга и чистейший воздух! Все это было в той поездке. Особенно Марине понравилось лазать по скалам; она и сама от себя не ожидала, что сможет делать это с поистине кошачьей ловкостью.
Но именно скалолазание ее чуть и не сгубило. Однажды, не вняв наставлениям инструктора, Марина залезла слишком высоко наверх и слишком поздно это заметила. А когда осознала, как далеко оторвалась от группы, едва не упала в обморок! Ни внизу, ни слева, ни справа не было видно никого. Девушку охватил панический страх. Скала сразу стала скользкой, руки срывались, пальцы кровенились о камень; один раз от утеса оторвалась огромная глыба и, не удержавшись, рухнула в бурлящую внизу Катунь.
«Пропала… Я пропала!» — стучало в висках у Марины. Она глянула вниз и только сейчас заметила, что река внизу после дождя вся в бурунах, а галечные косы залиты водой. До реки оставалось еще не менее полутора сотен метров спуска, и, судя по всему, путь был не лучше, а скорее даже хуже, чем тот, что ей удалось проделать.
В отчаянии девушка уцепилась за страховочный трос и попыталась сделать шаг вперед, на один из уступов скалы, но нога соскользнула, а трос, издав звук «пппиннннь!!!», лопнул у нее в руках!
Марина чуть было не свернула себе шею, пролетев кубарем вниз метров десять, ломая редкие кусты и худосочные деревца. Эти кусты и деревья, чудом оказавшиеся на месте ее падения, спасли девушке жизнь. Она приходила в себя, наверное, минут десять, сидя на ровной, как тетрадный лист, и отвесной площадке скалы размером не больше кухни в их родительской квартире-хрущевке.
Площадка была совершенно голой, только в нескольких метрах, в самой скале, на покрытой мхом боковине виднелись какие-то кустарники.
Внизу кипела, переливаясь перекатами, бурная Катунь.
Несколько раз оглянувшись по сторонам, Марина поняла, что ей остается только одно: погибать. Она села на площадке, поджав ноги, стиснула кулаки и заревела в голос…
— Эй! Это ты ревешь или река ревет? — раздался вдруг точно за спиной веселый, хотя и несколько охрипший голос.
Всхлипнув, Марина так резко обернулась, что потеряла равновесие и вынуждена была ухватиться за скалу руками. Сидя в нелепой позе, на четвереньках, она смотрела на худого и донельзя заросшего человека в брезентовой штормовке, таких же штанах и потрепанных кедах и не верила своим глазам. «Дикарь!» — мелькнула мысль. Но «дикарь» улыбался…
Марина тоже неуверенно улыбнулась и вытерла слезы рукавом.
— Ты чего, малыш? Заблудилась?
— Да… То есть нет. Оторвалась от своих, и со скалы тоже… оторвалась. — Она невольно глянула наверх, на болтающийся метрах в десяти над головой кусок страховочного троса и поспешно опустила глаза. — Со скалы сорвалась, а как теперь выбраться отсюда, не знаю. Хотя подождите! — Только тут ее осенило, что приветливый бородач и есть ее спасение, и Марина резво вскочила на ноги. — А вы сами кто? Как сюда пришли? Вы же пешком, без альпинистского снаряжения? Значит, есть какая-то тропа? Вы меня выведете отсюда, правда?