Для Махараджи не было ничего неясного в этом вопросе. Он любил повторять: «Куда бы я ни взглянул, я везде вижу только Раму, поэтому я всегда ко всему отношусь с почтением».
Во время Рама Лилы Махараджи посетил одну из тюрем. Заключенные в театральных костюмах разыгрывали историю «Рамаяны». Рядом с Махараджи уселся надзиратель и на протяжении всего представления высокомерным тоном рассказывал, кто за что и на какой срок попал в тюрьму. Неожиданно в зал вошел старик — отец надзирателя. Махараджи подозвал его и попросил выполнить аарти[6] в честь актера, сыгравшего Раму, коснуться его стоп…Тут уж и сам надзиратель исполнился смирения.
«Истории о Раме, — говорил Махараджи, — так прекрасны, что птицы сомнений в испуге разлетаются».
Индусы плакали, да я сама сижу зареванная, с красным носом, когда Сита решила на долгие годы последовать за своим мужем Рамой в изгнание по злому навету — в леса, где бродят жуткие демоны-ракшасы и дикие звери!
Десятиглавый король демонов Равана похитил Ситу и унес ее к себе на остров Ланку. Но безутешный Рама с помощью Ханумана узнал, где томится Сита. («О Хануман, — растроганно обратился к мурти Ханумана Махараджи, — ты принял крошечную форму, чтобы предстать перед Ситой, а затем ты стал огромным и устрашающим, чтобы сжечь Ланку!»)
С армией обезьян и медведей Рама двинулся освобождать возлюбленную. Войско обезьян возглавил Хануман, благодаря своей глубочайшей преданности Раме обратившись настоящим божеством!.. («Я низко кланяюсь Хануману, единственным желанием которого было оставаться преданным Рамы, — читал наизусть Махараджи поэму Тулси Даса. — Снова и снова Господь пытался возвысить его, однако он так был поглощен любовью, что не возвышался. И сказал ему Рама:
«Пока люди поют о тебе, ты будешь жить на Земле. Твое сердце истинно. Сын бога ветра, ты силен, как твой отец. Ради служения мне ты смог перепрыгнуть через океан, сжечь золотой город, убить демона и опустошить рощу Ашоки».
«Пустое, — ответил Хануман. — Я твой друг, и это главное!».
Тогда Рама спросил, чего он желает. Хануман ответил:
«Надели меня безграничной преданностью тебе — источником высшего блаженства!»)
О Хануман, да возрадуются те, кто пребывает под покровом твоей милости! Любая работа мира, какой бы трудной она ни была, становится легко выполнимой. Семь дней и ночей длилась битва с десятиглавым Раваной. Лишь грозной стрелой бога Брахмы на исходе седьмого дня Раме удалось поразить этого страшилу. Охваченный пламенем, повелитель ракшасов запылал вместе с колесницей, конями и возничим… Мир был освобожден, влюбленные соединились.
Тут из-за кулис вышел человек в маске обезьяны, это Хануман. Некоторое время его роль заключалась в том, что он тихо стоял и светился. Внутренним светом! (Однажды Махараджи пригласил знаменитого ученого приехать в горы — провести чтение «Рамаяны». А тот привык выступать перед большой понимающей аудиторией. Он чистосердечно пожаловался Махараджи, что ему, такому светиле, в горах придется проводить чтение перед несколькими безграмотными сельскими жителями!
— Не переживай. Тебя слушает Хануман, — мягко ответил Махараджи.
Сколько раз он предупреждал, что Хануман и по сей день живет высоко в сосновых лесах!)
Все зашумели восторженно.
Я тоже давай кричать:
— Хануман! Милый Хануман!!!
И тогда он вывел на сцену прекрасного юношу — исполнителя роли Рамы — с огромным, в рост человека, луком. Я так поняла, что это лук Шивы, с которым Рама, единственный из женихов Ситы, смог совладать, а именно взял этот лук и сломал. Короче, неважно. Выходит он с луком и стрелами.
Наши обрадовались, повскакивали с насиженных мест, глаза горят.
— Рама! Рама!
Тут Хануман, первейший из мудрых, друг кротких, обитель неизмеримой силы, чья жажда любви неутолима, взял бога Раму за руку и повел сквозь ликующую толпу.
А мы, всей этой накурившейся компанией с блестящими глазами, повалили за ними. Что интересно, лишь только Рама с Хануманом оказались на улице, дождь начал затихать. Только моросил, как говорит Лёня, «мелкий противный дождичек гималайский».
Народ стекался к монументу, воздвигнутому на скале. Я даже не знаю, откуда в Алморе взялась такая уйма людей. Наехали, что ли, со всей Индии? В одеждах разноцветных — танцуют, хохочут, поют — у самого края пропасти. Под гром барабанов и литавр упал брезент, и мы увидели громадное чучело демона Раваны с тощими ногами, короткими руками, с кошмарно размалеванной физиономией.
Все расступились, давая дорогу Раме и Хануману. Мы с Лёней оказались поблизости, поэтому я внимательно разглядела, как Рама натянул свой большущий лук, уперев один конец в землю против носка левой ноги, ухватив левой рукой середину лука, а правой медленно притягивая к себе тетиву с наложенной на нее оперенной стрелой.
Пылающим факелом поджег наконечник стрелы Хануман.
Горящую стрелу выпустил Рама из лука, точно поразив демона Равану.
Шум и треск вспыхнувшего огня слился с ликованием толпы. А неуязвимый для богов и асуров Равана, коварный и беспощадный, слепленный из глины и соломы, начиненный хлопушками для праздничного фейерверка, порохом и петардами, превратился в такой ослепительный салют над Алморой, что её ночной мрак не менее получаса озарялся вспышками, пока в пух и прах раздраконенное чучело не взлетело на воздух и, догорая, не упало в долину.
Потрясенные, мы вернулись в «Best Himalayan view». Кстати, там было полным-полно народу, понаехавшего из Бенгалии. Весь этот не в меру дождливый день — промокшие, продрогшие, в шапках, нахохлившись, они просидели на стульях в коридоре. А вечером до того на славу отпраздновали Рама Лилу, прямо не хотели расходиться, согрелись, постоянно наворачивали чапатти, прихлебывая чай из термосков, такие бенгальцы — полненькие, румяные, не то что мы, кряжистые горцы!
Надо сказать, и у нас с Лёней здорово повысилось настроение. Так мы намучались, столько испытали страхов и сомнений. К ночи же, благодарение Раме, все нормализовалось, мы поели холодных комков риса, припасенных мной с завтрака, профилактически выпили по таблетке от малярии, что нам горевать?
И вообще мы здесь комфортабельно устроились: номер — люкс, это значит, у нас есть окно с видом на затянутые облаками горы, умывальник с холодной водой и собственный туалет, причем не простой, а многофункциональный. Не такой, как на первом этаже — один на всех, возле которого выставлен щит с предупредительной надписью: «ONLY URINAL!!!»[7]
Я даже подумала, засыпая: а неплохо бы тут застать продолжение Рама Лилы — праздник огней Дивали в честь возвращения Рамы из многолетнего скитания в лесах и победы над демонами. С наступлением ночи у каждого дома выставят зажженные терракотовые лампы — во мгле освещать дорогу домой Раме и его прекрасной Сите. Люди станут к ней обращаться с молитвами, как к богине счастья — Лакшми… (Хотя самой Лакшми в этой истории ужас, сколько пришлось пережить, как, впрочем, и положено истинной богине счастья…)
Все-все-все: дети, старики, мы с Лёней — это мне уже снится — возжигаем бенгальские огни, и бесчисленные горящие лампады плывут по течению реки…
Вдруг — раз! — огни потухли. Неясная тревога пробудила меня. Я открыла глаза и обнаружила, что по одеялу буквально строем ползут черные насекомые.
Я закричала:
— Лёня! Лёня!!!
Вскакиваем, зажигаем свет — и видим полчища клопов! Везде: на простынях, подушках, у нас на вещах, на столе, на стене… А с потолка на кровать они просто валятся гроздьями! Мы окружены их несметной ратью. Причем всех возрастов — и старые, и молодёжь: «О! О! белые приехали!!!»
Лёня сразу надел свою новую шапку индийскую, шапку кшатрия, неумолимого воина, погрузился на миг в себя, стоит со сжатыми кулаками — весь красный, — стратегию разрабатывает. Собрался с силами, с мыслью и как пошел наносить клопам могучие удары! Завязалась жестокая битва. Клопы тоже не сдавались, неистовые и кровожадные, как ракшасы. Но Лёня был непоколебим, круша их с неугасимой яростью.
Я кричу:
— Дай мне блокнот! Я запишу этот эпизод во всех подробностях!
— На! — сказал Лёня. — Пиши: «Ночью напали клопы и давай нас кусать. Но и мы тоже оказались не лыком шиты, стали их давить, ловить и всячески гнобить!»
— Лёнь, — я спросила интеллигентно. — А это именно клопы, а не вши?
— Когда на тебя нападут вши, — отвечал он, — я сразу их узнаю!
— Ты что, — спрашиваю с большим уважением, — способен вот так с ходу отличить вошь от клопа?
— Да, — он ответил доблестно.
Многим удалось унести ноги, попрятавшись по углам и щелям. Лишь единственный клоп оставался недосягаем — на потолке.
— Когда на тебя нападут вши, — отвечал он, — я сразу их узнаю!
— Ты что, — спрашиваю с большим уважением, — способен вот так с ходу отличить вошь от клопа?
— Да, — он ответил доблестно.
Многим удалось унести ноги, попрятавшись по углам и щелям. Лишь единственный клоп оставался недосягаем — на потолке.
— Этот клоп нам не страшен, — заметил Лёня. — Он в жуткой панике. «Мать честная! — думает. — Раскрыли наш заговор!!!»
Мы же (битва с клопами развернулась в четыре утра!), стремительно перетряхнув рюкзаки («Она еще хотела покупать свитера из шерсти яка! И одеяния времен Киплинга!..»), кинулись прочь из отеля «Best Himalayan view», не позабыв, конечно, проститься с Модестом. Он как раз вздумал было прогуляться по трубе, приметил нас и скромно вернулся в угол, всем своим видом говоря: «Не трогайте меня, я таракан, а не клоп. Мне мало надо: краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да эти облака».
Заспанный администратор все же спросил, довольны ли мы пребыванием в отеле? Я вполне приветливо ответила, что к администрации гостиницы у нас нет никаких претензий.
В рассветных сумерках мы вышли на большую дорогу. Лёня остановил старый джип без окон, без дверей, устроился рядом с водителем и на полном ходу развернул карту Горной Индии.
— Ну, — сказал он мне, — выбирай новые маршруты! Может, Раникет? «Раникет, — прочитал он в проспекте Кумаона, — две тысячи метров над уровнем моря, великолепная панорама Гималаев, дикая природа, исполненная гармонии, рай, сердце поднебесной, благоуханье горных трав, пенье птиц, нетронутый животный мир, зеркальные озера… Местные жители разговаривают на хинди и кумаонских наречиях. Джавахарлал Неру в Раникете любил отдыхать…» В общем, здорово! А внизу приписка: «Клопов нет. Только тараканы».
Всходило солнце. Ласковый ветер овевал землю. Из-за стекла закрытого на замок фотомагазинчика благословлял эту потрясающую Вселенную Ошо Раджнеш.
Глава 14. Ом нама шивайя!
Стоило мне и Лёне прибыть в Раникет, к нам бросились мальчишки с визитками постоялых дворов, харчевен и караван-сараев. И вот мы, со свитой, как мистер и миссис Твистер, отправились выбирать — где остановиться на ночлег.
Отныне дело это представлялось весьма нешуточным, и мы придирчиво оглядывали предложенные апартаменты. В одном месте нам очень не понравилось, что там все стены увешаны роскошными коврами.
— Э, нет, — говорит Лёня на каком-то непонятном кумаонском наречии. — Ковры нам не подходят. Нам нужны голый пол, голый потолок и голые белые стены — як украинская хата!..
Они поняли, как ни странно, и следующим номером была почти что настоящая украинская мазанка! Поэтому мы сразу обнаружили на ее белых стенках следы драматической борьбы наших предшественников с небезызвестными демонами ночи.
Напряженный поиск жилья привел нас на окраину в гостиницу, похожую на ласточкины гнезда — некие отверстия в горе, прикрытые дверями, и соединяющий все это длинный балкон. Причем два этажа. Второй — намного дороже, чем первый. Логика проста: и с первого-то этажа открывается сногсшибательный вид на увенчанные снегами восточные гималайские вершины.
А со второго — чуть-чуть великолепней, но это «чуть-чуть», мы ведь понимаем, дорогого стоит!..
За дверью — скромная обитель приверженца одной чаши, одного посоха и одного одеяния. Вернее, двух приверженцев: там две кровати, но почему-то один стул. Из-за чего мы с Лёней всякий раз встречали восход солнца, как на старинной фотографии: он — сидящий на стуле на балконе. Я — смиренно стою, положив ему руку на плечо.
А в глубине — чуть не сказала, ванна. Кажется, в Индии ванна, как сооружение, вообще, не предусмотрена. Лично я нигде не видела. В Раникете нам по-простому каждое утро приветливый такой парнишка приносил ведро холодной воды и черпак — для омовения. Мне, правда, не удалось это приспособить на полную катушку, пришлось успокоить себя народной мудростью моего папы Льва, что лучше быть грязным и здоровым, чем чистым и больным.
Все там напоминало, каждая деталь (особенно бесприютный санузел) о кратковременности нашего пребывания на Земле.
Однажды к нам, полностью одиноким обитателям этого заоблачного отеля, вдруг подселилась уйма развеселых индийцев, у которых презренные мной «службы» пользовались огромным спросом. Потому что к нам в келью без всякого стука вошел чумазый индийский мальчик и вежливо спросил, обращаясь к Лене:
— Можно у вас помыться, сэр, а то у нас все занято?
Лёня строго ответил ему: «Нельзя!»
Ну, мы вошли, внимательно все осмотрели, везде — под подушкой, под матрацем, долго выпытывали у хозяина, нет ли тут каких-либо насекомых?
И прямо спрашивали, «в лоб», и задавали каверзные вопросы. Он клятвенно божился: ни одного! Ел землю, голову давал на отсечение, век, говорил, свободы не видать. Вроде не врал.
— Что ж, начинаем новую жизнь! — Лёня скинул рюкзак, стоит посреди комнаты в новой английской кофте желтой (я ему купила в Сокольниках перед отъездом), в безумных красных джинсах (это он сам себе зачем-то купил), в новой индийской шапке. И как попугай — на плече у него сидит клоп.
— Это наш, из Алморы, я его узнал, — успокоил меня Лёня. — И вообще клопов бояться, что ли?! — сказал он надменно. — Клопов бояться — в Индию не ездить!
Лёня — великий имитатор крылатых выражений, пословиц и поговорок.
— Ты, когда будешь про Индию писать, — он мне говорил, — побольше пословицами сыпь. Так можно создать иллюзию глубокого проникновения в жизнь народа. Например: «Сколько на манго ни смотри… во рту слаще не станет».
Раникет — повыше, чем Алмора, поближе к заснеженным вершинам. Он — зеленее, ярче, сочнее, повсюду высятся громадные голубые длиннохвойные гималайские сосны. А народ — веселый, расслабленный, какие-то спонтанно вспыхивают выступления художественной самодеятельности… Еще арабские путешественники, побывавшие в Индии в начале тысячелетия, заметили, что индусы наделены врожденным артистизмом, жаждой радости, жизнелюбием — как дети, честное слово. Главное, такие чистенькие! Что меня поражало — их ослепительно белые воротнички.
Хотя мы прибыли всего на несколько дней, но выглядели куда более оседлыми, весомыми, серьезно относящимися к жизни рядом с этой искрометной братией. Казалось, чуть что — они вспорхнут и разлетятся, как бабочки.
Однако в ярмарочном водовороте улиц Раникета мы неожиданно встретили еще более серьезно относящихся к жизни людей — мы с Лёней являли саму расслабленность по сравнению с ними. Это была пара немцев из Мюнхена, они стояли и растерянно озирались, а я на всякий случай спросила у них, чтобы завязать разговор:
— Где можно поесть без особого риска для жизни?
— Тут??? — в ужасе переспросили они хором. — НИГДЕ!
— А как же вы? — мы очень удивились.
— У нас в ашраме, — ответила девушка, — трехразовое питание. Мы с Томасом впервые вышли из ашрама погулять.
То-то они так испуганно продвигались в гудящей толпе экзальтированных жителей Раникета.
— А кто у вас там главный? — заинтересовался Лёня.
Короче, эти ребята, Сусанна и Томас, она — художница, он — режиссер телевидения, приехали в ашрам Гималайского Учителя Бабаджи.
В то время я не была знакома с Бабаджи — ни по книгам, ни по фотографиям, а с ним связана удивительнейшая история. В предгорьях Гималаев, вот именно в области Алморы, Наини Тала и Раникета, этот святой хорошо известен под именем Хайдакханди Бабы,[8] поскольку впервые люди увидели его в пещере джунглей Хайдакхана.
Случилось это в 1890 году. Однажды ночью жители деревни, расположенной в десяти милях южнее Хайдакханских джунглей, были разбужены странным сиянием, столь интенсивным, что оно освещало вершину соседней горы. Они пошли на свет и вскоре достигли источника излучения. Могу себе представить картину: народ стоит, зачарованный, глядя, как сквозь яркое свечение проступает рисунок человеческой фигуры.
Так, по свидельству целой деревни, явился на землю йог, а быть может, бог, Хайдакханди Баба. На вид ему было лет двадцать пять. С 1890 по 1920 год тысячи людей встречали его в Кумаоне при самых фантастических обстоятельствах.
Однажды Хайдакханди Баба медитировал у костра в травяной хижине. Преданные решились войти и безмолвно сели вокруг огня. Бабаджи открыл глаза, но не произнес ни слова. Потом, не спеша, взял горящее полено и постепенно поджег углы хижины.
Хижина вспыхнула. Все, конечно, кинулись врассыпную. Они думали, что Бабаджи выскочит вслед за ними. Но тот продолжал медитировать. Лишь когда огонь полностью охватил жилище, сквозь пламя стало видно Хайдакханди Бабу. Тело его, накалившееся докрасна, было подобно углям в жаровне. Житель Ранибага, звали его Ноти Рам, свидетель этого происшествия (умер он лишь в 1961 году, и все говорили, что этому парню можно доверять), клялся на «Рамаяне»: дом сгорел дотла, но тело Бабаджи сияло, как отполированная медная статуя.