Со злости, рано утром, пока родители спали, хапнул Гераська из отцовского стола все, что было там в наличности — 500 рублей. Ключи у отца из сюртука вытащил и даже прятать не стал, так и оставил в ящике стола, пусть знает! А вот паспорт свой не нашел. Еще накануне, когда ругались из-за Лизки, отец забрал документ, сказал: «Без моего благословения шагу не сделаешь!», и спрятал. Но Гераська особо и не искал. Его, пожалуй, и не предъявишь теперь: отец поди разыскивать станет. Ведь какие деньжища взял — полтыщи! Он не ожидал, что дома столько наличных окажется. Повезло-то!..
И рванул Гераська теперь уже и не в Воронеж, а подальше — в город побольше и побогаче. Ехал вагоном первого класса и думал о Лизке. Весело думал: вот девка! Небось и не пошла бы за него заиуж, а вот отца с сыном поссорила. И по ее милости он ввергнут в пучину приключений, едет неведомо куда с большими деньгами. И ведь не кража это: у отца взял, по-родственному. Все равно когда-нибудь все ему, наследнику, достанется.
Тому, кто привык шататься по злачным местам одного города, недолго отыскать оные в любом другом месте. Уже на вокзале, потолкавшись там часок, молодой Горбенко выяснил, что главным притоном трактиров, ночлежек, публичных домов была здесь улица Клочковская. Туда он и направился.
… Викентий Павлович до поры до времени не обрывал Горбенко, хотя тот, вновь обретя самоуверенность, стал просто развязным. Рассказывая, похохатывал, жестикулировал и даже разок хлопнул Петрусенко по колену. Тот лишь усмехнулся, переглянувшись с Никоновым, и поторопил:
— Давайте ближе к паспорту — вот этому самому. Где вы его взяли, когда?
Гераська вспомнил полутемный подвальчик трактира, скатерть, с которой половой полотенцем смахнул крошки, не сделав ее, однако, чище. «Господин хороший», то бишь, он, сел, последовав приглашению, уперся локтями в стол, положил на ладони голову. Он не выспался в той провонявшей чужим потом и дыханием ночлежке, где провел первую ночь в этом городе. А ведь мог бы в самом шикарном готеле блаженствовать — деньги позволяли. Да вот документа-то не было. А в «съезжем доме», как называлось то убогое заведение, никто его ни о чем не спрашивал. Но и глаз сомкнуть там почти не мог: уж очень ушлый народец терся вокруг, а у него — такие деньги! Нет, решил Гераська, еще одну ночь он не выдержит, надо что-то придумать. И тут, как по заказу, подсел к нему плюгавенький потрепанный человечишко, небритый, дыхание с перегаром. Но заговорил заискивающе, сочувственно, Горбенко и обрадовался собеседнику. Угостил того винцом кисленьким, похлебкой да студнем, сам выпил-закусил. Слово за слово — и вот уже новый знакомец говорит ему: «За полтинный сведу тебя в такое место, где документ в два счета устроят. Только до вечера подождать надо…»
Вечером в уговоренное время в том же трактире они вновь встретились. Если утром тут тихо было, свет в низкое окошко пробивался тусклый и слуги двигались степенно и лениво, то теперь горели, чадя, лампы, клубился табачный дым, наяривала гармошка, громкие голоса взрывались смехом и криками. Человечишко, такой же небритый и помятый, уже ждал его, приткнувшись на краю стола, где шумела компания дюжих парняг. Гераська присел на минуту, они быстро выпили по рюмке водки, не закусывая, и вышли.
Ну вот, привел его знакомец в один дом, там старуха за два червонца этот паспорт ему сунула, а дальше все покатилось легко, бесшабашно. Два дня он пожил в готеле, да только не по нраву ему там пришлось: чопорность, строгость какая-то. Поздно не прийди, с кем идешь — представь, на ночь гостя не оставь! Благородство сплошное! А он-то любит жить нараспашку, чтоб друзья кругом, угощение, чтоб сам себе хозяин за свои денежки… Нашел он через рекламу квартиру и стал жить в свое удовольствие. Друзьями веселыми обзавелся, подружками — не хуже, чем в Воронеже. Только развернулся, а тут глянь — деньги на исходе. Вот и надоумил кто-то из друзей: «Заяви в полицию на хозяйку…»
— Та-та-та, — оборвал Горбенко Викентий Павлович. — Увлекательно вы, молодой человек, рассказываете о своей жизни. А вот то, что для нас интерес представляет, проскочили галопом. Вернемся.
— Что за дом и старуха, продавшая вам паспорт? Адрес, имя? — спросил Никонов.
— Почем я ведаю?! — Гераська театрально развел руками. — Тот, трактирный, вел меня, а я ведь города не знаю. Шли с получасу.
— Мост проходили?
— Нет, не дошли, свернули — и берегом. А там опять поднялись, мимо разных халуп, и на улицу пристойную вышли, с хорошими домами. Тот дом тоже справный, купеческого вида навроде.
— Ивановская? — тихо спросил Петрусенко, и Никонов, вскинув брови, кивнул:
— Похоже… А хозяйка какая из себя?
— Да старуха, — махнул рукою Горбенко. — Дом — полная чаша: люстры, портьеры бархатные, мебель знатная, а она в салопе старом, пояском подпоясанная, косынка темная, из-под нее космы торчат, нос горбатый.
— Так-так… А называл ее ваш спутник как-нибудь? — у Викентия все больше разгорались глаза.
— Хозяйкой называл. А вот другой…
— Какой другой?
— Да был там еще один, точно бандюга: здоровый, глаза такие…, как у кошки. Вот он сказал, когда я червонцы отдавал: «Не прогадай, гляди, Выпь».
— Ну вот, — сказал Викентий удовлетворенно, словно вновь убедился в чем-то. — Опять пути наших поисков сходятся в одной точке, Сережа! Как тогда — на пасеке. А теперь у мадам Хазанович.
— А ну-ка, Горбенко, — Никонов с удвоенным интересом повернулся к парню, — опишите подробнее того, кто привел вас к старухе.
И добавил уже Викентию:
— Тот, кто был в доме — отпадает: уж слишком колоритен. А вот второй… Как знать, я ведь видел фото Карзуна пятилетней давности.
— Вряд ли, — усомнился Петрусенко. — Похоже, что тот мелкая сошка.
— Но все же… Ведь к Выпи привел. И у меня к ней ниточки потянулись… Расскажите, Горбенко.
Гераська, который чувствовал себя уже чуть ли не помощником следователей, резво начал:
— Лет 40–50… Трудно сказать. Лысина, волосики редкие на затылке. Носик острый, зубы гнилые. Щуплый такой.
Никонов разочарованно махнул рукой:
— Ясно… Ну, ничего, узнаем у самой Выпи.
Петрусенко спросил у Гераськи насмешливо:
— Как же вас из этого логова выпустили, не обчистив?
Тот хохотнул:
— Обчистили бы в два счета! Ведь этот — бандитская рожа, — когда сказал старухе: «Не прогадай», то еще добавил: «Он ведь паренек богатенький, небось?» А я жалобно так: «Что вы, последнее отдаю!» И карманы вывернул, пиджак тряхнул — показал, что пуст. Вот и ушел… Не дурак ведь! Пока время до вечера шло, я чемоданчик себе купил, одежку приличную, сложил ее в чемодан вместе с деньгами, в камеру хранения на вокзале сдал, а себе только два червонца и оставил, да мелочь на извозчика.
— Всегда бы тебе таким умным быть, — сказал Петрусенко, меняя тон и вставая. — Собирайся, едем.
— Куда? — Гераська вытаращил глаза. Он уже совсем свыкся с приятельской атмосферой разговора и ролью слегка нашалившего, но отличного и свойского парня. А тут: «Едем!»
— В полицейскую управу. — Викентий похлопал Горбенко по плечу тем же жестом, которым тот хлопал его по колену. — А ты думал: жить по чужому документу да шантажировать беззащитную женщину — это шутки?.. Dura lex, sed lex. Закон суров, но таков закон…
Глава 8
Два дня за домом мадам Хазанович наблюдали филеры. Петрусенко сам отобрал двух самых ловких, поскольку знал: их подопечная опытная уголовница, опасность чует задолго. Но ребята не подвели, сработали как надо и на третий день сообщили: в доме у хозяйки изысканное общество. Городовые оцепили купеческий особняк, и Петрусенко с Никоновым да внушительным эскортом вошли в сорванную с петель дверь.
Обстановку Горбенко описал точно, но она и без того была знакома следователям. Разведенная жена купца 1-й гильдии мадам Хазанович была знаменитой в городе хозяйкой воровского притона. Не раз ее задерживали и арестовывали, но умела, умела она выкрутиться, увильнуть, отделывалась штрафами и почти символическими сроками. Затихала ненадолго, и вновь бралась за свое. Но была осторожна, осмотрительна, и поймать на горячем было ее трудно. Да и не брезговала сдать иногда полиции своих клиентов, когда чуяла, что для нее пахнет паленым. Но только была все это мелкая сошка. А Петрусенко знал, что связана старая Выпь и с матерым зверьем.
Нынче улов был средний. По разным углам особняка выловили и вытащили на божий свет трех человек, у которых даже не понадобилось спрашивать имен.
— Давно не бывал я здесь, — с ностальгической грустью протянул Викентий Павлович, — а лица, гляжу, все те же.
— Завернули приятели давние на огонек, — проскрипела старуха, и у Викентия мурашки пробежали по телу. Именно из-за этого, бросающего в дрожь голоса получила мадам свою кличку. — Господин Петрусенко! — ныла она, — вы же разумный человек! Шо против закону, когда давние друзья навещают одинокую старушку?
Нынче улов был средний. По разным углам особняка выловили и вытащили на божий свет трех человек, у которых даже не понадобилось спрашивать имен.
— Давно не бывал я здесь, — с ностальгической грустью протянул Викентий Павлович, — а лица, гляжу, все те же.
— Завернули приятели давние на огонек, — проскрипела старуха, и у Викентия мурашки пробежали по телу. Именно из-за этого, бросающего в дрожь голоса получила мадам свою кличку. — Господин Петрусенко! — ныла она, — вы же разумный человек! Шо против закону, когда давние друзья навещают одинокую старушку?
— Что Савкин и Лившин ваши давние друзья, это я знаю. Небось не с пустыми руками завернули к старушке, гостинцев принесли?
Он кивнул полицейским: приступайте к обыску. Выпь замолчала, села, нахохлившись. Процедура была ей известна, а что по ее закромам найдутся краденные вещи, Викентий не сомневался. Никонов же наигранно-радостно обнимал за плечи третьего «гостя» мадам Хазанович — кругленького, пучеглазого и простодушного с виду мужчину, который в ответ тоже, вроде бы, улыбался.
— Гляди, Викентий Павлович, — резвился Никонов. — Какой сюрприз! Сам Сема Халфин! По всей стране его разыскивают, а он у нас, под боком, на огонек к мадам заглянул!
— Что вы такое говорите, — застенчиво крутил головой Сема Халфин, — кто меня может разыскивать? Родственников у меня нету… Человек я маленький…
— Скромничаете, Халфин, — упрекнул его Петрусенко. — Компаньон самого князя Церетели — это фигура!
— Не знаю я такого…
— А вот мы у него и спросим. Что, думаете, пугаю вас? Все верно: арестован на днях в Одессе великий аферист.
Трех задержанных увели. Оставшись с мадам Хазанович, Петрусенко махнул рукой:
— Ну, с ними мы разберемся. А с вами разговор особый, серьезный.
— Откуда я знаю про ихние дела! — опять заверещала Выпь. — Семка приехал откуда-то, Илька с Борькой пришли, посидели, выпили. Так что ж! Может они и натворили чего, даже убили кого! А мадам Хазанович причем? Мне они ни гу-гу о своих делах…
— Успокойтесь, мадам Хазанович! Помолчите пока. С ними будем разбираться. Вы мне вот про что скажите… — Викентий достал документ, развернул и поднес к глазам Выпи. — Как этот паспорт у вас оказался?
Глаза у старухи забегали, заюлили.
— Што такое? — она попыталась изобразить негодование. Но, наткнувшись на взгляд Петрусенко, испугалась и сразу сменила тон. — Ну, продала одному шалопуту. Господи! Невелик проступок, всего за два червонца. Жить-то надо на что-то.
— Хорошо соображаете, мадам. Ясно, что шалопута того мы взяли и он на вас указал. Это не интересно. А вот как к вам сей документик попал — гораздо интереснее.
Петрусенко прошелся по комнате, с любопытством разглядывая вещи, приоткрыл стеклянную дверцу буфета, заполненного хрусталем, взял в руки красивую вазочку, в гранях которой переливались блики света. Медленно разжал пальцы, выронив ее на пол. Тонко и жалобно зазвенели осколки. И вновь мадам испугалась. Она уже приготовилась уйти от ответа: ох, как хорошо умела она это делать и как часто у нее это получалось! Но теперь передумала.
— Пропади он, душегуб! — сказала. — Что мне от него проку — себя подставлять. Не простой, небось, документик, с историей? — заглянула заискивающе в лицо следователю. — Может, и убил кого? С него станется!
— О ком вы говорите? — поторопил ее Викентий. — Имя?
— Скажу, скажу сейчас, — заверила старуха. — А будет ко мне снисхождение с вашей стороны?
— Будет! — не выдержал и Никонов. — Говорите!
— Гришка Карзун принес мне этот паспорт, — сказала Выпь. — Одежу взял кое-какую, а им расплатился. Так и сказал: «Продай побыстрее»…
— Карзун! — Никонов от радости чуть не подпрыгнул, глаза его заблестели. Старуха заметила это.
— Ну вот, и я порадовала вас, — воскликнула подобострастно. — Уж зачтите мне это, не забудьте.
— Подробнее, мадам Хазанович, подробнее!
— Так ничего же особого не было. Пришел…
— Когда?
Старуха задумалась, зашевелила губами, загибая пальцы. Обрадовано закивала:
— Месяц назад, я думаю. Давно я его не видела, слышала — в бегах он. Изменился мало, злее только стал.
Выпь замолчала. Петрусенко почувствовал, что она решает: сказать что-то еще или нет? Он сделал знак Никонову: «Помолчи!» А сам не сводил глаз со старухи. Наконец та тряхнула космами, оскалилась в улыбке.
— Сказал мне Гришка напоследок еще одну фразочку. Если вам передам, зачтется мне?
Петрусенко молча кивнул.
— Когда он уходил, уже в дверях обернулся, улыбнулся и сказал еще раз: «Продай документик скорее». И добавил: «Пусть Зуброву тоже весело будет…»
— Зубро-ов! — протянул Викентий, не пытаясь скрыть удивления. — А он причем? И вообще: давно о нем не слыхал, а, Сергей?
— Да, — подтвердил Никонов. — Года три-четыре. Я думал, он совсем сгинул, исчез.
— Если вообще был… А вы, мадам, знаете Зуброва?
— А кто может похвалиться, что знает его? — Выпь пожала плечами. — Он зверь-одиночка, никого к себе не подпускает.
— Ну, а видеть-то его видали? — не отставал Петрусенко.
— Видала.
— Какой он из себя?
— Красивый мужик, молодой, — покивала головой старуха. — Глаз пронзительный, ледяной, вроде как у вас сегодня, господин следователь…
Но Викентий Павлович ее уже не слушал:
— Надо же, — повторил он. — Зубров… Он-то тут при чем?
Глава 9
Зубров был личностью легендарной. В том смысле, что в уголовном розыске многие были убеждены: он — легенда, а не реально существующий человек. Вот почему Викентий спросил у Выпи — видала ли она того самолично.
Несколько лет назад имя Зуброва в уголовном мире города, а, значит, и в уголовной полиции упоминалось часто. И в деле, по которому попали в тюрьму Карзун и Гонтарь, он тоже фигурировал. Дело-то было, вообще, пустяковое. Это уже потом, в тюрьме, оба подельщика получили высшую кару за убийство стражника. А тогда, в январе, в аккурат под Рождество Христово, власти проводили одновременно во всех районах города обыск в трактирах, бакалейных и пивных лавках, которые с недавнего времени стали называться скромно — «кофейными заведениями». Да, в этот год шла очередная кампания за трезвый образ жизни. Викентий, тогда еще совсем молодой следователь, относился к этому шагу правительства с сочувствием, однако очень скептически, понимая его бесполезность. Вот и тем разом, несмотря на большие строгости и частые проверки, найдено было очень много спиртного, в том числе денатурата и политуры. Несколько флаконов политуры обнаружили и в бакалейной лавочке на Торовой улице. Но там находился сожитель хозяйки, который оказал сопротивление обыску, а при попытке ареста бежал. Однако позже, около 12 часов ночи он вернулся с дружками, кто-то из них ударил ножом приставленного к лавке сторожа, городового, погнавшегося за бандитами, извозчика, отказавшегося их везти. На их поиски по ночным улицам города выслали конные разъезды и полицию. Двоих — Карзуна и Гонтаря — задержали, третий скрылся. Правда, здесь начинались расхождения: кто говорил — трое их было, кто утверждал — двое. Сами задержанные указывали зачинщиком третьего, непойманного — Зуброва, клялись, что ножом орудовал он. Но вот пострадавшие поножовщиком называли Карзуна.
Зубров арестован не был. И не только по этому делу. Ранее он также мелькал в нескольких происшествиях, но оставался неуловим. О нем ходили разговоры, слухи среди городской криминальной братии: он появлялся ниоткуда, неизвестно куда исчезал, водил знакомство с самыми рисковыми людьми, но дружбу — ни с кем, был суров, но совершал и необъяснимые поступки… Для полиции он тоже был интересен уже хотя бы тем, что никто не мог похвалиться знакомством с ним. А более трех лет назад, после ареста Карзуна и Гонтаря, он исчез совсем. И Викентий, когда слышал о Зуброве, все чаще думал: а не был ли этот человек легендою уголовного мира?..
Мадам Хазанович, уже доставленная под крышу управления, была еще раз допрошена Никоновым. Ничего нового она не прибавила ни к сказанному уже ею, ни к тому, что было известно и без того. С Зубровым ее знакомство было мимолетным и давним, последние годы она его не видала, не слыхала, кроме недавнего упоминания Карзуном. Тот же, после побега, лишь раз наведался к ней — тогда, с документом. Правда, в былые годы Гришку она знала неплохо, но и сыску в общем-то все было известно. И все же проскочил, проскочил один интересный факт в откровениях старой Выпи. Вспомнила она, что давно, еще до того, как угодил последний раз в тюрьму, Карзун в разговоре похвалился: жена, мол, у него красавица. Выпь решила, что он шутит: ни о какой жене раньше не слыхала, а уж чтоб красавица!.. «Господин следователь, вы же знаете Гришку — урод-уродом!» — воскликнула, рассказывая. И тогда со смехом сказала об этом Карзуну. Но он тоже ухмыльнулся: «А хоть и урод, но она от меня — ни на шаг. А если какой красавчик сунется!..» Тут он выругался с такой злостью, что старухе подумалось — неспроста!