Потому что нет для учёного ничего слаще, чем лично подтвердить собственные теоретические выкладки. Потому что человек, который «надавит на рубильник», станет настоящим героем. Потому что только в этом случае триумф будет по-настоящему полным. Холь выдвинул теорию, придумал способ доказательства и должен был лично провести эксперимент, но…
– Капитан на связи, синьор инженер, – доложил радист.
– Что говорит? – У Алоиза предательски дрогнул голос.
– «Исследователь-1» готов к началу эксперимента.
Тогледо выпрямился и стал мрачным-мрачным, Агафрена поднесла к губам бокал и сделала нервный глоток, Вениамин кашлянул.
– Пусть начинают, – произнёс Холь, вновь берясь за бинокль.
– Астролог! Квинс!
– Что? – нехотя отозвался сидящий в астринге офицер.
– Доложить о готовности.
– Уже докладывал.
– Повторить!
Обычно капитан не обращал внимания на подобные выходки: на всех цеппелях Герметикона смотрящие в Пустоту астрологи находились на привилегированном положении, ибо слишком дорогую цену платили они за свою романтическую влюблённость в звёзды. Астрологи были постоянными клиентами гипнотов и наркодилеров, многие из них заканчивали жизнь, поднося к виску пистолет, и потому Квинс имел неофициальное право на лёгкое хамство.
Однако на этот раз Шкоте ощущал себя стоящим на краю крыши и потому не усмехнулся, как бывало обычно, а рявкнул:
– Повторить доклад!
– Мы достигли нужной высоты? – расслабленно осведомился Квинс.
– Да.
– Астрологическая служба готова.
– В таком случае… – капитан откашлялся, – в таком случае приказываю приступить к эксперименту. И да хранит нас святой Хеш.
А Квинс уже плавно давил ногой на левую педаль, запуская первый контур астринга. Глаза Квинса защищены гоглами с толстыми синими стёклами, а перед глазами расположено кольцо из астрелия диаметром в половину метра – «дальний глаз». Сначала пустое – просто кольцо из толстого обода с подводкой из того же астрелия, но когда таинственный металл наполняется опасным блеском, а сам астринг набирает первый ход, внутри обода появляется чуть подрагивающее, но чёткое и объёмное изображение звёздного сектора, на котором астролог безошибочно выбирает нужное солнце. Наводит на него «глаз», а затем, приближая часть карты, цепляет тонкий серый «хвостик» на планету, крепя его, как швартовочный канат, к негасимой Сфере Шкуровича.
И давит на правую педаль, запуская основную часть астринга.
Теперь блестит вся машина. Блестит, гудит, а в её центре бешено вертятся три астрелиевых кольца, торопясь слиться в единую плоскость и распахнуть около цеппеля гигантское «окно» к другому миру. «Окно», в котором бушуют энергетические потоки невиданной силы.
И именно сейчас начинается этап, к которому Квинс готовился специально, над которым тренировался, который успел полюбить, поскольку любит всё новое, что можно отыскать в Пустоте. Именно сейчас, запустив основной контур астринга и почти распахнув «окно», Квинс начинает наводить искусственные помехи, мягко поигрывая правой педалью и не позволяя переходу сформироваться окончательно. Задерживает цеппель на Менсале и предупреждает:
– Готово!
– Запустить установку! – мгновенно отзывается капитан, и неведомый помощник помощника, человек, которого назначил Тогледо, опускает рубильник, оживляя уловители Холя.
Эксперимент начался.
– Невероятно, – шепчет Агафрена. – Невероятно…
Десять секунд давно истекли – их отсчитывал запущенный Тогледо хронометр, – а переход продолжал оставаться открытым, поражая наблюдателей невиданным зрелищем: огромный круглый рундер в ясном, без единого облачка, небе, и огромное, ещё более огромное «окно» над ним, через которое проглядывает та самая Пустота. Что-то серое, неясное, расплывчатое, страшное, окаймлённое периметром энергетических молний и надёжно запертое пеленой полураскрытого перехода. Но молнии не только пляшут вокруг «окна» – они стекают к рундеру, и кажется, что с их помощью Пустота силится прорваться, снести преграду и затопить собой несчастную планету.
И от этого ощущения внутри растёт неприятный холодок.
– Как же они это делают?
– Мы тренировались, – скромно сообщает Холь.
– Я дам астрологу сто цехинов, – хрипло бросает Мритский.
– Зачем?
– За то, что я сейчас потрясён.
Двадцать секунд. Рундер по-прежнему на Менсале, переход не открыт, капитан докладывает, что всё идет штатно.
– Алоиз, вы не затянете сюда Знак? – Бокал в руке Агафрены слегка подрагивает. Вряд ли от страха, скорее от возбуждения, потому что все понимают уникальность происходящего. И ещё все понимают, что первая фаза эксперимента удалась: астролог сумел удержать «окно» в нестабильном состоянии.
– Говорят, на Ахадире Знаки гуляют прямо по всей поверхности планеты.
– Ахадир – легенда, – бормочет Холь, не отрываясь от бинокля. – Его не существует. Планета не может быть настолько сильно связана с Пустотой, поверьте, я знаю…
«Исследователь-1» далеко, в двух лигах к северу и в половине лиге вверх, «окно» над ним, инженер смотрит снизу и мало что видит. Толстый бок цеппеля, торчащий снизу Накопитель и тонкие голубые молнии, что бьют куда-то внутрь «бублика», скорее всего, в Уловители. Вторая часть эксперимента – получение энергии – давно началась, но комментариев нет, поэтому Алоиз пятится к радиостанции, протягивает левую руку, требуя микрофон, не получает и рявкает:
– Связь!
Опомнившийся радист – его, естественно, тоже заворожило зрелище – быстро щёлкает тумблерами.
– Капитан!
– Да, синьор инженер!
– Что у вас?
– Вроде порядок, – неуверенно отвечает Шкоте.
А в следующий миг Алоиз понимает причину этого самого «вроде»: молний становится больше. Не ощутимо больше, а сразу – много. Необъяснимо огромное количество молний лупит внутрь рундера, словно «окно» распробовало Уловители, сочло их вкусными и теперь стремится слизнуть голубыми языками чистой энергии. Молнии превращаются в стремительный поток, в стометровую воронку ужасающей мощи, что закручивается от «окна» внутрь цеппеля, вид ошарашивает, но Холь понимает, чем всё закончится, и приказывает:
– Бегите!
– Что?
Помехи! Связь прерывается дикими помехами, капитан не слышит ничего, кроме гудения, щелчков и грохота, но Холь продолжает орать в надежде, что успеют:
– Бегите! Прикажите открывать переход! – Он орёт, но не отрывает от глаз бинокль. Он орёт, всё видит и орёт: – Немедленно бегите!!
Потому что слишком много пришло энергии из полуоткрытого «окна». Потому что голубой поток, рвущийся в Уловители, становится видим невооружённым глазом, и Алоиз понимает, что ни один Накопитель не справится с таким количеством энергии. Потому что они приоткрыли дверцу в гигантскую топку, обожглись, и теперь самое время…
– Бегите!!
– Квинс! Переход! СЕЙЧАС!!! – Капитан не слышит мудрого совета, но осознаёт происходящее и орёт в переговорную трубу: – Астролог! Уходим!
Квинс с силой давит на педаль, но…
Но всё равно опаздывает.
Потому что счёт шёл уже не на секунды, а на значительно меньшие мгновения.
Взрыв.
Первый. Очень мощный, но его никто не чувствует. То ли потому, что рундер уже трясёт, как будто он ворвался в ураган, то ли потому, что неимоверный гул голубого потока закладывает уши, то ли потому, что люди на борту поняли, что не спасутся, и встречают смерть паникой и не чувствуют ничего, кроме охватившего их ужаса.
Взрыв.
Первый проходит незамеченным. И остальные триста пятьдесят девять – тоже. Энергетический водопад разносит массивные Уловители в ударную волну, и клочья раскалённого металла, которые рвут и заставляют тлеть обшивку, прогрызают несчастный «бублик» точно посередине, избивая основу его – конструкцию. Взрывы обрушивают монтажную террасу. Голубые молнии превращаются в голубое сияние, в голубой шторм; голубые молнии скачут по корпусу рундера и через рваные дыры проникают внутрь, в коридоры, к баллонам с гелием, к машине… но главное, самое главное в том, что, разнеся Уловители, энергия продолжает течь дальше, к гигантскому Накопителю, и внутри придуманной Холем ловушки начинают вихриться безумные потоки.
– Уходите, – шепчет Алоиз. По его щеке катится слеза. – Уходите.
– Святой Хеш, – бормочет капитан, целуя серебряный медальон.
Смеётся астролог, медленно растворяясь в сиянии астринга. Правая педаль до упора в пол, «окно» распахивается по-настоящему, Пустота зовёт, Пустота почти взяла их, бестолковых и любопытных детей, но… но в этот момент взрывается Накопитель. Огромный. Мощный. Переполненный энергией.
Он хвостиком болтался под рундером, а потому его гибель видна всем. Великолепной красоты гибель в огромном голубом пятне чистой энергии.
Очень резкая, до белизны, вспышка достигает башни Трёх геологов раньше звука, поэтому наблюдатели жмурятся, закрывают лица руками и в таких позах встречают кошмарный грохот и сбивающую с ног волну. Зонтик летит вниз, Тогледо чудом не следует за ним, радиостанция опрокидывается, Вениамин успевает подхватить жену, а Холю кажется, что каменная башня наклонилась градусов на тридцать, не меньше. «Повелитель неба» и «Легавый Ке» болтаются так, словно кто-то огромный отвесил им по оплеухе, и едва не сталкиваются. На Карузо надвигается пылевой фронт, однако сейчас это неважно.
Никто не интересуется грязной волной, кроме тех, кто в неё влип, потому что все, абсолютно все – упавшие и вскочившие, ушибленные и удивлённые, зажмурившиеся от вспышки и оглохшие от взрыва, – все прилагают оставшиеся силы, чтобы увидеть изумительное, возможно, неповторимое зрелище. Чтобы увидеть, как белая вспышка взрыва разрывает рундер, как его осколки и обломки начинают разлетаться и вдруг, подчиняясь непреодолимой силе распахнувшегося «окна», взлетают вверх, в Пустоту, в созданный за мгновение до взрыва переход.
Поток исковерканного металла, пережёванной обшивки, людей и фрагментов их тел, гелия, воды, королевского уксуса, жизней – всё улетает в Пустоту, чтобы пролиться над Кардонией печальным ливнем смерти и тоски.
– Невероятно, – вновь произносит Агафрена, и вновь – искренне. Она крепко прижимается к мужу, возможно, сама того не осознавая, потому что взгляд её устремлён в небо, туда, где только что бушевало голубое. – Невероятно.
Увиденное потрясло и шокировало молодую женщину, сначала – потрясло, изумило удивительным зрелищем, а после ударило обухом по голове страшной сценой гибели огромного рундера и могучим ударом взрывной волны. Агафрена знала, что эксперимент может закончиться неудачей, но одно дело – предполагать возможность катастрофы, и совсем другое – наблюдать её собственными глазами и слышать по радио голос обречённого на смерть человека.
– Святой Игвар, как же так получилось?
– Думаю, святой Игвар сам озадачен, дорогая, – сухо отвечает Мритский. Он переворачивает кресло, помогает жене опуститься в него, оглядывается, замечает у парапета каким-то чудом уцелевшую корзинку для пикника, извлекает из неё стакан, бутылку и наливает Агафрене воды. – Выпей.
– Спасибо.
– Не за что.
Аппаратура разбита, радист в прострации, с открытым ртом сидит у стены и тупо пялится перед собой. То ли головой ударился, то ли оказался не готов к последствиям научных изысканий. Трясущийся Тогледо жадно смотрит на воду. Вениамин перехватывает взгляд и чуть заметно кивает, разрешая помощнику Холя воспользоваться бутылкой. Отмечает, что у Тогледо трясутся руки. Улыбается. В дверь стучат, глава телохранителей громко спрашивает о происходящем, на что Мритский так же громко и уверенно отвечает, что у них полный порядок, подниматься не нужно, после чего подходит к Алоизу. Такому же спокойному, как губернатор.
Алоиз стоит у парапета, поглаживает пышные усы и смотрит на второй рундер, который пока пришвартован к земле. Первый его больше не интересует.
– Что скажешь?
– Мы оба знали, что эксперимент может закончиться неудачей. – Голос инженера ровный, в нём есть разочарование, но нет грусти.
– Я не об этом, – морщится Мритский. – Ты понял, почему эксперимент не удался? Рундер погиб не зря?
Каждый шаг, даже неудачный, должен приближать к цели, к победе – эту аксиому Вениамин усвоил с детства.
– Я всё понял, – медленно кивает Холь. – Если «Исследователь-2» погибнет, то по другой причине.
– Смешно.
– Извини, не знал, что ты хочешь поплакать.
– Тоже смешно.
Несколько секунд мужчины смотрят вниз, на исковерканный ударной волной лагерь и второй рундер, потом одновременно, как по команде, поднимают головы и разглядывают всё ещё покачивающиеся крейсеры. Смотрят, обдумывают, прикидывают, после чего Вениамин криво улыбается:
– Будет сложно собрать вторую команду. Я, конечно, могу повесить двух-трёх идиотов…
– Не понадобится, – машет рукой Алоиз. – Я объявлю, что буду лично руководить экспериментом с борта «Исследователя-2», и люди пойдут.
– За тобой – пойдут, – соглашается Мритский.
Агафрена закусывает губу.
* * *«Почему я остался, чтоб меня в алкагест окунуло? И хней спорочьей сверху присыпало по самые уши… Почему я остался?
Не знаю.
Разумеется, и потому, что чувствовал себя обязанным помочь Павлу. Нет, я не прирождённый благотворитель, чтоб вы сразу поняли, и жалости во мне столько же, сколько в любом другом нормальном человеке, но… но мужик действительно оказался в трудной ситуации, и я пожертвовал ему полгода жизни. Не могу сказать, что потерял шесть месяцев, поскольку общение с таким гением, как Гатов, само по себе стоит немало, но лучше бы нам спрятаться на более комфортной планете.
Впрочем…
Я хотел поговорить о другом.
Почему я остался?
Вы спросите: «Куда бы ты делся?» Отвечу: к друзьям, которые не поверили в мою смерть и организовали поиски. Да, вы не ошиблись: ради меня, обыкновенного алхимика с «Пытливого амуша», были организованы довольно масштабные поиски. Естественно, Павла и Каронимо спасатели тоже забрали бы, но в первую очередь им был нужен я. Почему? Потому что Помпилио своих не бросает. Напыщенно? Извините, говорю, как есть. Через два месяца после нашего прилёта – по моим расчётам, именно столько времени понадобилось для расследования кардонийских событий, – на Менсале появился импакто Астрологического флота, разыскивающий «офицера, исчезнувшего во время кратковременного захода в Шпеев исследовательского рейдера Флота». Догадайтесь, чьё изображение демонстрировали цепари заинтересованным лицам? Да, вы не ошиблись. Мне, правда, портрет не понравился, я на нём получился страшненьким и каким-то скукоженным, видимо, рисовали с Энди, но черты лица художник уловил неплохо.
Импакто болтался на Менсале два месяца, и мне, скажу откровенно, было так же приятно, как Гермесу Трисмегисту делать свои открытия. Я понял, что меня помнят, обо мне думают, и очень хотел подать ребятам знак… Не потому, что мне хватило приключений, нет. Хотя их действительно хватило, чтоб меня в алкагест окунуло. Хотел подать знак, чтобы их миссия оказалась успешной, чтобы прилететь на Лингу или Кардонию, посмотреть Помпилио в глаза и сказать: «Спасибо». Он, конечно, скажет: «Очень хорошо, Мерса, а теперь займись своими обязанностями: у меня закончились патроны для «Трех сестер»…» Он бы повёл себя, как вёл обычно, но я ведь знаю, что мессеру было бы приятно.
И поэтому хотел, но сдержался.
Почему?
Вот я и пытаюсь объяснить.
Не вам – себе.
За то время, что я болтаюсь с Гатовым, нас похищали, мы бежали с тщательно охраняемой военной базы, отстреливались от погони, сидя в дырявом паровинге, на нём же нырнули в переход, оказались на воюющей Менсале, снова стреляли, Павел словил пулю, а мы с Каронимо – переломы, пришли в себя, построили бронекорду и теперь несёмся на край континента, ежесекундно рискуя нарваться на перестрелку, чтобы встретиться с контрабандистом, согласившимся тайно доставить нас на Верзи, и что будет дальше, не знает ни один из Добрых Праведников.
В целом вы поняли, да?
У Энди наш лихой калейдоскоп вызывал изжогу и нытье. И тревогу за будущее… Он у меня домосед… и…
(Строчка вымарана)
Я вам не рассказывал, как он однажды…
(Вымарано два абзаца)
Вот такой у меня Энди, чтоб его в алкагест окунуло.
Но я опять отвлёкся.
Вот ещё предположение: я остался, потому что Гатов и Бааламестре мне понравились. Не учёностью, а сами по себе, как личности. Они жили полной жизнью, понимаете? Дрались, выпивали, гонялись за юбками, изобретали. Постоянно что-нибудь изобретали, придумывали, творили, делали, снова напивались и придумывали ещё… И у них получалось, чтоб меня в алкагесте позабыли, как же здорово у них получалось… И они предложили мне присоединиться, представляете? Увидели во мне равного и позвали в кружок. Они сказали, что великий алхимик сделает команду совершенной.
Великий алхимик!
Вы поняли, что речь обо мне? Вы поняли, куда Гатов меня позвал? Сомневаюсь. Да это и неважно, потому что я остался с Павлом не поэтому. Я слишком глуп, чтобы продаваться, я стараюсь поступать правильно. Мне предлагали сытую жизнь богатого, уважаемого человека – я завербовался в Астрологический флот, предлагают стать легендой научного мира – я не могу бросить друзей. Я…
Я, наконец, понял, почему остался с Гатовым и Каронимо.
Потому что так было правильно…»
Из дневника Оливера А. Мерсы alh.d.* * *– Кажется, печать настоящая, – пробубнил командир поста через семь с половиной минут после того, как приступил к изучению документа. – То есть подлинная.
– Именно так, синьор лейтенант, – предельно вежливо подтвердил Гатов, внимательно следя за тем, чтобы толстые пальцы офицера не повредили важный документ. – Самая настоящая.
Когда-то командир поста отличался здоровой полнотой, считался не «жирным ублюдком», а «мощным силачом», и даже ставился в пример менее радивым сослуживцам. Но годы шли, Дрибе понял, что лейтенантские погоны стали его карьерным потолком, расслабился, перестал за собой следить, и теперь – во всяком случае, для стороннего наблюдателя – являл собой карикатуру на военного, а не реальную боевую единицу.