– Сегодня будет весело, – потёр руки Вениамин. – Шлёмы и шакалы – естественные враги, их даже натаскивать друг на друга не требуется.
– Как западуры с беляшами, – обронил Холь.
– Верно, – согласился губернатор и бросил хитрый взгляд на жену. Агафрена происходила из старого рода беляшей, в то время как сам Мритский был выходцем со второго континента Менсалы, и их союз вроде бы противоречил заявлению инженера. – Алоиз, на кого сделаешь ставку?
– Смотря в какой форме бойцы.
– Клянусь, в отличной, – с неожиданной горячностью ответил губернатор. – И пропорцию я выдерживаю классическую: один к пяти, что оставляет примерно равные шансы обеим сторонам.
– Тогда ставлю на кошку, – решил Алоиз. – Люблю индивидуалистов.
– Значит, я за шакалов, – усмехнулся Вениамин. – Пятьдесят цехинов.
– Поддерживаю, – кивнул инженер. И посмотрел на Агафрену: – На кого ставите вы, синьора?
– Воздержусь, – очень сухо ответила женщина.
– Агафрена терпеть не может крови, – объяснил Вениамин. – Странно, что ты до сих пор это не выяснил.
– Каким образом? – удивился Холь. – Мы никогда не посещали подобные зрелища.
– А в театрах кровь ненастоящая, – хмыкнул губернатор.
– Именно, – спокойно подтвердил инженер, после чего перевёл взгляд на арену: – Это шлём?
– Да.
Знаменитый менсалийский хищник оказался изящен, несмотря на внушительные размеры, и необычайно красив: жёлтую шкуру покрывали многочисленные тёмно-коричневые пятна, на кончике хвоста дёргалась забавная рыжая кисточка, а шею укутывало пышное «боа» того же цвета. Шкуру шлёма Холю доводилось видеть в охотничьей комнате Мритского, однако сейчас инженер признался, что в естественном состоянии она производила куда большее впечатление, нежели повешенной на стену.
Покинув ящик, кошка осторожно огляделась – обилие перекошенных лиц, горящих глаз, а главное, создаваемый солдатами шум нервировали животное, – тихонько зарычала, после чего медленно и очень грациозно, безо всякого труда, взобралась на край клетки и попробовала сеть на коготь.
Агафрена судорожно вздохнула.
– Не беспокойся, дорогая, я распорядился выдать для обустройства особую сеть с металлическими нитями, – широко улыбнулся Вениамин. – Шлёму не выбраться. – После чего кивнул на нескольких окруживших арену охотников: – Если же выберется, то его сразу пристрелят.
– И его мучения прекратятся, – с едва заметным вызовом ответила женщина.
– Лучше смерть, чем жизнь в рабстве?
– Да.
– Тебе об этом шлём сказал? – осведомился Мритский. – Или приняла решение за него?
– Я представила себя на его месте.
– А ты не представляй, береги нервы.
– Мне его жаль.
– Там, в Сочности, он бы загрыз тебя, не задумываясь.
– Он зверь.
– Помни об этом, – вновь усмехнулся губернатор. – И прибереги жалость для тех, кто в ней нуждается.
– А местные шакалы мельче, чем я думал, – заметил Холь, указывая на новых действующих лиц. – Луегарские волки крупнее.
– Думал, тебя это обрадует.
– Я люблю честную игру.
– Да, извини. Совсем забыл…
Инженер помолчал, ожидая продолжения, понял, что губернатор сказал всё, что хотел, и дипломатично осведомился:
– Когда начнется бой? – Шлём понял, что с сетью ему не совладать, но продолжал оставаться на высоте, холодно разглядывая брешущих внизу шакалов, но не демонстрируя никакого желания спускаться. Такое положение вещей сохранялось уже с минуту, однако зрители, к некоторому удивлению Холя, неудовольствия не выражали. – Как принято стимулировать бойцов?
– Никак, – медленно произнёс Мритский, не сводя глаз с кошки. – Шлём очень умный, но гордый, и тем похож на воина. Он понимает, что шакалов больше, а драться придётся на ограниченном пространстве и осторожность требует оставаться в безопасности, но… он слышит брехню и наполняется презрением. Ему становится стыдно прятаться, и постепенно гордость и ненависть к шакалам заставляют принимать бой. Сейчас он оценивает шансы, прикидывает, как будет убивать врагов, но поверь: даже если бы я выпустил десять или сто шакалов, шлём не усидел бы. – Вениамин чуть нервным жестом провёл рукой по бородке. – Многие думают, что самая зрелищная часть боя – это схватка, когда когти и клыки рвут плоть, когда кровь и ошмётки кожи летят на зрителей, а рычание заглушает вопли публики… Но это не так. Самое интересное происходит сейчас, – он указал пальцем на кошку. – Когда шлём решает драться, когда он сам, без понукания, принимает бой. Главное сражение идёт у шлёма внутри, и если он выиграет, то разорвёт любое количество шакалов.
Агафрена фыркнула, а заворожённый Холь перевёл взгляд на арену. И вовремя, потому что кошка прыгнула.
Элегантно, как будто без подготовки, показалось даже, что она просто слетела осенним листом, но полёт оказался точно рассчитан, и приземлился шлём на спину одного из шакалов. И не просто приземлился: громкий хруст и дикий вой показали, что кошка сломала зверю хребет.
Солдаты радостно заорали.
Шлём же не собирался задерживаться: перелом хребта был частью движения, далее планировалось оттолкнуться и прыгнуть от стаи прочь, но один из шакалов ухитрился вцепиться шлёму в лапу, чем вызвал у публики экстатический прилив.
Шипение и резкий удар. Когти рвут спину храброго шакала, но удар не получается смертельным. А самое плохое, что движение прекратилось, скорость потеряна и бой перешёл в партер. Следующий враг бросается на ударную лапу шлёма, а четвёртый запрыгивает на загривок, желая добраться до шеи. Агафрена не сдерживает крик, но вопят сейчас все.
– Ещё!
– Бей!
– Рви его!
– Кровь!
Пятый подбирается сзади, рвёт вторую опорную лапу, но кошка уже приходит в себя, понимает, что влипла, и шипение сменяется коротким, но громким рыком.
– Кровь!!
Шлём падает назад, сминая взобравшегося на загривок шакала, и одновременно рвёт когтями того, что пристроился к ударной лапе. Вой смешивается с кровью, по арене летит шерсть, зрители орут, шакалы брешут, но отчаянный ход даёт результат: тот, что висел на хребте, отпускает загривок и отбегает, готовясь к следующей атаке, а получивший когтями оказывается освежёванным по всей длине. Два – ноль.
Но те, что грызли опорные лапы, не останавливаются, и шлём тоже воет. И тоже от боли.
– Один к пяти – это много! – отрывисто бросает Холь. Кровь распаляет, и Алоиз не отводит взгляд от арены. – Не справится!
– Справлялись и один к восьми, – с усмешкой отвечает Вениамин.
Алоиз шумно выдыхает. Агафрена смотрит на него с изумлением.
Кровь.
Два шакала дохнут, но шлём серьёзно ранен, вскакивает, собираясь заняться теми, кто грызёт опорные лапы, а на его загривок бросается последний враг. Три на одного. Шлём снова бьёт, но промахивается, заметивший атаку шакал отпускает опорную, отскакивает, благополучно избегая удара, и тут же вцепляется в одну из передних лап, прокусывая связки. Кошка воет. Левая задняя, которую также грызут, почти не слушается. К шее подбирается третья тварь…
Из прекрасных глаз Агафрены катятся слезы, но мужчины их не видят.
– Похоже, один к пяти – это больше, чем нужно, – недовольно бросает инженер.
– Спокойно. – Вениамин раскуривает трубку. – Спокойно.
И шлём подскакивает. Неизвестно откуда взяв силы. Неизвестно, как он придумал такой шаг – ничего не известно, кроме того, что пятнистая подскакивает вертикально вверх, и рывок позволяет освободить несчастную заднюю лапу. Шлём приземляется, но тут же прыгает вновь, уходя от освободившегося шакала, а заодно успевает рвануть когтями того, кто висит на передней лапе.
Вой.
Располосованный шакал извивается на земле, с визгом раскидывая внутренности, а схватка обретает второе дыхание.
Кошка вновь падает на спину, на мгновение оставляя без защиты живот, свободный противник мгновенно бросается на неё и получает лапой в прыжке.
Вой.
Шакал падает, но не встаёт: когти резанули по шее, и вокруг тушки быстро натекает кровавая лужа.
Победа.
Шлём поднимается и внимательно смотрит на последнего врага. Того, что сидел на спине. Того, что пытался добраться до шеи. Того, который стоит сейчас в дальнем углу арены и жалобно скулит. Того, который знает, что умрёт через несколько секунд.
Шлём смотрит.
– Понравилось?
– Ты же знаешь, что нет. – Агафрена отворачивается от улыбающегося мужа, несколько секунд молчит, после чего встаёт и говорит в сторону: – Я не буду ужинать, нет аппетита. – Снова пауза, и мимолётное: – Извините.
Мритский делает знак охранникам, и те прокладывают супруге губернатора дорогу через беснующуюся толпу солдат.
Сам же Вениамин откидывается на спинку кресла и с улыбкой смотрит на Алоиза:
– Иногда она настоящая стерва.
– Не все женщины понимают мужские развлечения, – спокойно ответил инженер.
– Менсалийки должны понимать.
– Кстати, ты мне должен.
– Утром отдам.
Они сидели посреди гомонящих людей, но оказались совершенно одни: солдаты к подиуму не приближались, офицеры, сообразив, что инженеру и губернатору нужно поговорить, понятливо отступили, и тихий диалог оказался слышен лишь самим собеседникам.
– Зачем ты привёз Агафрену?
– Тебе неприятно её общество?
– Ты же знаешь, что делаешь мне больно, – тихо произнёс Холь.
– Извини, не подумал.
Инженер пристально посмотрел на губернатора, не смог понять, насколько тот искренен, вздохнул, помолчал, разглядывая, как ловко охотники загоняют шлёма в ящик, и продолжил:
– Хотя, пожалуй, нет: боль ушла. Теперь, глядя на Агафрену, я испытываю только грусть. И немного – зависть, ведь у меня могло быть то, что есть у тебя…
– Спасибо за честность, – проникновенно произнёс губернатор. – Для меня важно слышать твоё признание, и… Я ещё раз прошу меня извинить.
– Зачем ты её привез?
– Настояла, – пожал плечами Вениамин.
– Ей тут нечего делать, – недовольно произнёс Алоиз. – Об этом месте должны знать только мы с тобой…
– И твои служащие. И мои цепари. И солдаты. – Мритский махнул рукой. – Я говорил, что три месяца – крайний срок, в течение которого мы сможем соблюдать секретность. Потом поползут слухи, начнутся расспросы и появятся первые шпионы.
– Разве твой авторитет…
– Мой авторитет оградит нас от вторжения, – перебил инженера Вениамин. И тут же уточнил: – Возможно, оградит. Но против шпионов мой авторитет бессилен. Когда начнутся эксперименты?
– Через пару дней проведём первый.
– Хорошо. – Мритский резко поднялся на ноги: – Пошли ужинать, Алоиз, печёный менсалийский шакал великолепен. На Луегаре такое не подают.
– Ты шутишь? – растерялся Холь.
– Разумеется.
И продолжал шутить всё время ужина, которым они насладились в компании старших офицеров. Печёного шакала не подали, возможно, не успели приготовить, но остальные блюда оказались гораздо аппетитнее привычного крепостного питания: Мритский привёз не только свежие продукты, но и личного повара. Закуски из редкой мальской рыбы, изысканные сыры, отборная дичь с овощами, красное вино… На взгляд Холя, ужину совсем чуть-чуть не хватило, чтобы по праву назваться пиром, но большинство офицеров именно им его и сочли. Разговоры за столом, что неудивительно, вертелись вокруг только что закончившейся схватки, как выяснилось, на шакалов ставили мало, и Алоизу почти сразу шепнули, что «один к пяти на Менсале считается не классическим, а оптимистическим», шакалы при таком соотношении выигрывают в лучшем случае раз из десяти, поэтому все предпочли шлёма. Который, как выяснилось, оказался серьёзно ранен, но выживет и ещё выйдет на арену. Проигравшие нижние чины устроили пару драк, но их разогнали, зачинщики отправились на гауптвахту.
Ужин плавно перешёл в попойку, шум становился нестерпимым, в какой-то момент инженер понял, что Вениамина за столом нет, тоже покинул насквозь прокуренное помещение и отправился к себе, с удовольствием вдыхая прохладный ночной воздух. За день камни форта изрядно раскалялись под солнцем, но перепад температур в Камнегрядке оказался настолько большим, что по ночам иногда приходилось надевать верхнюю одежду.
«Надо было прихватить куртку… – Несмотря на выпитое, Алоиз ощутил подкравшийся холод, чуть задрожал и прибавил шаг, намереваясь поскорее добраться до тёплой кровати. – Проклятая Камнегрядка!»
Он уже дважды простужался в этом идиотском климате и отчаянно не хотел вновь начать сморкаться, кашлять и чихать. В принципе, болезни длились недолго, дня по три-четыре, но голос предательски «садился», большой нос краснел, распухал, глаза начинали слезиться, и Холь выглядел так, что даже помощники с трудом сдерживали улыбки.
«Только не при Агафрене!»
В последние мгновения он буквально бежал по узеньким проходам цитадели, но неожиданно остановился, услышав совершенно невозможные для крепости звуки.
Женский стон.
Представительницы прекрасной половины человечества здесь, разумеется, присутствовали: жены офицеров, солдат, обслуживающего персонала – женщин хватало, однако жили они в небольшом поселке, что располагался на другой стороне озера, а внутри крепости находилась лишь одна женщина – Агафрена Мритская.
И стонала она.
– Вот тебе! Вот!
Холь понял, что оказался под раскрытыми окнами губернаторских апартаментов, точнее губернаторской спальни, и закусил губу.
Стон.
Ей хорошо. Она понимает, что окна нараспашку, что её слышат часовые и случайные прохожие, ей стыдно, но она ничего не может поделать. Ей хорошо.
Стон.
– Вот так! Понравилось?
Невнятный ответ.
– Понравилось?
– Да. – Хрипло и честно.
– Теперь переворачивайся.
Кровать не скрипнула, но что-то зашуршало – одеяло, или простыня, или подушка. Что-то зашуршало, затем послышался звонкий шлепок и довольный голос Вениамина:
– Ну, поехали!
Из окна вновь донеслись стоны.
У Алоиза задёргалось веко.
Глава 3, в которой Холь делится планами, Йорчику навязывают путешествие, Сада развлекается, Удав и Закорючка разворачивают бурную деятельность, а Эзра делает всё, что может
– Для эксперимента я мог взять только рундер, – громко произнёс Холь, обращаясь к Агафрене. Стоящий рядом с женой губернатор знал причины, побудившие инженера приобрести именно эти, редкие и забавные, с виду напоминающие «бублики» цеппели, поэтому объяснения предназначались для женщины. – Дело в том, что план исследований подразумевает определённую схему расположения аппаратуры, которую я не могу изменить, не поставив под угрозу сами исследования. Необходима правильная окружность, а дать её способен только рундер.
– И наши расходы утроились, – хмыкнул Вениамин, поглаживая короткую бородку.
Беззлобно хмыкнул, поскольку давным-давно смирился с невиданной стоимостью запланированных опытов. Просто подчеркнул гигантские вложения, которые предстали перед их глазами в виде двух огромных кораблей, устройств, на них устанавливаемых, и множества людей, чей труд был таким же залогом успеха, как гений Холя и золото Мритского. Монтажная зона поражала воображение с воздуха, но вблизи размах работ впечатлял неимоверно, давая чёткое представление о грандиозности задуманного.
– Потрясающе, – прошептала Агафрена. – Потрясающе…
Вениамин хотел ответить, возможно, пошутить, но неожиданно передумал. Наверное, потому, что от вида, открывающегося перед ними, действительно захватывало дух. Вчера на западной скале они пережили нечто подобное, но те чувства были вызваны ослепительной красотой природы, а сейчас восхищение вызывало творение рук человеческих.
Рук и разума.
Алоиз, Агафрена и Мритский стояли на открытой решётчатой галерее, выстроенной вдоль внутреннего диаметра рундера. Несмотря на большую ширину – целых четыре метра, – пройти по решётчатым площадкам галереи можно было с трудом, поскольку через каждые три шага на них были установлены громоздкие уловители, от которых падали вниз толстые кабели. Вниз, к наиглавнейшему для эксперимента блоку – массивному Накопителю, который стоял сейчас на земле в центре «бублика». Накопитель – металлическая башня, свыше пятидесяти метров высотой и восьми в диаметре, – возвышался, подобно триумфальной колонне, и притягивал взоры всех работников, от младшего помощника слесаря до руководителей эксперимента. Аналогичное по размерам, но не по предназначению, устройство – не Накопитель, а Транслятор – устанавливалось на «Исследователе-2». В будущем спектакле эти огромные приборы играли главнейшую роль, и потому Алоиз собирался лично руководить каждым шагом финального монтажа. Собирался, но не сумел, поскольку желание Агафрены увидеть цеппель вблизи спутало инженеру карты, важнейшую работу пришлось передоверить верному Тогледо, а самому влезть в шкуру экскурсовода.
Холь поправил обшлаг пиджака – с тех пор как в Карузо прибыла Агафрена, инженер сменил удобную одежду механика на аккуратный костюм, туфли и щегольской галстук, – и только собрался продолжить, как был остановлен вопросом:
– Получается, вы придумали всё, что мы видим вокруг?
– Именно так, синьора, – с достоинством поклонился Холь.
– От замысла до исполнения?
– Я разработал теорию, и я же определил, как её использовать на практике. – Алоиз помолчал. – Но я ничего не добился бы без поддержки Вениамина.
– Публику интересуют герои, а не поддержка, – криво усмехнулся губернатор.
– И если предприятие увенчается успехом, открытие будет носить наши имена, – твёрдо закончил инженер. – Эффект Холя-Мритского, к примеру.
– Звучит неплохо, – оценил Вениамин.
– Мы войдём в историю, – уверенно продолжил инженер. И едва слышно кашлянул: ночная прогулка всё-таки вызвала небольшую простуду, к счастью, без неприятной иллюстрации в виде текущего носа и слезящихся глаз. – Мы изменим жизнь всего Герметикона.