Причем на подходах к Индии они застревали в какой-нибудь индийской колонии, в Индонезии или на Суматре, чтобы до прибытия на родину Будды как следует изучить санскрит.
Это были выдающиеся люди, грандиозные личности, выполнявшие серьезную работу. Буддийский мастер Кумараджива (не менее легендарный индиец, чем дзэн-буддист Бодхидхарма), прибывший по суше в четвертом веке в Китай, наставлял своего ученика, монаха по имени Фа Сянь, тот во что бы то ни стало решил повидать Индию:
— Только не потрать всё свое время на религиозные постижения, а тщательно изучай жизнь и обычаи людей, тогда китайский народ сможет лучше понять индийский.
По суше путь от Китая проходил через пустыню Гоби, потом вдоль старых караванных путей — сквозь равнины и горы Центральной и Средней Азии, и, переправившись через северные проходы в Гималаях, ты, наконец, попадал в Индию.
Существовал и другой способ — морской, не менее опасный, зато более короткий: на корабле через Индокитай, Яву и Суматру, Малайю и Никобарские острова.
Бесподобный Сюань Цзан в седьмом веке прибыл в Индию по суше и так же отбыл спустя годы, оставив уникальные записки о приключениях и опасностях, которые он пережил.
Он исходил Индию вдоль и поперек, встречая повсюду почет и уважение. Любознательного китайца интересовало буквально всё: Ганга, Инд, Брахмапутра, Индийский океан, Аравийское море и Бенгальский залив, засуха, наводнения, бесчисленные сорта риса и роз, конопля, цветок лотоса, опиум, старинные книги, написанные на огромных сушеных древесных листьях; горные недра, хранящие несметные богатства — в том числе золото и соль; носороги, слоны, гепарды, исполинские крокодилы, живущие в Ганге и пожирающие все на своем пути, даже крокодилов других пород; культ обезьян, почитание змей, синие лисицы, огромные ящерицы, похожие на китайских драконов; магические танцы, музыкальные инстументы, подземные храмы, йоги, факиры, местная версия сотворения мира, преступления и наказания, бытовые пейзажи, еда индийцев, утварь, обряд венчания, наука о любви «Камасутра», безбрачие, многоженство, суеверия, касты, похоронный обряд, фантастические истории, культ Гаруды, лекарственные травы и сказочное дерево талипат колоссальных размеров.
«Дерево это достигает полного роста не ранее как через восемьдесят лет, — писал неутомимый китаец. — Тогда на его верхушке со страшным треском и шумом лопается огромный стручок, из которого появляется гигантский белоснежный цветок. Со временем цветок перерождается в циклопическую гроздь. И на протяжении полутора лет из нее сыплются на землю орехи. Оставив на земле семена, дерево медленно увядает и падает при натиске первого муссона».
Это был человек, которого коснулись вибрации великого мира. Никто никогда не видел его сбитым с толку или зараженным жадностью, гневом и человеческими привязанностями. Куда бы он ни шел, он приносил с собой целительную силу какой-то безграничной космической радости.
Высоколобая Индия одарила его почетными наградами, учеными званиями и степенями, он стал магистром права и проректором крупного индийского университета!..
Мата Бхарата[13] плакала, когда ей пришла пора провожать его в обратную дорогу. Зато весь Китай во главе с императором ликовал по случаю возвращения поистине бесценного сокровища нации живым и невредимым.
То уважение, которым он пользовался в обеих странах, привело, ни много, ни мало, к установлению политических связей между правительствами: Индия и Китай обменялись посольствами.
А Сюань Цзан, не откладывая в долгий ящик, даже не дав отстояться впечатлениям, засел за книгу об Индии, тотчас взялся переводить целый чемодан привезенных им рукописей. И все писал письма в Индию — просил прислать еще.
«Дорогой Сюань Цзан! — отвечал ему знакомый индийский ученый. — Шлём вам пару белых одеяний, чтобы показать: мы не забываем о вас. Путь долог, а потому не сетуйте на ничтожность подарка…Что касается сутр и шастр, которые могут понадобиться, просим вас немедленно прислать список…»
«Мой дорогой и внимательный друг! — писал ему Сюань Цзан. — Из числа сутр и шастр, которые удалось привезти с собой, я перевел уже тридцать томов. Со смирением вынужден уведомить вас, что, переправляясь через Инд, я потерял груз со священными текстами. Вот список этих текстов. Прошу вас прислать их мне, если будет такая возможность. Примите, пожалуйста, в подарок несколько мелких, незначительных предметов. Бесконечно преданный Вам — Сюань Цзан».
Балкон ресторана «Луна» плыл над китайской деревушкой, её дощатыми пагодами и чужеземной речью, словно корзина аэростата. Наверное, кто-то в те давние времена, с такими муками и трудами добравшись в Индию, не решился возвращаться в Поднебесную. Отсюда пошли, мне кажется, крошечные кусочки Китая, разбросанные по всему полуострову Индостан.
Так вот, на этом балконе в свободное от работы время усаживались на стулья из фанеры и часами сидели два наших старика-официанта. Что интересно, и того и другого деда звали Индра. Просто Индра, в честь многорукого тысячеглазого громовержца, бога богов небесной тверди. Два дяди Индры в дымчатых мягких пилотках глядели в полном молчании, как с гор в долину стекают облака. Если к ним выйдешь, они обернутся, посмотрят на тебя, не улыбнутся, не скажут ничего, только взглянут, но это уже много. Хоть три часа, хоть пять, будь уверен, и слова не проронят.
Лёня любил постоять-помолчать с ними на балконе. Позавтракает, выйдет из-за стола:
— Пойду, — скажет, — с мужиками покалякаю!
Глава 17. «Зажги светильник своей любви!»
Нет, я никак не могла понять: ну, «панорама снежных Гималаев» — да, а где обещанные в проспекте «зеркальные озера и благоуханье горных трав»? (На «нетронутом животном мире» я уж не настаивала.)
Как-то мы предприняли попытку повидать «девственную природу» окрестностей Раникета и добраться до знаменитой на всю Горную Индию площадки для гольфа. Мы прочитали: и виды там неописуемые, и что-то еще такое, что со всей Индии приезжают и дивятся.
Мы вышли за город, идем, озираемся благодушно, вдруг видим: с одной стороны — колючая проволока, с другой — колючая проволока. Уже одно это нам не понравилось. Хотели свернуть, взять немного левее — солдат преграждает путь: «Нельзя!»
Сюда нельзя. Туда нельзя.
За каменным забором — площадь, и сотни людей в каких-то платках сидят, скрестив ноги, в шахматном порядке.
Я говорю:
— Сними их! Наверное, они медитируют!
А Лёня:
— Что-то мне не нравится, что все медитируют под палящим солнцем, а один ходит между ними с палкой. Наверное, надсмотрщик.
Тут и я тоже стала замечать, что это не такая уж благостная картина.
— С виду медитируют, а сами устав учат из-под палки. Военный устав! — сказал Лёня. И оказался недалек от истины.
Навстречу нам с гор спускалась кучка солдат.
— Good morning, mam! — они крикнули мне весело.
— Good morning, brave Indian soldiers![14] — я отвечаю им браво.
— А! Здесь на каждом шагу военные базы! — догадался Лёня.
Колючие ограждения стали забирать вверх, отступая в горы, и на обочине дороги появилось что-то типа девственной природы. Лёня расслабился, повеселел, шагает по траве, закинув голову к верхушкам гималайских сосен, вспугивая стайки серых куропаток (в деревнях любят слушать, как куропатки перекликаются на рассвете и на закате), поэтому не заметил свернувшуюся на опушке полутораметровую змею и чуть на нее не наступил! Вся бронзовая, с фиолетовыми пятнами, она лежала, свернувшись кольцами, грелась на солнце. Почуяв незадачливого Лёню, она с тихим шелестом заскользила под откос…
А Лёня:
— …Скорей! Сниму! Серёжке, сыну, покажу!!!
Схватил камеру и со страшным топотом бросился за ней — в траву по пояс. Законы джунглей, по которым мы последнее время жили, не позволяли мне орать. Поэтому я прошипела как можно убедительней:
— Дорогой! Может, тебе не стоит преследовать этого питона?
Мы долго шли по жаре. Я снова, в который раз, стерла ноги. У меня даже на пятках были водяные мозоли. Хотя я много могу пройти — ну, очень много! — а все-таки нет у меня навыка идти бесконечно.
Вообще у нас нет многих полезных навыков. Как моя мама в Москве отправилась в церковь, там идет служба, все то упадут на колени, то поднимутся, даже древние старушки… А мать моя, Люся, — поёт «Аллилуйя!», осеняет себя крестом очень жизнерадостно, и больше ничего. После службы к ней подошел священник, отец Александр, он у нее обычно принимает грехи. И говорит с укоризной:
— У вас совсем нет навыка стоять на коленях!..
О, я так устала, просто кошмар. Дорога явно делает крюк. Нам по ней идти и идти еще часа два с половиной. Смотрю, направо тропинка уходит в лес. Наверняка в нашу сторону — сокращает расстояние.
— У вас совсем нет навыка стоять на коленях!..
О, я так устала, просто кошмар. Дорога явно делает крюк. Нам по ней идти и идти еще часа два с половиной. Смотрю, направо тропинка уходит в лес. Наверняка в нашу сторону — сокращает расстояние.
Я говорю:
— Давай срежем?
А на обочине, присев на корточки, отдыхает индийский крестьянин — «дехканин», как тут говорят. Рядом с ним лежит на земле мотыга.
Я — ему:
— Друг! Если мы пойдем по этой дорожке, приведет ли она к площадке для гольфа?
Он сказал:
— М-м-м… Да!
И мы свернули.
Тут нам встретилась женщина с корзиной на голове, а в корзине у нее — стог сена, вышиной с деревенский дом у нас в Уваровке! Она остановилась и спрашивает:
— ВЫ КУДА???
Я очень удивилась. Индийские женщины не имеют обыкновения приставать к незнакомым людям с вопросами или советами, что их очень красит.
А Лёня:
— Дак… Туда!
— Зачем? — она спросила.
— Погулять, — сказали мы.
Краем глаза я заметила, что эта женщина с корзиной и крестьянин с мотыгой в смятении глядят нам вслед.
Тропинка спускалась вниз и скрывалась в густом лесу. Туда почти не проникало солнце, ты сразу попадал из яркого солнечного света в прохладную лесную тень. Никто, казалось, не проходил по этой тайной тропе, и лес был дикий. Ни даже слабого дуновения ветерка! Ни один листок не пошевелится. Полная тишина.
И в этой тишине прямо перед нами возникла ящерица, похоже, игуана — с царским гребнем на голове, как дракон Комодо, крупная, с карельскую озерную щуку, жемчужная, с синим отливом спина, изумрудное брюшко, чешуйчатые лапы с перепонками, коготки, и так голова у нее достойно покоится на плечах — очень нежное и гордое создание.
Мы к ней стали тихонько подбираться, и она подпустила меня и Лёню довольно близко — я увидела, как мы отразились в глянце ее аспидно-черных глаз. А исчезла она плавно, будто уплыла от нас по воде.
Лично я испытывала ликование при виде лесной реки, зеленых волнистых холмов, овеянных былой славой, крутых утесов, камней, покрытых серо-зеленым мхом, и бесчисленных горных хребтов. Прямо дыхание перехватило от счастья, когда грациозный коричневый олень с легкой неторопливостью пересек нашу тропу.
Но Лёня, как начальник экспедиции, был, конечно, настороже.
— Слушай, — говорит он, — здесь вообще-то безопасно? Все дорогой идут, а мы лесом. Эта обстановка внушает тревогу. Особенно мне, уральцу: лес у нас на Урале считается враждебным человеку.
Или он вдруг спрашивал:
— Вон те, белые — чайки или кто? Может, это беркуты?
А там птицы кружат в тишине — над верхушками деревьев. Неведомые нам птицы белые — с весьма приличным размахом крыльев, классические орлы и жутковатые стервятники. Безо всякого преувеличения можно сказать, что над нами нависла туча птиц довольно внушительных размеров. Лёня говорит:
— Чегой-то орлы так низко парят? Орлы не нападут на нас?
— …И никого! — Лёня встревожился не на шутку. — Хоть бы грибник какой-нибудь прошел. Смотри: лес стоит — не колышется. Чувствуешь себя героем миров Роберта Шекли. Прилетел на другую планету — ничего не понятно, только ощущение опасности.
— Все ты, все ты!.. — он давай ругаться. — Вечно тебе хочется путь сократить. А его не надо сокращать! Он уж какой есть, такой весь и придется пройти — до каждого малейшего на твой непосвященный взгляд излишнего изгиба!..
Я предложила сделать привал. Но он не согласился.
— Тут надо сидеть на привале — спина к спине, чтобы видеть, откуда возникнет угроза. Но лучше все-таки отдыхать не в сердце джунглей, а на открытых местах: ляжешь на краю какой-нибудь полянки, — мечтательно говорит, — а там индийцы играют в гольф.
И вот наконец мы достигли края громадной долины, именуемой «площадкой для гольфа».
Я просто рухнула, не в силах больше сделать ни шага.
А Лёня кричит:
— Вставай! Вставай! Пойдем дальше! Смотри, все куда-то бегут — и взрослые, и дети… Наверняка тут есть что-то такое, что раз увидишь и не забудешь никогда! Всю жизнь потом будешь вспоминать!.. Как тогда — эти снежные горы!..
Жара, многие с зонтами, все действительно куда-то идут. Правда, в разных направлениях. Мы заметались: в одну потащились сторону, потом в другую, а это ж огромные расстояния! Опять забурились в лес, продираемся сквозь бурелом в надежде, что вот-вот, сейчас-сейчас… откроется неописуемый пейзаж — водоем или ущелье… То, что отныне и до конца будет нам сниться длинными московскими ночами.
Пересекая заросли боярышника и бамбука, мы обнаружили картонный щит. Там было написано, к счастью, по-английски (о, майн Готт, как говорила моя бабушка Мария, немка, а ведь могли бы написать на хинди!..):
— ОСТОРОЖНО! ТИГРЫ!!!
Ни слова не говоря, мы кинулись обратно.
— В чем тут секрет? — стал Лёня разгадывать тайну этой необъяснимой достопримечательности. — Ну, поляна для гольфа, спортивная площадка. И что?..
Я говорю:
— Да просто их радует открытое пространство!
— Что ты говоришь такое?!! — возмутился он. — Ты соображаешь, что ты говоришь??? Семь километров пилили, чуть не попали в лапы тигру, все ноги стерли — и вышли… на поляну! Я таких полян, знаешь, сколько навидался?
— Сэр! Сэр! — мы услышали. — Леди! Остановитесь!..
Оборачиваемся: за нами гонятся какие-то старшеклассники.
Мы сначала делали вид, что не обращаем на них внимания. Но когда толпа здоровых тинейджеров с воплями несется за тобой, нервы не выдерживают, даже если это миролюбивые лица индийской национациональности. Мы с Лёней дрогнули и обратились в позорное бегство. Вижу, они нас догоняют. Я резко затормозила и обернулась к ним с улыбкой.
Тут все начали со мной здороваться, знакомиться, жать руку. Окружили меня, хлопают в ладоши и просят:
— Мадам! Данс!!![15]
И надо же! Среди этих обалдуев тоже хлопал в ладоши — громче всех и кричал «Мадам, данс!» их учитель. Ну — туземцы! Лёня еле отвлёк эту теплую компанию: сказал, чтобы все сосредоточились, он сейчас будет делать фотоснимок на память. А индийцы как раз очень любят фотографироваться. Правда, наша фотография для них совсем получилась бесполезной (он снимал на свой аппарат), не важно, они приосанились, сделали серьезные физиономии. Короче, мы еле от них отделались.
Я сняла сандалии, пошла босиком. Земля горячая, трава мягкая, повсюду какашки оленей. Когда так идешь, ни о чем не хочется думать, только чувствовать, что ты ступаешь по Земле!
Ты ей свое тепло отдаешь, она тебе свое. Как говорили древние иудеи: «Под нами простерты вечные объятия…» Тогда у тебя совсем другая походка. (…Или, например, чудо человеческой улыбки! Перед отъездом в Москве ходила на почту за переводом, забыла паспорт, стою — руки развела, улыбаюсь. И незнакомая женщина, работник почты, мне деньги выдала без паспорта…)
Тут Лёню осенило:
— Да, да, действительно, им, видимо, нравится открытое пространство! Индийцы все норовят обожествить, а здесь им кажется, что это храм природный!
— Я в шоке, просто в шоке! — говорил он. — Вот это поле — оно ничего для нас не значило. А теперь я понял: это для них экзотическое место, радость всей Горной Индии! И не только Горной! Они любят эту поляну, приезжают сюда, играют в разные игры, веселятся, устраивают пикники, они видят на плоскости маленькими других людей, и для них это чудо.
Главное, подъезжает автобус за автобусом, оттуда с криком выскакивают люди и бросаются бежать по этой поляне. Но все равно они друг от друга бесконечно далеки, такой простор — невозможно приблизиться!
Странно, что к нам опять подгребли школьники со школьницами, на сей раз культурные, воспитанные дети с хорошими манерами из Дели. Расселись вокруг и начали спрашивать, откуда мы и куда, трудно ли быть художником в России и что нас поманило в эти края. Они хорошо говорили по-английски, а слушали серьезно, внимательно. Видимо, ученики особенной школы, похожей на славную «Шантиникетон»,[16] которую в начале века открыл, ухнув на это дело всю свою Нобелевскую премию, великий поэт Рабиндранат Тагор.
Там обучали в парках и садах, под сенью дерев, среди поющих птиц. Тагор считал, в такой обстановке ребенку легче выразить скрытые сокровища своей одаренности. (Сынок мой, Серёня, в школьные годы восхищался учителем по литературе: «Ой, он такой образованный — Пушкина от Гоголя с первого взгляда может отличить!»)
— Истинное воспитание, — говаривал Рабиндранат Тагор, седой, длинноволосый великан, бенгальский гений, философ глубочайших прозрений, — не в том, чтобы ребятам что-то вдалбливать из внешних источников. Но вывести на поверхность вашего существа бездонные родники внутренней мудрости.