Премаватара Парамаханса Шри Йогананда в своей увлекательнейшей книге «Автобиография йогина» сообщает, что Хайдкханди Баба неусыпно наблюдает за благополучием человечества, время от времени проявляясь в разных обличьях.
Один раджа приехал навестить великого святого и такое испытал потрясение, что привел жену попросить у Бабаджи благословения.
Жена сказала потом:
— Как ты думаешь, Бабе лет восемьдесят?
— Восемьдесят?! — вскричал Раджа. — Мне показалось, ему около одиннадцати!!!
Это было очень древнее существо, вероятно, странствовавшее по Вселенной со времен «Махабхараты». Недаром он знал давно забытые всеми языки и хорошо помнил манускрипты, начертанные еще в присутствии Брахмы. Однако с людьми Хайдакханди Баба общался на тех языках, какие они понимали.
Он не страдал от голода и жажды, но с благодарностью принимал фрукты, молоко или воду. Его экскременты, сообщает Шри Йогананда, не давали никакого запаха и распадались очень быстро. Приятный запах мускуса распространялся всюду вокруг него…
Рассказывают, как в пещеру к нему явился лев, трижды обошел вокруг Бабы и удалился восвояси; как он жарил лепешки пури на воде, а получались — будто на масле; как одним стаканом чая напоил двести человек, но стакан все равно остался полон…
В 1893 году Бабаджи основал в Хайдакханди храм Шивы и обитель для паломников. Когда он неожиданно исчез, дерево кадамба, под которым он любил медитировать, дало побеги деревьев пипала и баньяна. Теперь три разных дерева растут из одного ствола, символизируя Брахму, Вишну и Шиву.
Из поля зрения этого мира пропал Бабаджи так: в 1922 году он вошел в слияние двух рек и растворился в свете.
Сорок восемь лет не было о нем ни слуху ни духу. Только в снах и видениях он являлся к тем, кто звал его и любил. В 1970 году сыну одного преданного приснилось, что Бабаджи вернулся и он снова в Хайдакханской пещере.
Тот сразу пустился в путь и действительно обнаружил в пещере юношу, погруженного в медитацию. Новое пришествие Бабаджи, фактически недавнее, было отснято множеством фотографов. Сотни снимков: с момента его проявления из потока света в облике сияющего божества — до ухода, спустя всего четырнадцать лет, — располневшего, сильно повзрослевшего, в общем-то, прожившего свое тело человека.
14 февраля 1984 года в возрасте двадцати восьми лет Бабаджи оставил своих учеников. Причем он заранее об этом предупредил.
— Я скоро отправлюсь в большое путешествие, — сказал он, — в котором вы не сможете меня сопровождать. Осталось немного времени, и оно быстро уходит…
Никто не воспринял это всерьез, люди так и не поняли, почему Бабаджи тем февралем часто просил их петь гимн «Сита Рам, Сита Рам, боло пиаре», погребальную песнь Индии.
Преданные Бабаджи говорили нам, что его материя «сгорела», вбирая в себя нечистоты этого мира.
Лёня же Тишков, выпускник Московского медицинского института имени Сеченова, отвечал:
— Не может быть! Наверняка тут всему виной какая-то инфекция. Что-то с печенью или с обменом веществ. Это ж Индия! Нужно быть предельно бдительным.
— Такого, — с горечью он говорил, — Бабу потеряли! Сейчас бы приехали, а он тут. Уверен, я бы с ним подружился…
— Это кто там у вас, — он спрашивал в храме, — на портрете, такой симпатичный, в свитере, похожий на карикатуриста Олега Теслера?..
А это и был как раз сам Шри Бабаджи!
Говорят, на его ладонях и на ступнях иногда появлялись космические знаки. Например, санскритский слог Ом — суть Вселенной, раковина — источник Звука, цветок лотоса — признак бесконечной чистоты, павлин — глубочайшая мудрость, змея — бесстрашие и бессмертие; колесо, буква, солнце, большой нож; трезубец — эмблема верховной власти Шивы, свастика — символ мира, полумесяц, все знаки Зодиака и планетарная система с солнцем и луной посередине.
Подобные знаки возникали на ступнях у Рамы и Кришны.
Есть книга на хинди, которая растолковывает космический смысл каждой части его физического тела. В ней сказано: малейшее движение Бабаджи оказывает влияние на целый космос.
Например, когда он откидывал голову в момент взрыва смеха, весь мир, сам не зная почему, наполнялся огромной любовью.
Аромат его присутствия, похожий на запах мускуса, не спутаешь ни с каким другим, вспоминали его ученики. Этот аромат навсегда оставался на вещах, к которым он прикасался, на шали, на подушке и чуть не полгода сохранялся в комнате, где хоть недолго обитал Бабаджи, это чувствовали даже те, кто вообще о нем ничего не знал.
Около храма тенистая, утонувшая в белой герани веранда, где он любил посидеть — помедитировать. Его «диванчик» окружен соломенными стульями, в мягком кресле, небесно-голубом, дремлет великолепный английский сеттер, крапчатый с яркими рыжими пятнами, как наш Лакки. По стенам развешены картины Бабаджи: три белые горы в ночи, три синих озера в долине и одна луна, плывущая над землей. А на ковре стоит индийский кожаный барабан. Весь мир, наверное, ходил ходуном, когда Бабаджи брал в руки барабан!
По сути, великий гималайский Учитель, Свет Светов, Шива Ом, белоснежный и чистый, как жасмин, чье единственное желание — уничтожить невежество душ, не оставил своим последователям замысловатого учения или философии. С виду ничего особенного:
«…Живите в Истине, Простоте и Любви.
Будьте счастливы. Будьте вежливы.
Будьте источником неугасающей радости.
Узнавайте Бога и все хорошее в каждом лице.
Трудитесь для блага человечества.
Следуйте той религии, какая греет вам душу.
Будьте твердыми, как скала, и глубокими, как море.
А для очищения ума и сердца повторяйте мантру «ОМ НАМА ШИВАЙЯ», что означает: «Всего себя я отдаю в твои руки, Господи!..»
Плюс какая-то основополагающая праздничная песня. С немецкой педантичностью латинскими буквами на языке хинди переписал ее Томас в тетрадочку, и вот мы сидим, скрестив ноги, в храме и распеваем песню Бабаджи с листа на вечернем богослужении.
Здесь, в Чилинауле, как и повсюду в Индии, что-то неугасимо праздновали, возможно, осеннее плодородие. Народу наехало — со всего мира. Гостиница переполнена. Мужчины в ашраме ночуют на циновках в одной комнате, женщины — в другой. Никаких удобств. Зато постоянно песни, танцы…
А Томас — респектабельный человек с положением, приверженец тишины, уединения и комфорта, истинный европеец, абсолютно не фанат. Ему здесь жутко не понравилось. Это Сусанна сбила его с панталыку: «Индия, Гималаи, ашрам…» Захотелось взглянуть хоть одним глазком, и он рванул.
Причем Сусанна Томасу — никакая не возлюбленная. (Так бы еще — не важно где, лишь бы с любимой!) Просто хорошие знакомые. Лет ему около тридцати семи, не за горами кризис середины жизни, он и подумал, эта поездка откроет новые духовные горизонты.
И вот он с ужасом обнаруживает себя не на деревянной скамеечке с перекладинкой для ног в гулком католическом храме с Новым Заветом перед распятием, а на полу в самой что ни на есть разудалой эксцентричной атмосфере, возносящим молитвы какому-то парню в свитере, вдали от семьи, от работы. Главное, дома столько дел! А он тут прохлаждается — в гуще сурового леса, кишащего змеями, в пятидесятиместном номере, какие-то блохи кусаются по ночам…
Еда, правда, хорошая, зато питаться в ашрам подваливают со всей округи! Кого тут только нет — все босые, больные, бедные… Пропащие для этого мира, прокопченные, поросшие волосами аскеты подтягиваются из лесов и, почесываясь, усаживаются кушать рядом с Томасом.
Конечно, чьи помыслы устремлены исключительно к вечному, и не заметит таких пустяков, а Томас на третий день чуть с ума не сошел.
Поэтому он пел сдержанно, смущаясь своего нового, пошитого здесь для него, сугубо этнографического прикида: черных безбрежных брюк и необъятной черной рубахи, а также неблагозвучного имени «Таритат», присвоенного Томасу по прибытии, хотя оно вроде и означает «Снежная вершина».
То ли дело я — ну, прямо заливалась соловьем. До того мне пришлись по душе огненная церемония, умиротворяющая элементы; каменный шива-лингам, вокруг которого собираются те же певуны, на сей раз уж слишком серьезные, в жертвенный костёр бросающие кокосовые орехи как символ низшей своей природы в надежде открыться высшей; старые черные хипари, белобородые и нагие, лет по сто двадцать старательно умерщвлявшие плоть; улыбки, объятия, жаркие поцелуи с первыми встречными-поперечными…
Одна пресветлая бабушка, подруга Бабаджи, которую он при великом скоплении народа воскресил из мертвых (она попала в автокатастрофу, врач констатировал смерть, но Бабаджи сказал ей: «Тебе еще не пора…») — эта чудотворная бабушка сердечно обняла меня и произнесла, сияя:
Одна пресветлая бабушка, подруга Бабаджи, которую он при великом скоплении народа воскресил из мертвых (она попала в автокатастрофу, врач констатировал смерть, но Бабаджи сказал ей: «Тебе еще не пора…») — эта чудотворная бабушка сердечно обняла меня и произнесла, сияя:
— Мы все тут счастливы, правда?
— Еще бы!!! — воскликнула я.
Нас обносили чашей с пылающим огнем, мы тянули к огню ладони и поводили ими над головой, и пели, пели, пританцовывая, пока не явился Главный, лучший ученик Бабаджи, как тут его называют, «возлюбленный Шри Маха Муни Радж Махариши, которого бессмертный Бабаджи в своей великой Любви дал нам и сделал нашим Гурудэвом!..».
С этим человеком случилось вот что. Из мириады преданных — Муни Радж был самым преданным Бабаджи (если на этой ниве уместна сравнительная степень). Тем временем известный йог Сита Рам Дас, проповедовавший миллионам последователей в южной Индии, почувствовал, что дни его сочтены, и в своей молитве попросил Бабаджи подарить ему последний даршан.[9]
Взяв немного воды из реки Гаутамы Ганги в Хайдакхане[10] и три листа священного растения тулси, Бабаджи приехал в Калькутту, отдал Сита Рам Дасу свои дары, тот принял их, а потом они долгое время сидели с Бабджи в молчании.
Вскоре Сита Рам Дас ушел из этого мира.
Наутро Бабаджи дал знать, что дух великого йогина вселился в тело его ближайшего ученика Шри Муни Раджа.
Не ведая об этом, только мы пришли, я попросилась на встречу с Муни Раджем. Как раз он проводил индивидуальные собеседования.
Меня спросили:
— Вы хотите с ним поговорить?
Я ответила:
— Нет. Я хочу с ним помолчать.
Меня не позвали.
Глава 15. Том — Снежная вершина
Бьют барабаны, звенят литавры, в храм вплывает герой из «Волшебной лампы Аладдина» — лазоревый тюрбан, всклокоченная борода, мы с Лёней подумали: «САМ!» — а это просто музыкант, столь экзотичный, из-под плаща как вытащит бубен и давай в него колотить!..
Люди расступились, в дверном проеме возник мужик с усами, с опахалом в руках, еще один — в зеленом френче, этакое пышное шествие, включая лысую девочку, и только потом появился Шри Маха Муни Радж Махариши, простой, как Махатма Ганди, в очках, похожий на профессора.
— Ну, вылитый наш Лёва! — удивился Лёня. — А рядом — мальчик, будущий Бабаджи. Правильно, это дело нельзя отпускать.
— Так и вижу в этой ситуации, — говорит Лёня, — художника Володю Сальникова. Как он идет со свитой, с опахалом, играет музыка, вокруг него толпа — и он всем отвечает на вопросы.
В Москве в ТV-галерее Сальников осуществил такой проект: в зале большой экран, на этом экране крупным планом — Володя. Ты приходишь, как в кинотеатр, садишься в первый ряд и что-то спрашиваешь, к примеру, о смысле жизни. А он — с экрана смотрит на тебя и говорит:
— Ты, Лёня, больше внимания должен уделять… — и так далее.
Здорово впечатляет — что он тебя с экрана видит и слышит, а сам непонятно где.
Шри Маха Муни Радж раздавал благословения, всем по очереди щедро насыпая из мешка в протянутые ладони изюм, фундук и кешью вперемешку с маленькими зелеными грушами. Я поклонилась ему, поблагодарила и, сжав орехи в кулаке, задержалась на мгновение, так что некоторое время мы с Муни Раджем внимательно смотрели друг на друга. Взгляд у него ласковый, немного насмешливый. Я с лиловым зонтиком и полосатым рюкзачком, сразу видно, что издалека и путь мой еще далек во всех смыслах этого слова.
Пришла пора возвращаться в Раникет, а ночь уже полночь! Народ не унимается, бушует, фруктовые соки льются рекой. (Вино в ашраме, кажется, не подавали.) На парапете японцы покуривали травку.
Мы купили на память три фотографии: Бабаджи, юный и отрешенный, погруженный в медитацию; отдельно — его лотосоподобные стопы и третья — стоптанные тапочки Бабаджи в солнечном ореоле. А также открытку с его картиной «Три белые горы».
Картины Бабаджи из Хайдакхана Лёне Тишкову очень понравились.
— Хороший какой художник, — поражался Лёня. — И тоже, как я, видимо, нигде не учился рисовать. Когда ему учиться? Ведь надо было постоянно всю эту «дискотеку» на путь наставлять!..
— «Три белые горы», чтоб ты знала, — он говорил, рассматривая открытку под бледным фонарем, — это борьба черного и белого, огня и воды, земли и неба, женского и мужского начала, инь и ян. Черной линией он выстраивает белое пространство, интуитивно нащупывая ДОЛЮ и того, и другого. Лишь только истинный художник понимает, — одобрительно говорил Лёня, — что ради этой цели сияет солнце на земле, дуют ветры, гремит гром, рокочет океан, для той же цели бродит неслышными шагами смерть, белая молния вспыхивает и повисает над миром — не сама по себе, а в черном небе! И белые вершины растут, чтобы отразиться в трех ночных озерах.
Дорога от ашрама, петляя, уходила вниз, с обеих сторон сжатая густым диким лесом. Ну, мы люди привычные. Стали выруливать на дорогу. А какие-то девушки-итальянки (муж мой Лёня на девушек всех народов Земли производит ошеломляющее впечатление. Хотя постоянно жалуется, что он «худой, кожа да кости, и слабый, как макаронина». «И все равно, — я говорю, — вон ты каким пользуешься успехом у женщин!» А он отвечает: «Только за счет остроумия…»), так вот, итальянки ему говорят:
— Ой, пешком не ходите. Там на дорогу из леса ночами выходят леопарды.
Смотрю, Лёня идет — уши горят, опять весь красный и говорит возбужденно:
— Леопарды, блин! Ну, вообще!!!
Мы напугались и боимся идти — пять километров по ночному лесу. Сразу представили себе, как нас рвут леопарды с голодным урчаньем. Откуда-то из глубинных недр всплыл этот первозданный ужас — быть ночью в лесу растерзанным диким зверем.
Решили вернуться обратно — в ночлежку, битком набитую преданными, где от перенаселенности так невыносимо страдал Томас. Однако ни Томаса, ни Сусанны — вообще никого из наших знакомых не обнаружили.
Мы стали метаться, растерянные, встревоженные, в конце концов, два торговца индийским серебром с самоцветами обеспокоились нашей судьбой. Свернули торговлю, пошли разузнавать, нет ли машины — подбросить двух русских до Раникета.
Тут Лёня заметил, что некая шумная компания индусов направляется по этой страшной дороге в темноту. Даже среди них были женщина с ребенком. Мы хотели пристроиться к ним, чтоб у леопардов по крайней мере появился выбор.
А торговцы — нам:
— Это деревенские. Они близко живут. И вообще — не ходите с незнакомыми! Люди всякие бывают. Здесь народ хороший. Но вдруг попадется негодяй, он отнимет ваши деньги!
— Мы, русские, боимся только леопардов, — сказал Лёня.
— Вы наши гости, — торжественно произнес индийский бизнесмен в чалме. — Если леопарды съедят вас, я съем этих леопардов!
С огромным трудом они отыскали машину, разбудили единственного на весь ашрам спящего человека — водителя и через непроглядные полночные леса, как ящик с яйцами, доставили нас в гостиницу.
Денег у нас никто не взял, все только радушно твердили:
— You are welcome!
Расставались — обнимались, на другой день договорились встретиться, но больше не увиделись никогда.
Кого мы из этой компании повстречали спустя несколько дней — немецкого режиссера Томаса (Таритата). Уставший от песен, в глубокой депрессии, он мрачно шагал по центральной улице Раникета, и если раньше в его голове роились какие-то соображения отбросить славу и выгоду этой жизни, свести свое беспокойство к минимуму и передать себя в руки Бесконечного, теперь по его решительному виду было ясно, что новообращенный Таритат твердо решил утонуть в круговороте повседневности. Бедная Сусанна (он нам рассказал) попыталась его образумить, воскликнув:
— Ну, тебе же нравилось все это?!.
Томас ответил ей без колебаний:
— Нравилось-нравилось, а теперь разонравилось!
Пробыв неделю в ашраме, Том-Снежная вершина стал отъявленным материалистом и прямолинейным атеистом. Что там первично — дух или материя, есть ли жизнь после смерти, — отныне все его сомнения развеялись, как дым.
Этим он напомнил сынка моего Серёню, которому я с детства перессказываю мистические книги древнего Востока. Мол, в потусторонних странствиях душа встречает жуткие наваждения. Выходят синие будды, трехголовые, трехглазые, какие-то дракончики косолапые, рычащее чучело льва, красные тигроголовые люди, зеленая богиня мудрости, лисоголовый человек…
— Если ты не испугался, — говорю ему, — не потерял сознания, ты будешь все это смотреть, как мультфильм. Никто тебе не сможет повредить, — предупреждаю я его, — поскольку эти миражи — твои собственные страхи. А если ты не понял этого, ввязался, заметался — всё, ты становишься участником разных ужасов, как и в нормальной, земной, человеческой жизни.