Чудным весенним утром, когда он верхом на Воронке выехал на заброшенный пчельник и увидел там своих коллег, пришедших от деревни Яковлевка, его посетила догадка. Иван Гонтарь и Василий Захарьев встретились там. Теперь Петрусенко не сомневался — встреча случилась. А чтобы понять, что произошло, надобно вспомнить вот о чем. Захарьев-младший очень похож на отца: об этом не раз упоминали жена его и домочадцы, об этом говорят и фотографии. Но и Зубров весь в отца. Старик Утяев с Аптекарского въезда так и сказал: «Одно лицо!» И Гонтарь там, на пчельнике, принял Захарьева за Зуброва. Или узнал своего барина и поразился его сходству со своим подельщиком. В любом случае Захарьев услышал от него о существовании брата. Или, если уж об этом знал — о его местонахождении. И бросился, сломя голову, на поиски. А, может быть, Гонтарь сказал об опасности, угрожающей Зуброву, например, со стороны Карзуна. И Захарьев мчится на помощь брату…
Да, много вопросов. Разъяснить их могут лишь трое. Захарьев, Зубров, Карзун. Захарьева Викентий Павлович уже искал — и не нашел. Значит, чтобы отыскать его или хотя бы — заныло у следователя сердце! — узнать, что с ним сталось, надо отыскать двоих других. Ведь оказался же у Зуброва паспорт Захарьева. А потом перекочевал к Карзуну. Этот последний явно спровадил документ перекупщице Хазанович, зная, что тот пойдет по рукам. А значит, рано или поздно попадет полиции. Для чего это сделал Карзун? Во-первых, потому что сам, видимо, в исчезновении Захарьева не повинен. А, во-вторых, чтобы навести след на Зуброва. И руками властей устранить того. Ведь ясно, что между ними давняя вражда, возможно, из-за того дела, по которому Карзун сел, а Зубров остался на воле. А может, что-либо посерьезнее. Сам Карзун и без того в розыске — чего ему бояться более?
Опять вопросы. Все, хватит. Очевидно одно: искать надо кого-то из них. А от одного ниточка потянется к другому. Пути их пересекаются и, похоже, далеко не расходятся. Чувствуется — есть нечто связующее между этими людьми.
Глава 12
Кто скажет, что удача приходит внезапно? Следователь Петрусенко знает доподлинно: удача не сваливается на праздную голову. Она является тому, кто сам идет ей навстречу — упорно, неотступно. И более того: кто прошел уже большую часть пути. Оттого и не удивился Викентий тому, что произошло сразу же по его возвращении, не поразился совпадению. «Все правильно», — сказал он сам себе. Событие, подобное случившемуся, он предвидел.
Вечером, приехав в город, с вокзала направился прямо домой. Было здесь привычно, уютно, но пусто, скучно. Переодевшись с дороги, Викентий попросил швейцара заказать в ресторации, на первом этаже дома, ужин для себя. Судки с едой вмиг были доставлены. После ужина он сел в кабинете с газетой и трубкой. И почти сразу же наткнулся на завершение истории, связанной с маленькой немецкой девочкой, убитой ещё в июне, расчленённой и брошенной в реку. «Ну, наконец-то, — подумал Викентий, начав читать. — Отличная работа, ничего не скажешь».
* * *Идея найти корзину со следами крови привела немецких следователей к другой мысли — поискать такие же следы крови в квартире Либетрут. Если убийца Бергер, они там должны быть. Эту работу поручили доктору Паулю Езериху, единственному химику в Берлине, имеющему авторитет в области исследования крови. Ванновски и Вен привели химика в квартиру, где тот сразу стал действовать. Из спальни забрал валяющееся на постели и полу грязное бельё, выпилил кусок доски из-под кровати с большим красным пятном, содрал забрызганные красным обои на кухне, выковырял и разложил по конвертам грязь из разных щелей. Всё это Езерих отправил на исследование в лабораторию.
Результаты, увы, разочаровали: кровь, обнаруженная на обоях, была следами раздавленных клопов. И всё… Убийца, конечно, мог расчленять тело в ванной, а воду потом слить, и тут ничего не поделаешь… Вновь Ванновски и Вен стали думать о пропавшей корзине, искать её. Напрасно! И лишь когда уже почти пришло время выпускать Бергера, появилась надежда. В десятый полицейский участок пришла жена торговца углем фрау Бухгольц, привела своего племянница, боцмана Вильгельма Клунтера. И вот что следователи услышали: Клунтер приехал вечером в гости к родичам, Бухгольцам, и от них в беседе впервые услыхал об убийстве девочки Люси. Оказывается, он был в плавание, газет не читал и не знал о том, что разыскивается корзина. Уходя же в плавание из берлинской гавани, он и его штурман выловили в воде корзину с откидной крышкой. В ней оказалась дамская булавка для волос. Теперь эта корзина валяется у него дома, под лестницей. И на следующее же утро боцман принёс корзину…
Да, эта корзина полностью соответствовала описанию Иоганны Либетрут: размер, цвет, повреждённая застёжка — всё совпадало. И Иоганна. За которой послали, сразу, с порога, увидела и узнала свою корзину. В одном месте, на прутьях, було много красных пятен. Человеческая ли это кровь? Вскоре лабораторные исследования это подтвердили. Более того: в пятнах крови обнаружились шерстяные волокна, которые совпадали с волокнами нижней юбочки Люси… Вот так замкнулась цепь доказательств вины Бергера. И хотя он сам продолжал всё отрицать, уже был назначен суд…
Викентий сложил газету. Он был рад за немецких криминалистов, они сработали очень профессионально. «И без науки сегодня в нашем деле не обойтись, это верно» Но как бы ни интересно было ему то далёкое дело, мучила тревога о другом — своём собственном, ещё до конца не разгаданном.
Через час, перестав неволить себя, Викентий Павлович вышел из дома, кликнул извозчика и поехал в отделение.
Начальник караула ротмистр Силин не удивился. Хотя следователи в ночных дежурствах не участвовали, случалось в их службе всякое. В дежурной комнате ему быстренько согрели чайку, рассказали о последних происшествиях: двух утоплениях, домашних кражах, поножовщине в притонах Клочковской улицы, забавных потерях и находках. Недавно на торгах полицмейстерское ведомство продало солидный пакет сливочного масла. Оно было забыто в экипаже № 865, и извозчик Иван Лещенко привез его в отделение. Долго хранить такой продукт нельзя, вот и отрядили двух полицейских на торги, продали за 11 рублей 25 копеек и теперь через «Городские ведомости» разысквают хозяина к этим деньгам.
Посмеялись: чем только не приходится заниматься.
— Меня неделю не было в городе, — сказал Петрусенко. — О Карзуне ничего не слышно?
— Нет… — Силин покачал головой. — У этого волка небось не одно логово. Может, его и в городе уж нету.
Петрусенко пожал плечами: все может быть. А у самого сердце заныло — нет, невозможно, чтобы ушел, ускользнул из-под пальцев этот человек! Два других, крепко связанных с ним, канут тогда в неизвестность на долгое, может быть, время.
По коридору протопали сапоги. Дверь распахнулась, и запыхавшийся городовой отдал ротмистру честь.
— Ваше благородие! — проговорил казенным голосом, хрипло. — На Торовой улице, в своей лавке, порезана ножом хозяйка, пожилая женщина по фамилии Брысина. Доставлена в Александровскую больницу.
Викентий обжегся огромным глотком чая. Закашлявшись, поставил чашку, вскочил.
— Когда? — спросил посыльного в волнении.
— Час назад, — ответил тот. — Я сам и доставлял. Пока там оформил да сюда прибыл…
— Кто же ее так? Сильно?
— Не знаю кто. Она добралась до соседского дома, постучала и упала без чувств. Те меня кликнули.
— Значит, Брысина без сознания?
— Когда в карете везли в больницу, пришла в себя. Я поспрашивал было, кто учинил над ней такое, да она молчит, только плачет.
— Ну, ротмистр, — воскликнул Петрусенко, не умея удержать возбужденного смешка, — не зря тянуло меня сюда сегодня. Ох, чую, сейчас все колесом завертится! Давайте экипаж да троих полицейских. И заскочим по пути к Никонову Сергею — это и его дело тоже.
Глава 13
По длинному, замысловатому больничному коридору они с Никоновым шли рядом. Торопившийся впереди фельдшер предупреждал повороты: «Сюда, господа, сюда».
— Тебя она знает, ты и начнешь разговор, — говорил Петрусенко. — Как ее по имени?
— Помню, помню… — Никонов, поднятый уже с постели, стряхивая остатки сна. — А почему ты решил, что это происшествие связано с нашими поисками? Вдруг совпадение…
— Не могу объяснить, Сергей. Впрочем, сейчас все узнаем.
Фельдшер распахнул перед ними дверь изоляторной палаты. Сидевшая у койки сестра милосердия поднялась. Ее предупредили о посетителях, и она, легонько поклонившись, вышла. Петрусенко с Брысиной до сей поры не встречался, а Никонова, помнившего нестарую, крепкую и разбитную женщину, поразил вид раненой. Лицо было в бинтах, проступавшие глаза, нос и губы выглядели неживой маской, хотя глаза смотрели на них, а из губ вырывался, с каждым вдохом, стон. Брысина была укрыта одеялом по плечи, но следователи знали, что на теле у нее несколько серьезных ножевых ран. Никонов присел на место ушедшей сестрички, осторожно положил руку на одеяло:
— Галина Ивановна, помните меня? Скажите, кто вас так?..
Она глянула на него, подняла глаза на стоящего Викентия, и, уже не отводя от него взгляда, сказала:
— Не призналась я тогда… На свое горе. Да если б только на свое! А коли на Лидочкино, упаси Господи!
Она плакала: бинты у самых глаз совсем промокли.
— Может, еще не поздно? — наклонился к ней Викентий. — Расскажите сейчас.
Брысина была слаба, говорила тихо, с длинными паузами. Но с первой же фразы стало ясно: Петрусенко не ошибся.
— Гришка Карзун пытал меня, резал ножом… Дочка моя ему нужна…
Лет десять назад Галина Брысина овдовела второй раз. А вскоре появился у нее сожитель — рисковый парень, гроза местной шушеры Григорий Карзун. Он был сильно ее моложе, но в 35 лет женщина еще и с первой молодостью не распрощалась. Лидочка, дочка ее от первого брака, была в ту пору двенадцатилетней девчоночкой — тихой, мечтательной, незаметной. Гришка превратил Галинину лавку в притон, но ей это даже нравилось. Поначалу. Но скоро стало ясно, что не беспечность и веселье вокруг, а пьяный угар, матерщина, злобность и подозрительность. А вот отказаться от всего этого уже не могла. Не заметила, как втянулась, да и Григорий крепко держал. Вот только дочку, как могла, оберегала. Но тоже до поры. Она ведь помогала ей в лавке. И если поначалу на худенькую девочку внимания не обращали, то, спустя несколько лет, как-то сразу вдруг всё изменилось. Высокая, гибкая, черноглазая смуглянка с пушистыми, ниже пояса волосами Лида расцвела в одночасье. Вокруг нее засуетились было разные типы, но дочка никого к себе не подпускала. Просто на удивление — откуда в ней столько спокойной гордости оказалось?.. Но мать чуяла: не продержится Лидуша долго, заломает ее какой-нибудь понахрапистее. Конечно, хотелось ей для дочери лучшей доли, но и обидная ревность грызла: да уж так ли плоха ее жизнь? Живет, и — ничего. Небось, и дочь проживет.
А тут Григорий взялся дочку оберегать. Однажды в миг пугнул всех ухажёров. Брысина обрадовалась, подумалось ей, что из отцовских, что ли, чувств он это делает. Ан нет, не так оказалось. Он сам ее захотел взять, да про то откровенно и сказал своей сожительнице. Она поначалу в буйство впала, потом — в отчаяние. Но он изо дня в день уламывал, уговаривал. Вот господа следователи наверное думают, что Карзун бандит, зверюга? Да, уж ей ли не знать, что он на все способен. Но когда ему нужно, он может быть таким сладкоустом!.. С Лидой ведь он не так, как с ней жить собирается, а по божескому закону, жениться. И будет она у него как благородная, в мехах и шелках. И не в этой дыре, а в своем дому. И ей, Брысиной, уже как зять, опорой и защитой станет. Надо ведь вперед смотреть… Сначала нехотя, но потом все с большим сочувствием стала она думать: «А что ж, и хорошо…» И, наконец, согласилась уломать дочь. Ведь та, еще с девчоночьих лет смотрела на Гришку с неприязнью. А последнее время и глаз на него не поднимала. Но матери всегда была покорной, потому Брысина и думала, что Лида послушается ее.
Глаза у лежащей женщины вновь стали влажными, рот в расщелине бинтов горестно искривился. Что хотела над дочерью сотворить, Господи помилуй? А ведь знала, что по сердцу Лидуше другой, и что тому, другому, тоже она нравится… В общем, не вышло ничего у Карзуна, Лида слышать о нем не хотела. Он озлился люто, сказал: «Не отступлюсь!» Да тут и случилась та оказия с обыском в ее лавке, где в то время оказался и Карзун. Злой он был и выпивший, драться полез. А ночью вернулся уже совсем пьяный, с дружком, ножом стал орудовать. Любимое это дело у него — ножом…
Арест Карзуна избавил Лиду, да и саму Брысину от страха. У дочери непросто складывались отношения с ее любимым, лишь не так давно все решилось к радости — ушли они жить своим домом. Да суждено ли ей быть счастливой? Материнские грехи дочери отливаются: объявился Карзун. Бешенный. И знать ничего не желает — подай ему Лиду и все! И умолял, и угрожал, и плакал. Но она на своем стояла: уехала дочь из города, ей, матери, не сказала куда. Исчезал ненадолго, и вновь появлялся, вновь не давал ей покоя.
— Но ваша дочь здесь, в городе? — спросил Петрусенко.
Брысина с трудом кивнула.
— Здесь они… А Гришка вызнал, видать, пришел вечером, поймал Илюшку — мальчишка у меня на посылках, сдавил ему горло. Тот испугался шибко, да и скажи ему: слыхал, мол, что на даче Рашке живет Лидка, а больше не знаю… Тогда этот нелюдь стал меня пытать… ножом…
Брысина закрыла глаза и тяжело задышала.
— Схожу-ка я за врачом. — Никонов вскочил и быстро пошел к выходу. Но женщина вдруг открыла глаза и сказала:
— Ничего он не узнал от меня. Да только знаю я его, он всю Рашке перевернет, но доберется до нее.
Викентий Павлович, близко наклонившись к Брысиной и тщательно подбирая слова, проговорил:
— Галина Ивановна, чтобы этого не случилось, скажите нам сейчас, где ваша дочь проживает. Может быть, мы сумеем опередить бандита.
— Помогите ей, заради Бога! — Мать опять заплакала. — На улице Сергиевской их дом, номер четыре.
— Поспешим! — Викентий быстро направился к двери. Уже открыв ее, оглянулся, задал последний вопрос:
— Муж вашей дочери Зубров?
— Да, — услышал тихий голос в ответ. — Хороший человек…
* * *Ночными улицами, громыхая о булыжник мостовой, мчался экипаж, и трое полицейских верхом торопились следом. Часть города, которую называли «дачей Рашке», находилась почти в центре, считалась зажиточной и благоустроенной. Улицы освещались. И потому, свернув на Сергиевскую, вся кавалькада сразу увидела на крыльце близкого дома потасовку — яростную и почти безмолвную. Боролись двое мужчин. Но вот один, обернувшись на стук колес и копыт взвизгнул, крутанулся из, казалось, мертвых объятий второго. Затрещала ткань. И человек бросился бежать по улице. Еще несколько секунд — и он нырнет в ближайшую подворотню! Но в этот миг всадники нагнали его, и он забился теперь уже в руках полицейских. Дикий, полный смертной тоски вопль заставил передернуться Викентия. Да, наверное вспомнил Карзун, как года три назад тоже верховые догнали его. Но тогда был он повинен в злобном хулиганстве, а нынче — смертный приговор поджидал его…
Повязанного бандита бросили в экипаж. Не он интересовал Петрусенко, но Сергей Никонов радовался, как мальчишка. Викентий Павлович кивнул ему:
— Увези его, Сережа. Я еще останусь. Двое ребят со мной.
Проводив глазами коляску и одного всадника, он повернулся к дому. Там, на крыльце, стоял высокий человек и курил. Викентий медлил. Нет, нельзя показывать своего волнения. Он сейчас увидит человека, с которым давно хотел встретиться. Судя по всему — дерзкого и опасного.
Таков ли тот, как представлялось? Вот он, стоит, ожидая.
Медленно, сдерживая себя, Викентий шагнул к Зуброву. Свет от фонаря почти не доходил до крыльца, но окна в доме были освещены. И двое мужчин глянули друг на друга.
Да, Петрусенко не ошибался: Зубров был очень похож на Захарьева, вернее, на фото, которое ему довелось видеть в имении. Но — и тут тоже Викентий был прав, — этот явно старше. В тот миг, когда Зубров затянулся папироской и она вспыхнула, осветились и более жесткая линия рта, и морщинки у глаз… И тут Викентий не выдержал. Дрогнувшим голосом спросил, начав громко и сойдя на зловещий шепот:
— Зубров! Где брат ваш — Василий Захарьев? Что вы над ним учинили?
Стоящий перед ним человек сделал последнюю затяжку, плавно бросил угасающий огонек в сторону и сказал просто:
— Зайдемте в дом, Викентий Павлович. Прошу…
Глава 14
Много лет спустя захарьевско-зубровскую историю Викентий Павлович пересказал своему племяннику, начинающему юристу Дмитрию Кандаурову.
— До сих пор, Митенька, — говорил он, — я стыжусь самого себя. Как я стал перед ним и словно Господь Бог вопросил: «Где брат твой?..» А он мне: «Я един в двух лицах». Ну, впрямь библейская история! Вот как бывает, если человек вдруг уверяется в том, что ему ведома Истина. Сомнение — наш удел…
Но не поскромничал Викентий Павлович, рассказал и об ином. Услыхав версию Петрусенко — все, о чем удалось узнать и что пришлось домыслить, — его собеседник пришел в восхищение.
Комната, где они сидели, была неярко освещена. Мягкие портьеры, ковер на полу, добротная мебель… Викентий вспомнил поневоле захарьевское имение. Да, здесь попроще, но хороший вкус хозяину не изменил. А хозяин смотрел на него, Петрусенко, как на чудо.
— Но ведь я — единственный живой человек, кто историю моего рождения и жизни знает! Как же вы, ничего изначально не ведая, из мелких событий, оброненных слов сумели воссоздать картину почти подлинную?
— В главном, Василий Артемьевич, я все же ошибся!
Захарьев медленно покачал головой и сказал, вскинув брови:
— И тут вы не едины. Я сам всю свою жизнь представлял себя двумя людьми. Как это странно и тяжело — двумя такими разными! И все меня так воспринимали. Мудрено ли было вам ошибиться. Может быть, сейчас впервые, вместе с вами, я свел их двоих в одного себя…