— Ах, теперь я вижу, — сказал голос, хотя рот не двигался. — Действительно, это не человеческий глаз. Поистине волчий. Необычайно. Говорят, ты немой. Может, заговоришь?
— Если желаете, — ответил Тук. Голос от длительного неупотребления стал хриплым, потрясением для его собственных ушей.
— Я польщен. Я так устал слушать себя. Твой акцент мне незнаком. Очевидно, ты не житель Бастиона.
— Малазанин.
Тело заскрипело, подавшись вперед. Глаза разгорелись еще ярче. — Ясно. Дитя той далекой, замечательной империи. Однако ты пришел с юга, тогда как мои шпионы извещают, что ваша армия марширует из Крепи. Как же ты так потерялся?
— Я ничего не знаю о той армии, Провидец, — сказал Тук. — Теперь я тенескоури, и только это имеет значение.
— Смелое заявление. Как твое имя?
— Тук Младший.
— Давай-ка оставим на время тему малазанской армии, ладно? До сих пор юг был местом, откуда ничто не угрожало моей нации. Но все изменилось. Меня стала раздражать новая упрямая угроза. Эти… сегуле… и беспокойная, хотя к счастью малая, группа их союзников. Это твои друзья, Тук Младший?
— У меня друзей нет, Провидец.
— Даже среди Тенескоури? Как насчет Анастера, Первенца, который однажды возглавит целую армию Детей Мертвого Семени? Он отметил твою… уникальность. А как насчет меня? Я не твой Повелитель? Разве не я покорил тебя?
— Я не могу быть уверенным, — тупо сказал Тук, — кто из вас меня покорил.
При этих словах и тело и сущность в нем подались назад — мелькание форм, ослепившее глаз Тука. Два существа, две твари, таящиеся за мертвецом. Сила приливала, пока не стало казаться, что ветхий труп разорвется на куски. Ноги и руки спазматически дергались. Но через миг необузданные эманации стихли, и тело успокоилось. — Более чем волчий глаз, ты ясно видишь то, чего никто до тебя не смог заметить. О, на меня смотрели колдуны, открывали свои хваленые садки, да ничего не углядели. Моя хитрость была непревзойденной. Но ты…
Тук пожал плечами. — Я вижу, что вижу.
— Чьим глазом?
Он снова пожал плечами. У него не было ответа.
— Но мы говорили о друзьях, Тук Младший. В моей священной власти смертный не чувствует себя одиноким. Как я вижу, Анастер ошибся.
— Я не говорю, что я одинок, Провидец. Я сказал — у меня нет друзей. Среди Тенескоури я един с твоей Волей. Но что касается женщины, идущей рядом со мной, или слабого ребенка, которого я несу, или все этих людей вокруг… едва они помрут, я их съем, Провидец. В такой компании не может быть дружбы. Они всего лишь потенциальная пища.
— Но ты можешь не есть.
Тук промолчал.
Провидец снова склонился вперед: — Ты хотел бы?
Вот так безумие окутывает меня, словно теплый плащ. — Если я хочу жить, то надо есть.
— А жизнь для тебя важна, Тук Младший?
— Не знаю, Провидец.
— Давай посмотрим? — Поднялась высохшая рука. Волшебство всколыхнуло воздух перед Туком. Из ниоткуда возник столик, заваленный дымящимися ломтями мяса. — Ну вот, — сказал Провидец, — потребное тебе пропитание. Свежее мясо, с изысканным вкусом — по крайней мере, так меня уверяют. Ах, я вижу голодный блеск в волчьем глазе. В тебе действительно есть зверь, и что ему за дело до происхождения пищи? Тем не менее, советую есть медленно, иначе твой ссохшийся желудок извергнет обратно все, чем ты его наполнишь.
С утробным ворчанием Тук упал на колени перед столиком, вытянул руки. Его зубы заныли, едва он начал жевать; к мясным сокам добавилась его собственная кровь. Он проглотил кусок и почувствовал, как кишки сомкнулись вокруг добычи. Тук заставил себя остановиться, подождать.
Провидец встал с кресла и неуклюже проковылял к окну. — Я усвоил урок, — сказала древняя тварь. — Смертные армии не способны отразить эту угрозу с юга. В соответствии с этим я отозвал свои силы и теперь расправлюсь с врагом собственноручно. — Провидец обернулся, изучая Тука. — Говорят, волки избегают человечины, если у них есть выбор. Не считай, что мне недоступно милосердие, Тук Младший. Это мясо — оленина.
Знаю, ублюдок. Кажется, у меня не только волчий глаз, но и волчий нюх. Он взял еще кусок. — Это больше не важно, Провидец.
— Польщен. Ты чувствуешь, как сила возвращается в тело? Я взял на себя смелость тебя исцелить — медленно, чтобы уменьшить травму духа. Ты мне нравишься, Тук Младший. Хотя немногим это известно, я — добрейший из хозяев. — Старец снова обратился к окну.
Тук продолжал есть, ощущая возвращение жизни. Его глаз сфокусировался на Провидце, с тревогой наблюдая, как вокруг дряхлого ожившего трупа стала собираться сила. Холодное волшебство. Привкус льда в воздухе — здесь память, старая память. Но чья?
Комната пошла пятнами, растворилась перед его взором. Баалджагг… Неторопливо бежит вперед, одним глазом следя за Леди Завистью, идущей в дюжине шагов от нее. За Леди шагает тяжелый Гарат, его бока покрыты сетью шрамов, некоторые все еще истекают пенящейся, заразной кровью — кровью хаоса. Слева от Гарата Тоол. Мечи прочертили на теле Т'лан Имасса новые карты, расщепив кости, разрезав высохшие мускулы и кожу. Тук еще не видел Имасса так тяжело покалеченным. Казалось невозможным, что Тоол все еще держится на ногах, тем более идет.
Баалджагг не поворачивала голову, чтобы посмотреть на шагающих справа сегуле, но Тук знал, что они там, включая Мока. Ай, подобно самому Туку, была захвачена воспоминаниями, воскресшими от запаха пришедшего с севера необычайно холодного ветра. Их воспоминания привлекли внимание Тоола.
Т'лан Имасс поднял голову, постепенно замедляя шаги, и наконец остановился. Остальные поступили так же. Леди Зависть обернулась к Тоолу.
— Что это за колдовство, Т'лан Имасс?
— Вы сами знаете, Леди, — проскрипел в ответ Тоол, нюхая воздух. — Неожиданное, усугубляющее смущение, вызываемое существом, известным как Паннонский Провидец.
— Невообразимый союз, но можно подумать…
— Можно, — согласился Тоол.
Взор Баалджагг вернулся к северному направлению, оценивая озарившее иззубренный горизонт сверхъестественное сияние. Сияние начало сочиться вниз между вершинами гор, заполняя долины, продвигаясь к путникам. Ветер завыл обжигающе — ледяной бурей.
Воскресшие воспоминания… это магия Джагутов…
— Ты можешь разбить ее, Тоол? — спросила Леди Зависть.
Т'лан Имасс обернулся к ней. — Я лишен клана. Ослабел. Леди, если вы не сумеете ее обезвредить, нам нужно идти как можно скорее, пока магия укрепляется и старается изгнать нас.
Лицо Зависти стало задумчивым. Она нахмурилась, изучая северные эманации. — К'чайн Че'малле… и Джагут, вместе. Были ли прецеденты такого альянса?
— Не было, — ответил Тоол.
На маленькую группу начал сыпаться мокрый снег, вскоре перешедший в град. Тук ощутил жалящие удары сквозь шкуру припавшей к земле Баалджагг. Миг спустя они снова начали движение, склоняясь против режущего ветра.
Горы впереди увеличились от слоев зеленоватого, жильчатого льда…
Тук мигнул. Он былл в башне, склонялся над заваленным мясом столиком. Обращенная к нему спина Провидца излучала магию Джагутов. Тварь внутри дряхлого остова теперь была явственно различима — высокая, тонкая, с гладкой зеленой кожей. Но нет, там было кое-что еще… серые корни, выросшие из его ног, хаотическая сила, сочащаяся вниз, в каменный пол, извиваясь то ли от боли, то ли от экстаза. Джагут пустил в ход иное волшебство, старше, гораздо опаснее, чем магия Омтозе Феллака.
Провидец обернулся. — Я… разочарован, Тук Младший. Ты думал, что сможешь достичь своего волка — родича без моего ведома? Итак, сидящий внутри тебя готов к возрождению.
Внутри меня?
— Увы, — продолжал Провидец, — Трон Зверя свободен — ни ты, ни твой зверобог не сравнитесь со мной силой. Но пусть так — будь я невнимателен, ты смог бы убить меня. Ты лгал!
Это обвинение прозвучало как визг, и Тук увидел перед собой не старца, а маленького мальчика.
— Лжец! Лжец! И ты за это заплатишь! — Пророк бешено замахал руками.
Тука Младшего охватила боль, обвила железными полосами его тело и конечности, подняла в воздух. Затрещали кости. Малазанин завопил.
— Сломать! Разломать на куски, да! Но я тебя не убью, нет, не сейчас, еще долго — долго! Ох, посмотрите на его дерганья! Но что ты знаешь о настоящей боли, смертный? Ничего. Я покажу тебе, Тук Младший. Я научу тебя… — Он снова махнул рукой.
Тук обнаружил себя в кромешной тьме. Агония не слабела, наоборот, стягивала его все сильнее. Его всхлипы отдавались эхом в тяжелом, прокисшем воздухе. Он — он послал меня сюда. Мой бог послал меня сюда — и теперь я одинок. По-настоящему одинок…
Рядом что-то двигалось, что-то громадное, жесткая шкура скрежетала о камни. Ушей Тука достиг мяукающий звук. Он становился все ближе, все громче.
Рядом что-то двигалось, что-то громадное, жесткая шкура скрежетала о камни. Ушей Тука достиг мяукающий звук. Он становился все ближе, все громче.
С диким визгом Тука обхватили кожистые лапы, сжали в удушающем, отчаянном объятии. Прижатый к жирной, но жесткой груди Тук обнаружил себя в соседстве с двадцатью или более трупами в различных стадиях разложения. Все они в страстных объятиях гигантских лап ящера.
В груди Тука лопались ребра. Его кожа стала скользкой от крови, но дарованное Провидцем исцеление все еще работало, сращивая и штопая ткани… только чтобы их снова рвали и ломали дикие объятия твари.
Череп наполнил голос Провидца: — Я устал от остальных… но тебя я буду держать живым. Ты достоин занять мое место в этих сладостных материнских ручках. О, она сумасшедшая. Потеряла всякое разумение, но остатки потребностей у нее еще есть. Естественных потребностей. Берегись, или она сожрет тебя, как делала со мной — пока я не стал таким грязным, что она меня выплюнула. Потребность, когда она чрезмерна, становится ядом, о Тук Младший. Великим растлителем любви — и она растлит тебя. Твою плоть. Твой мозг. Ты понял это? Началось. Дорогой малазанин, ты уже чуешь?
У него не было воздуха в легких, чтобы вопить, но обнимающие его руки почувствовали содрогания и сжались еще крепче.
Помещение наполнили голоса — тихие всхлипы Тука и его поработительницы.
Глава 13
Над высокими травами прерии вились мошки, зернистые черные тучи затемняли увядающую зелень. Волы мычали и ревели в ярмах, их глаза были покрыты скоплениями прожорливых насекомых. Майб видела, как ее соплеменники ривийцы носятся между животными, усталыми руками втирают в носы, уши и веки жир, смешанный с семенами лимонной травы. Эта мазь хорошо служила как бхедринам, так и громадным бизонам, вверенным ривийцам на попечение; слегка разбавленная версия служила и самим пастухам. Большинство из солдат Каладана Бруда также прибегали к этой едкой, но эффективной защите, тогда как тисте Анди казались нечувствительными к кусачим насекомым. Но сейчас тучи мошек были привлечены многочисленными рядами незащищенных малазан.
Еще один бросок через Худом забытый континент для этой усталой армии, чужаков, так много лет бывших незваными, проклятыми, вызывающими ужас. Наши новые союзники, в серых плащах, с флагами, чьи пустые полотнища провозглашают верность неведомо кому. Они идут за одним человеком и не требуют обоснования или причины.
Она натянула на глаза грубый вязаный капюшон — закатное солнце пробилось сквозь тучи на юго-западе. Майб 'маршировала' задом наперед, сидя на корме ривийской повозки, разглядывая растянувшийся обоз и малазанских солдат, его охраняющих.
Заслужил ли Бруд такую преданность? Он был полководцем, нанесшим Малазанской армии первой поражение. Наши земли подверглись вторжению. Причина войны была нам очевидна, и мы сражались под водительством командира, равного противнику. А теперь мы увидели новую угрозу родине, и избрали Бруда вести нас. Но… если он скомандует нам прыгнуть в Бездну — мы выполним приказ? Прыгну ли я, зная то, что теперь знаю?
Ее мысли перешли на Тисте Анди и Аномандера Рейка. Всё чужаки в Генабакисе, но все же бьются, защищая нас, во имя свободы наших народов. Власть Рейка над тисте Анди абсолютна. Да, они не моргнув глазом прыгнут в бездну. Глупцы.
А вот идущие по краям малазане. Даджек Однорукий. Вискиджек. И десять тысяч неколебимых душ. Что заставляет этих мужчин и женщин так упрямо держаться правил чести?
Ее пугала их смелость. В шелухе ее тела жил сломленный дух. Опозоренный своей собственной трусостью, лишенный достоинства, больше не материнский. Потерянная даже для Ривии. Я не более чем пища дочери. Я видела ее издалека, близко теперь не подхожу — она стала выше, у нее налились губы, щеки, груди. Эта Порван-Парус не была газелью. Она пожирает меня, эта новая женщина с сонными глазами, широким ртом, знойной раскачивающейся походкой…
К корме фургона подъехал всадник. Запыленные доспехи лязгнули, когда он замедлил коня. Забрало полированного шлема поднято, открывая седую подстриженную бороду под суровыми глазами.
— Ты снова отошлешь меня, Майб? — прогромыхал он. Мерин зашагал рядом с повозкой.
— Майб? Эта женщина умерла, — отвечала она. — Можешь оставаться здесь, Вискиджек.
Она смотрела, как он срывает грязные перчатки с широких, покрытых рубцами рук, смотрела. Как эти руки улеглись на рожок седла. В них грубость каменщика, но тем не менее они были очаровательны. Живая женщина захотела бы их прикосновения…
— Кончай эту дурость, Майб. Мы нуждаемся в твоем совете. Корлат говорит, тебя посещают сны. Ты кричишь о угрозе, приближающейся к нам, чем-то большом и ужасном. Женщина, твой страх ощутим — даже сейчас я вижу, как мои слова зажигают этот страх у тебя в зрачках. Опиши видения, Майб.
Сражаясь с внезапно загрохотавшим, застонавшим сердцем, она резко захохотала. — Вы все дураки. Вы готовы бросить вызов моему врагу? Моему смертному, неостановимому недругу? Ты сам готов вытащить этот меч и стать на мою сторону?
Вискиджек скривился. — Если это поможет.
— Не нужно. Что приходит ко мне во снах, придет ко всем. О, мы можем смягчать его грозный облик, тьму под капюшоном, смутно человеческие очертания, даже оскал черепа, который лишь на миг пугает, но тем не менее кажется родным и знакомым, почти приятным. Мы строим храмы, чтобы смягчить переход в его вечные владения. Мы сооружаем ворота, возводим курганы…
— Твой враг — смерть? — Вискиджек быстро осмотрелся и снова встретил ее взор. — Это чепуха, Майб. Мы с тобой слишком смелые, чтобы пугаться смерти.
— Лицом к лицу с Худом! — фыркнула она. — Вот что я в тебе вижу, дурак! Он — маска, за которой кроется нечто превосходящее ваши способности понимания. Я видела! Я знаю, что меня ждет!
— Тогда ты еще не сдалась…
— Я прежде ошибалась. Я верила в духовный мир моего народа. Я чувствовала духов, моих предков. Но они лишь ожившие воспоминания, ощущения личности, отчаянно поддерживающей себя своей же волей, и ничем иным. Падет воля — и все потеряно. Навсегда.
— Разве забвение так ужасно?
Она склонилась вперед, схватившись за край повозки — пальцы сомкнулись, ногти впились в высохшее дерево. — Там лежит не забвение, невежда! Нет, представь место, забитое обломками воспоминаний — память боли и отчаяния, всех тех эмоций, что глубоко врезались в наши души. — Она почувствовала слабость, откинулась назад, закрыв глаза и вздыхая. — Любовь исчезает как пепел, Вискиджек. Даже чувство самости исчезает. А то, что от тебя останется, обречено на вечность боли и ужаса — последовательность кусков от всех и каждого, кто когда-либо жил на свете. В моих снах… Я стою над краем. Во мне нет силы — моя воля уже доказала свою слабость и недостаточность. Когда я умру… Я видела, что меня ждет, я чую, как оно алчет меня, моей памяти, моей боли. — Она распахнула глаза, встретила взгляд командора. — Вискиджек, это истинная Бездна. За всеми легендами и сказками таится эта истинная бездна. Она живет в себе, пожираемая алчным голодом.
— Сны не могут быть чем-то иным, нежели воображением, рожденным нашими страхами, Майб, — бросил малазанин. — Ты всего лишь проецируешь наказание, придуманное тобой же за твою слабость.
Ее глаза сузились. — Прочь с глаз моих! — зарычала она, отворачиваясь, натягивая капюшон на лоб, отрезая себя от внешнего мира, от всего, что дальше кривых, испачканных досок возка. Прочь, Вискиджек, со словами как бритва, с холодным и наглым доспехом невежества. Ты не можешь отменить виденное мной короткой, грубой насмешкой. Я не камень в твоих неуклюжих руках. Мои узлы сопротивляются твоему долоту.
Твои слова — удары шпаги — не ранят мое сердце.
Я не смею принять твою мудрость. Я смею…