…Сколько Алоиз себя помнил, он всегда занимался наукой. Не увлекался, а именно занимался: серьёзно и с полной отдачей, проводя всё свободное время за экспериментами и опытами. И так – с восьми лет, когда маленький мальчик с Луегары взял одну из своих школьных тетрадок и старательно вывел на титульном листе: «Журнал научных исследований инженера Холя». Не будущего инженера, а просто инженера, поскольку мальчик навсегда выбрал свой жизненный путь.
Маленького Алоиза тогда похвалили. Отец, удачливый биржевой маклер, не видел ничего дурного в том, чтобы ребёнок тянулся к знаниям, и не скупился на учителей, приборы и материалы для физических и алхимических опытов, которые в огромных количествах принялся ставить пытливый наследник. Электричество и магнетизм, алхимические процессы и механика, паровые машины – интересы подрастающего Холя ширились, его познания и смелые суждения поражали гимназических учителей и приятно удивили членов приёмной комиссии крупнейшего на планете университета. Алоиза зачислили без экзаменов, по результатам собеседования, и юноша полностью оправдал возлагавшиеся на него надежды: первый курс – лучший студент университета, второй курс – лучший студент университета, третий курс – титул самого молодого бакалавра в истории Луегары. Холь учился жадно, нахраписто, словно торопясь с головой окунуться в большую науку, предлагаемый университетом курс освоил за три года, отказался от заманчивого предложения остаться, дабы стать самым молодым магистром планеты, и убедил отца финансировать продолжение обучения на Герметиконе. В центре научной мысли человечества.
Старый Холь, конечно, сожалел, что его единственный ребёнок не выбрал экономику или юриспруденцию, но мешать отпрыску не стал – оплатил, и Алоиз на долгие четыре года покинул родную планету, получив на Герметиконе степень доктора, а затем и магистра. Возможно, там бы и остался, но смерть отца и обязательства перед семьёй заставили Холя вернуться. Он удачно продал унаследованный бизнес, а на полученный капитал основал научный центр, в котором доводил до «прикладного применения» свои идеи. Алоиз консультировал промышленников и строителей, разработал несколько интересных технологий, которые купили даже в Ожерелье, изрядно преумножил своё состояние, мог бы стать одним из богатейших людей Луегары, но не стал, поскольку постоянно вкладывался во всё новые и новые исследования, продолжая ставить эксперименты с пылом восьмилетнего мальчишки.
Идеи Холя отличались смелостью, частенько переходящей в дерзость. Его теории оказывались неожиданными даже для умудрённых опытом коллег по Клубу Заводных игрушек, но Алоиз всегда подтверждал свои сумасшедшие предположения на практике и заработал устойчивую репутацию везунчика.
На Луегаре же Холь считался образцом настоящего учёного, его ставили в пример студентам и гимназистам, некоторые его открытия уже вошли в учебники, и казалось, что Алоиз получил от жизни всё что хотел.
Но так только казалось.
Он исполнил все мечты восьмилетнего мальчишки.
Но потерял то, что делало счастливым взрослого мужчину…
– Энергия межзвёздного перехода колоссальна, – продолжил Холь, машинально поднимая глаза к небу, туда, где запускаются астринги и открываются «окна» к другим мирам, туда, где происходит то, о чём он рассказывал. – Считается, что вся энергия уходит на создание межзвёздного коридора, но я предположил, что это не так. Мы знаем, что ни одна машина не работает со стопроцентным КПД, обязательно есть потери, и вопрос только в том, насколько они высоки. Открытие перехода приводит в действие настолько невероятные силы, что если мы сможем собрать хотя бы мизерную часть высвобождающейся энергии, то получим неисчерпаемый источник энергии невиданной мощности.
Увлёкшись, Алоиз стал напоминать мальчишку. Взрослого, усатого, изрядно лысого и изрядно седого мальчишку восьми лет, чьи глаза сверкали негасимо, а жажда знаний требовала выпить весь океан современной науки. Он говорил громко, но чисто, не захлёбывался словами, не глотал их, зато выдавал охвативший азарт жестами: постоянно двигался, иногда слишком резко взмахивал руками, а однажды так близко подошёл к хлипкому ограждению галереи, что заставил Агафрену вскрикнуть.
– И я придумал машину, которая бы собирала энергию, образующуюся во время работы другой машины – астринга.
– Так просто… – улыбнулась женщина. – И так сложно. – И перевела взгляд на мужа: – Я до сих пор не могу поверить, что ты поддержал эту авантюру.
– Давно известно, что ты думаешь обо мне хуже, чем я того заслуживаю, – пожал плечами Вениамин. Случайно или нет, но сегодня он облачился в чёрное: мритский мундир без знаков различия, высокие ботинки, портупея – всё отливало тьмой, и внешне губернатор сделался полной противоположностью элегантному инженеру. Военная мрачность против гражданской открытости… И в этом противостоянии абсолютно забывалась разница в росте и сложении мужчин, чего, возможно, и добивался губернатор Мритии.
– Я, конечно, не столь учён, как наш друг, но значимость источника энергии понимаю, и Алоизу не пришлось долго меня уговаривать.
– Основные споры случились во время обсуждения сметы, – рассмеялся Холь.
Губернатор поддержал шутку широкой улыбкой. Вениамин был воином – другие на Менсале не выживали, – но в то же время приобрёл репутацию опытнейшего управленца и хорошо вёл дела провинции.
– Так вот, природа Пустоты до сих пор представляет собой загадку, – вернулся к импровизированной лекции инженер. – Мы изучаем жалкие крохи информации и не в состоянии составить полноценное описание пространства, через которое ежедневно путешествуют цеппели по всему Герметикону. В этом, наверное, кроется главная проблема: в Пустоте мы гости, появляемся на считаные минуты и вновь уносимся прочь. Для полноценного же наблюдения требуются многочисленные переходы, а средствами для столь дорогих исследований располагают далеко не все.
– А как же Герметикон? – подняла брови Агафрена.
Знаменитая планета ученых, открывшая человечеству второй, после Вечных Дыр, способ путешествия между мирами, Герметикон заслуженно считался двигателем научного прогресса, и его пренебрежение изучением Пустоты вызвало у женщины удивление.
– Университеты и академии Герметикона занимаются Пустотой не более, чем в остальных мирах, – тут же ответил Алоиз. – Если они и проводят глубокие исследования, то не делятся результатами.
– Почему?
– Герметикон разработал астринги и до сих пор хранит их тайну, – напомнил Мритский. – Кто знает, что им в действительности известно о Пустоте?
Женщина выдержала паузу, во время которой поправила широкополую шляпку, украшенную тремя розовыми цветками, после чего осведомилась:
– Но если действительность столь ужасна, что Герметикон вынужден её скрывать, зачем Пустотой занялись вы?
Мужчины переглянулись.
– И в первую очередь вы, Алоиз, ведь Вениамин, насколько я понимаю, не будет подвергаться риску во время эксперимента.
Легчайший укол достиг цели.
– Я не могу рисковать, я несу ответственность перед Мритией, – улыбнулся губернатор. Но глаза его на мгновение стали холоднее полярного ветра.
– Агафрена, прошу вас помнить, что мы с Вениамином партнёры, – несколько неожиданно, вопреки правилам этикета, требующего не обращать внимания на пикировку супругов, произнёс инженер. – Мы давно поделили обязанности и полностью отдаёмся работе. Что же касается Пустоты… – На губах Алоиза появилась сентиментальная усмешка. – То она всегда меня манила. – Ещё одна короткая пауза. – Обычно первый переход нагоняет на людей страх, а я, как сейчас помню, спросил отца, из чего состоит Пустота. Есть ли в ней леса и реки? И весь переход не отлипал от иллюминатора, стараясь разглядеть Знаки. Мне было одиннадцать.
– Ты настоящий уникум, – покачал головой Мритский, который до сих пор не слышал этой истории. – А Знаки ловил?
– Два раза, – спокойно ответил Холь. – Причём один раз – в скафандре.
– Ты не рассказывал, – поднял густые брови Мритский.
– Я ведь выжил, – пожал плечами инженер.
Он не строил из себя героя, он действительно считал, что глупо обсуждать оставшуюся позади опасность, и корил себя за длинный язык.
– Вы поймали Знак во время ваших страшных экспериментов? – Только тот, кто очень хорошо знал Агафрену, смог бы различить дрожь в её голосе.
– Эксперименты отнюдь не страшные, а очень интересные, – делано рассмеялся Алоиз, изо всех сил давая понять, что говорить не о чем. – К тому же скафандр спроектирован так, что я не могу его снять без посторонней помощи и не могу отцепить страховочный трос. Я находился в полной безопасности, но эксперимент, увы, был сорван.
– Как вы можете так спокойно говорить об эксперименте, во время которого едва не погибли?
– Как вы можете так спокойно говорить об эксперименте, во время которого едва не погибли?
Мритский, о присутствии которого Агафрена, похоже, позабыла, вновь потёр бороду, но промолчал, направив взор вниз, разглядывая далёкую землю через решётку площадки.
– А о чём ещё говорить, если не об экспериментах? – удивился инженер. – В конце концов, ради их проведения я изобрёл скафандр… – Сентиментальная усмешка внезапно стала грустной-грустной. Холь вспомнил нечто неимоверно печальное, и показалось, что он прервётся, а то и вовсе остановит лекцию, но Алоиз удержал себя в руках: – Тридцать раз я выходил в Пустоту во время переходов, провёл множество опытов, но не обнаружил ничего интересного, ничего такого, что возбудило бы мой разум.
– Потому что переход, по сути, труба, – вставил Мритский, продолжая смотреть вниз. – Искусственное образование в теле Пустоты.
Возможно, что добавление, явно сделанное с чужих слов, в других устах прозвучало бы жалко, но Вениамин умел говорить веско, и даже Агафрене реплика мужа показалась уместной и важной.
– Возникло предположение: собственно, тоннель имеет весьма опосредованное отношение к веществу Пустоты, опыты в нём ничего не дадут, и я сосредоточил усилия на моменте создания «окна», – вернул себе слово Холь. – Там, где бушующая энергия крутит пространство, формируя межзвёздный тоннель.
– Но «окно» существует недолго, – пробормотала Агафрена.
Лекция, да ещё читаемая непосредственно в зоне эксперимента, рядом с готовыми к работе уловителями, увлекла женщину. К тому же Агафрена получила превосходное образование и понимала всё, о чём говорил инженер.
– Это была вторая проблема, – кивнул Холь.
– Что же вы поставили на первое место?
– Требовалось понять, хотя бы в общих чертах, что за энергия выделяется при образовании перехода и каким образом её можно преобразовать.
– Я думала, речь идёт об электрических разрядах невиданной мощности.
– Всё гораздо сложнее, – уточнил Мритский.
– Эксперименты показали, что мы имеем дело с неизвестным доселе типом энергетического поля, которое я временно обозначил символом «Х», – с энтузиазмом ответил Холь. – И именно под его физические характеристики я разработал систему поглощения и первичного преобразования.
Он провёл рукой по металлическому боку уловителя.
– Но вы ещё не испытывали это устройство? – уточнила Агафрена.
– Собственно, наш эксперимент и призван дать ответ на вопрос, правильно ли я рассчитал параметры Х-поля и систему для преобразования и накопления энергии, – спокойно ответил инженер.
– А если вы ошиблись?
– Давайте не будем о грустном, синьора Агафрена.
– На случай ошибки у нас есть ещё один рундер, – хмыкнул губернатор. – А вот ошибиться во второй раз не хотелось бы.
– Иначе вложения пропадут? – чуть более резко, чем следовало, поинтересовалась женщина.
– Иначе придётся полгода, если не больше, ждать возможности провести следующий эксперимент, – сухо возразил Мритский. – Вложения, которые я уже сделал, слишком велики, чтобы останавливаться, и потому устройству придётся работать, даже если выяснится, что оно совершенно к этому не приспособлено.
Холь громко рассмеялся, через мгновение к нему присоединился губернатор. Агафрена же приняла участие в веселье лёгкой усмешкой, терпеливо дождалась, когда мужчины успокоятся, и продолжила расспросы:
– Как вы решили проблему номер два?
Созданное астрингом «окно», вход в межзвёздный переход, существовало недолго и захлопывалось сразу же, едва цеппель оказывался в Пустоте, а он обязательно оказывался: тоннель в самом прямом смысле втягивал в себя корабль. И именно это обстоятельство – невозможность сколько-нибудь длительной работы с вызванными к жизни силами – являлось, по мнению Агафрены, главной из стоящих перед инженером проблем.
– Решив сосредоточить исследования на процессе создания перехода, мы принялись экспериментировать с открытием «окна», – поведал Холь. – Как вы знаете, синьора, классический межзвёздный переход состоит из двух этапов: сначала астролог наводит астринг на выбранный мир, формируя предварительное соединение, и уж затем приводит в действие машину, открывает «окно» и тем создает в Пустоте тоннель.
– Всё так, – подтвердила Агафрена.
Основные детали происходящего были известны даже тем, кто ни разу в жизни не покидал свою планету: межзвёздные переходы привлекали, манили, о них думали и мечтали. Герметикон не существовал без Пустоты и астрингов, и каждый его житель готов был поддержать разговор о них в любое время дня и ночи.
– Обычно цеппель проваливается в «окно» через десять-пятнадцать секунд после открытия, но этого времени мало даже для проведения толковых замеров, и это обстоятельство заставило нас начать эксперименты по его увеличению.
– Маневрировать, сопротивляясь силе втягивания? – тут же выдала Агафрена.
Мритский вновь поднял брови. Но вновь промолчал.
– Предполагалось и такое, – кивнул Алоиз. – Однако первый же опыт показал, что мощности корабельных двигателей недостаточно для сопротивления силе втягивания, и мы с астрологами стали учиться задерживать открытие «окна», заставляя его пребывать в стабильно-нестабильном состоянии.
– Полураскрытым?
– Именно.
– И у вас получилось?
– Как выяснилось, медленный, с паузами, запуск астринга – самого астринга, то есть мы говорим о втором этапе перехода, – так вот, медленный запуск способен тянуться от пятидесяти до восьмидесяти секунд! – провозгласил Холь. – Представляете мою радость, когда я понял, что получил в своё распоряжение целую минуту?
– Я помню эту радость, – проворчал губернатор. – Ты визжал, как ненормальный.
– Вениамин как раз у меня гостил, – объяснил инженер. И улыбнулся, вспоминая тот славный день: – Мы сразу же устроили эксперимент, удерживали «окно» шестьдесят три секунды, и благодаря полученным данным я вычислил, что выделяемой полураскрытым «окном» энергии более чем достаточно для её использования моей машиной. Мы сделали важнейший шаг к нынешнему эксперименту.
– Я правильно понимаю, что через пятьдесят или восемьдесят секунд «окно» всё равно откроется? – уточнила Агафрена. – И переход обязательно состоится?
– Совершенно верно, – подтвердил Холь. – После забора энергии цеппель будет втянут в «окно» и отправится в мир, на который переход наведён. Это обязательная часть программы.
– Разве нельзя открыть «окно» одним цеппелем, а энергию отбирать другим?
– Согласно расчётам, второму цеппелю всё равно придётся приблизиться к «окну», и он будет обязательно втянут в переход.
– Я приятно поражён, – улыбнулся Вениамин, беря супругу под локоть. – Не ожидал, что ты настолько быстро разберёшься в нюансах нашего эксперимента.
– Ты тоже думаешь обо мне не так, как я заслуживаю, – парировала Агафрена. – Я не дура.
– Никогда бы не женился на дуре.
– У тебя был выбор…
Лицо губернатора дёрнулось, на мгновение его скривила молния бешенства, но уже в следующий миг Мритский вернул себе и самообладание, и манеры.
– Мне нравится выбор, который я сделал. – И кивнул замолчавшему инженеру: – Прошу, дружище, продолжай.
– На каждом цеппеле установлен круг из уловителей, которые одновременно являются и преобразователями, – медленно произнёс Холь, вновь поглаживая устройство по металлическому кожуху. – Здесь их триста шестьдесят, с шагом в один градус. На втором рундере – сто восемьдесят.
– Почему такая разница?
– Часть эксперимента, – объяснил Алоиз. – Проверяем, сколько уловителей достаточно для полноценной работы устройства.
– Каков критерий?
– Наполнение Накопителя. – Инженер повернулся и устремил взгляд на огромное устройство, которое монтировали в центре «бублика» рабочие. – По моим расчётам, аккумулированной в нём энергии хватит, чтобы питать Мритск в течение нескольких дней.
– Вы наполните Накопитель за минуту? – удивилась Агафрена.
– Мы планируем наполнить Накопитель за минуту, – уточнил Алоиз. – Предварительные выкладки показывают, что теоретически это возможно.
– А стоимость полученной энергии будет равна стоимости одного межзвёздного перехода, – добавил Мритский. – Можно сказать, даром.
– Для тебя это важно…
– Это для всех важно, дорогая. Мы не только попадём в учебники истории и крупно заработаем, но и придадим новый, очень мощный импульс развитию Герметикона. Многие молодые планеты испытывают серьёзный энергетический голод, который мешает им нормально развиваться, и наше открытие им здорово поможет.
– Только не говори, что тебе есть дело до «молодых» планет, – поморщилась Агафрена.
– Мне на них плевать, – не стал скрывать губернатор. – Но моё к ним отношение не отменяет того факта, что я прав: наша установка станет для них огромным подспорьем.