– Успокойся, – ласково сказала она мужу. – Наберись терпения, и все обойдется.
Да, наверное, она избаловала единственного сына, воспитывая его без излишней строгости, зато хорошо понимала все его достоинства и недостатки. Петр, как и отец, отличался безрассудством суждений и порывистой вспыльчивостью. Плацидия мечтала подыскать ему хорошую жену, которая смогла бы сдержать и направить юношу, сделать его настоящим, сильным мужчиной. Увы, своего мужа Плацидия изменить не смогла…
Констанций, не подозревая о мыслях жены, все больше и больше раздражался.
– Похоже, тебя это не волнует, – с горечью заметил он. – Ты во всем потакаешь Петру.
– Ничего подобного, – возразила она. – Ты же знаешь, я исповедую христианскую веру.
На самом деле Плацидию, смиренную и суровую, больше привлекали идеи стоицизма, чем христианские добродетели, а в языческих обрядах она и вовсе не видела смысла.
– Ты вечно оправдываешь мальчишку! – сердито вскричал Констанций.
– Ты же знаешь, если ему запретить, он заупрямится и еще что-нибудь придумает, – напомнила она мужу. – Вдобавок в Сару ме язычников и без того хватает. Вот, даже Нуминций…
Констанций вспомнил об управляющем, который совсем недавно отказался выполнить господское распоряжение, и озлобился еще больше. Он всегда завидовал трудолюбию Нуминция, сведущего в хозяйственных делах, и считал, что коротышка слишком много времени проводит с Плацидией.
– При чем тут Нуминций?! – завопил он. – Если он не христианин, я его выгоню. Завтра же!
– Это неразумно, – невозмутимо заметила Плацидия.
В словах жены Констанций услышал скрытое презрение и возмущенно выкрикнул:
– Ну конечно, для тебя это неразумно! Он же твой любовник!
Помолчав, Плацидия негромко произнесла:
– Оставь меня.
Констанций, измученный гневом и усталостью, вышел, хлопнув дверью.
Плацидия закрыла глаза, представила себе Нуминция – крупная голова с залысинами, острый нос, печальные глаза, широкие короткопалые ладони, – и не смогла сдержать улыбку. Она питала самые добрые чувства к своему верному слуге, но брать его в любовники не собиралась.
В последующие два года случилось два важных события.
Первым стал набег саксов.
С наступлением весны к берегу залива Те-Солент, в двадцати милях к юго-востоку от Сарума, причалили две лодки: вместо ожидаемой орды саксы послали на разведку тридцать воинов. Двадцать человек отправились прямиком в Венту, разграбив по пути окрестные селения, и встали под крепостными стенами города. Было ясно, что боем его не взять. Германские наемники числом превосходили саксов, но горожане отдали местные крестьянские хозяйства на разграбление, заявив, что оборона города дороже.
Десять воинов-саксов тем временем двинулись на северо-запад, к Сорбиодуну.
Петр, заранее предупрежденный о приближении неприятеля, основательно подготовился к бою. Жители долины укрылись в дуне, однако не стали гасить огни в очагах и оставили ворота частокола приоткрытыми, чтобы заманить саксов в ловушку. За частоколом прятались Нуминций, Тарквиний и еще с десяток вооруженных мужчин. Петр, облаченный в доспехи центуриона, доставшиеся Нуминцию от отца, вместе с шестью германскими наемниками поджидал врага у входа в крепость на холме.
Саксы подошли к Сорбиодуну после полудня, по тропке вдоль реки. Светловолосые бородатые воины двигались неспешно, распевая песни и ведя в поводу угнанных лошадей, которых запрягли в телегу, нагруженную награбленным добром. При виде огороженного, но беззащитного поселения грабители решительно направились к воротам. Петр и наемники понимающе переглянулись и начали бесшумно спускаться по склону холма.
Едва саксы подошли к распахнутым воротам, как створки с грохотом захлопнулись. Загремел засов. От неожиданности грабители остановились и стали обсуждать, что делать дальше – поджечь частокол или сломать ворота. Тут из рощицы неподалеку выскочили наемники.
– Да хранят нас боги! – прошептал Петр на бегу.
Защитники Сорбиодуна наголову разгромили врага. Саксы, зажатые между воротами, склоном холма и рекой, совершенно растерялись и не сумели слаженно отразить нападение. Германские наемники на приземистых лошадях крушили грабителей тяжелыми боевыми топорами. Несколько саксов отбежали к броду, но там их загнали в реку и безжалостно прикончили. Петр ловко вонзил меч в горло одному из саксов, заслужив одобрительный кивок предводителя наемников. Двум грабителям удалось сбежать, остальных убили. Телега с награбленным добром осталась стоять у частокола.
Бездеятельное житье в дуне давно прискучило германцам, и они обрадовались бою. После того как трупы саксов обобрали и скинули в канаву у реки, предводитель наемников указал на телегу и заявил Петру:
– Это наше.
Юноша замотал головой – добро, награбленное в окрестных селах, надо было вернуть хозяевам.
Германец невозмутимо посмотрел на Петра и повторил:
– Это наше.
– Вам же заплатили! – возмутился юноша.
– Это наше. Не дашь – уйдем.
Петр задумался: наемников с радостью возьмут на службу жители соседних поселений, а десяток саксов – наверняка всего лишь разведчики; вскоре в Сарум нагрянет огромная армия врагов. Нет, отпускать германцев не стоило.
– Ладно, – раздраженно кивнул Петр.
– После боя – женщины, – продолжил наемник. – Каждому по одной.
Нуминций приводил к германцам сарумских рабынь, но, очевидно, наемникам этого не хватало. Уверенные манеры воина подсказывали Петру, что спорить не следует.
– Мой управляющий найдет вам женщин. Всем достанется, – буркнул юноша и сердито двинулся к воротам, навстречу Нуминцию, весьма расстроенный тем, что сбывалось недавнее предсказание отца: «Берегись, от язычников неприятностей не оберешься!»
Вечером Петр неторопливо возвращался домой и, охваченный непонятным возбуждением, вспоминал схватку. Что бы там ни говорил отец, Петр доказал, что он настоящий мужчина, доблестный римлянин. На полдороге к вилле его остановила племянница Тарквиния. Петр с удивлением посмотрел на нее. После тавроболия он и думать о ней забыл, но сейчас перед его глазами вновь возникло обнаженное бледное тело девушки.
– Ты храбро сражался, – сказала она, в упор глядя на него, и он кивнул. – Вы победили.
– Да, – усмехнулся он.
– Говорят, ты бился не хуже германцев.
– Все может быть.
Она молчала, пожирая его взглядом. У Петра не осталось никаких сомнений в ее намерениях. Он вспомнил слова германца и чуть заметно кивнул. Наемник был прав: после боя воину нужна женщина. Петр спешился и последовал за девушкой в рощицу.
Летом 429 года произошло второе важное событие – и касалось оно непосредственно Констанция.
Церковники в Риме и Галлии уже давно выражали недовольство пелагианской ересью, получившей широкое распространение в Британии. В конце III века британский монах Пелагий прибыл в Рим, где начал распространять свое учение. Поначалу Отцы Церкви его терпели; признавали его и Амвросий Медиоланский, и даже сам Блаженный Августин[8]. Пелагий утверждал, что истинный христианский праведник по доброй воле, с помощью нравственных усилий сознательно избирает служение Господу. В таком виде учение благонамеренного монаха выглядело моралистическим наставлением и никого не задевало.
К сожалению, последователи Пелагия извратили его учение, дерзко утверждая, что человек может по собственной воле, одним лишь нравственным усилием, отринуть скверну, возрастать в добродетелях и очиститься от греха, не дожидаясь благодати Господней. Из этого следовало, что ежели человек и впрямь способен на по добные деяния, то обладает полной свободой выбора и независим от Бога, то есть волен по своему усмотрению спастись или согрешить, признать Божественное или сатанинское начало.
Разумеется, ни один здравомыслящий христианин не мог с этим согласиться, ведь Отцы Церкви учили, что человек, как и все сущее, является творением Господа и относительной самостоятельностью обладает исключительно по Божией воле, Его благодатью и промыслом. Представления пелагиан о свободе воли человека приравнивали единого вездесущего, всемогущего и всезнающего Бога хри стиан к языческим божествам, то есть человек сам выбирал, какому богу поклоняться. В таком виде учение Пелагия вызвало резкое осуждение Церкви, а его последователей и приверженцев обвинили в ереси и изгнали из Рима.
Многие пелагиане нашли убежище в Британии, где и продолжали распространять свои мятежные идеи.
Церковь не могла с этим смириться, и в 429 году галльские епископы созвали собор, на котором было принято решение направить в Британию апостольских епископов Германа Автисидорского и Лупа Треказенского[9] для искоренения пелагианской ереси.
Посланники прибыли в Веруламий, где намеревались провести диспут с пелагианами, среди которых было много знатных британских землевладельцев. Узнав об этом, Констанций решил, что его присутствие там тоже необходимо, и стал собираться в дорогу.
Посланники прибыли в Веруламий, где намеревались провести диспут с пелагианами, среди которых было много знатных британских землевладельцев. Узнав об этом, Констанций решил, что его присутствие там тоже необходимо, и стал собираться в дорогу.
Готовясь к поездке, он взял себя в руки, бросил пить и вел себя сдержанно. Он решил, что прекрасно обойдется без Плацидии и без сына-язычника, поэтому в Веруламий поехал один, взяв с собой лучших лошадей и единственного слугу.
Итак, ранним утром Констанций, завернувшись в роскошный синий плащ, надеванный лишь в день свадьбы, отправился по старой римской дороге на север, к Веруламию.
– Британские христиане ничуть не хуже галльских епископов, – заявил он жене перед отъездом.
Плацидию не интересовали ученые богословские споры, но Констанций пребывал в приподнятом расположении духа, и она обрадовалась, решив, что поездка пойдет мужу на пользу.
Спустя десять дней Констанций вернулся в Сарум.
Петр на три дня уехал по делам в Дурноварий, и Плацидия оставалась на вилле одна. Как только слуги сообщили о приезде мужа, она радостно вышла на порог, но, завидев Констанция, расстроенно поникла.
Бледный и небритый, Констанций был с ног до головы забрызган грязью. Слуга вел в поводу лошадей, одна из которых хромала. Констанций, пошатываясь, вошел в дом, и Плацидия поняла, что муж пьян. Он скрылся в своей спальне и не выходил несколько часов.
Два дня прошли в тяжелом молчании. Констанций пил и ни с кем не разговаривал. Плацидия оставила его в покое и украдкой расспросила прислужника, что произошло. Слуга объяснил, что после встречи с епископами хозяин вернулся в расстроенных чувствах и запил.
На третий день все выяснилось. Констанций подошел к жене, тяжело опустился на ложе и пробормотал:
– Меня назвали еретиком.
Плацидия молча ждала продолжения.
– Я проклят! – простонал Констанций.
– Почему? – спокойно спросила Плацидия.
– Потому что пелагианство – ересь хуже язычества. Да, представь себе, по мнению галльских епископов, я хуже, чем мой сын-тавробол!
– Почему? – недоуменно повторила Плацидия.
Констанций с отвращением помотал головой:
– Они утверждают, что язычники про́кляты потому, что не ведают света истины, но еретик дважды проклят – он, озаренный светом веры, отвернулся от Господа нашего.
– Кто тебе это сказал?
– Луп, епископ Треказенский, вот кто! – Констанций вскочил с ложа. – Назвал меня еретиком и объявил, что я проклят навеки.
Он без сил повалился на ложе. Плацидия растерянно поглядела на мужа, не зная, как его утешить.
Искоренение пелагианской ереси в Британии и обращение заблудших к истинной вере стало одним из самых известных событий в истории раннебританской Церкви. На диспут явились богатые землевладельцы с многочисленными свитами. По обычаю того времени знать щеголяла роскошными яркими одеяниями, совершенно непохожими на строгие белые тоги прошлого. Констанций с гордостью присоединился к благородным горожанам. Толпа приверженцев Пелагия заполнила форум. По счастливой случайности Констанций оказался в первых рядах.
Посреди форума стояли епископы, а напротив них – известные проповедники-пелагиане, которые и начали ученый диспут. Епископы, выслушав доводы в защиту пелагианства, обратились к присутствующим. Галльские посланники, блистая дотоле неслыханным красноречием, ссылались на речи апостолов и евангелистов и подкрепляли свои рассуждения авторитетом Писания и словом Божьим. Страстная проповедь обличала заблуждения пелагианства, и вскоре слушатели согласно закивали, с восторгом признавая справедливые замечания епископов. Несколько раз Герман Автисидорский умолкал, давая своим противникам слово, но пелагианским проповедникам нечего было возразить.
Однако же благородные землевладельцы, отказываясь признать свое поражение, недовольно перешептывались: да, галльские епископы мудры и красноречивы, но Пелагий – уроженец Британии и достоин уважения. Британские аристократы не желали признавать доктрину христианского смирения, на которой настаивали чужестранцы.
– Да будет воля Твоя, о Господи! – воскликнул Луп Треказенский. – Единственно Твою волю мы исполняем и Твоим повелениям смиренно подчиняемся!
Гордым британцам, кичившимся своей независимостью, претило смиренное подчинение. Знатные господа недовольно переглянулись, и тут-то Констанций допустил роковую ошибку.
Он с великим трудом следил за ходом замысловатых богословских рассуждений, но решил, что его позиция непоколебима. Он свято верил в свободу выбора и самоопределение, хотя сам был не способен применить эти качества в повседневной жизни. Ощутив внезапный прилив смелости, Констанций выступил вперед и обратился к Лупу.
Разговоры в толпе стихли.
Запинаясь, неуверенно подбирая слова, Констанций завел невнятную речь о христианских воинах, доблестных защитниках христианской веры, которые без посторонней помощи боролись с язычеством во славу Господа. Говорил он бестолково и сбивчиво, но пылко и страстно. Сам себе он представлялся именно таким доблестным христианским воином, выступившим против гнусных языческих обрядов, против презренного сына-тавробола и проклятых германских наемников.
Толпа отозвалась одобрительным ропотом, поддерживая неизвестного храбреца, осмелившегося дать отпор мудрым галльским епископам. Констанций Портий, декурион Сорбиодуна, удовлетворенно улыбнулся, преисполнившись неведанным дотоле чувством собственного достоинства.
Луп Треказенский гневно посмотрел на Констанция: именно таких тщеславных провинциалов, подрывающих устои истинной веры своими нечестивыми еретическими воззрениями, и следовало безжалостно искоренить.
– Превосходно! – не скрывая презрения, провозгласил епископ. – Воззрите, се – человек, погрязший в гордыне и отвергающий Божий промысел!
Засим последовало весьма красноречивое опровержение путаных доводов и невнятных рассуждений Констанция. Правитель Сарума сгорал от стыда и унижения. В конце краткой речи епископ объявил самонадеянные утверждения Констанция ересью, а его самого назвал еретиком хуже язычника.
«Неужели я всю жизнь заблуждался?! – в отчаянии думал Констанций. – Неужели меня никто не поддержит? Нет, Плацидия моих убеждений не разделяет, сын мой – язычник, а в глазах знатных христиан я навсегда посрамлен и покрыт вечным позором!»
Слушателям диспута пришлось признать истинность утверждений галльских епископов.
Констанций окончательно пал духом и, вернувшись на постоялый двор, напился до беспамятства. Наутро он спросил лошадей и отправился домой.
– Если я хуже язычника, то моя жизнь прошла впустую, – с горечью признался он жене.
– У тебя есть семья и поместье, – напомнила ему Плацидия.
Однако Констанций ее не слушал.
В начале 432 года в Сарум пришло известие, что летом ожидают вторжения армии саксов.
В прошедшие два года Петр не сидел сложа руки. В Сорбиодуне, как и во многих поселениях на юге Британии, усиленно готовились к обороне. Окрестные города принимали на службу наемников.
Однажды в Сарум с запада прискакал небольшой отряд молодых людей, ровесников Петра.
– Мы собираем подкрепление на случай вторжения саксов, – объяснили они Петру. – Повсюду в округе владельцы имений вооружают своих людей и обещают прийти на помощь друг другу при первом же появлении врагов. Не желаешь к нам присоединиться?
Петр согласился.
– Если на вас нападут, мы сразу же придем на помощь, – заверили юноши и ускакали в соседнее поместье.
Жители Британии воспрянули духом. Поговаривали даже, что на остров вернутся имперские легионы, но слухи так и остались слухами.
Предубеждения Констанция против германских наемников оказались напрасны: германцы прижились в Сорбиодуне. Петр нанял еще четырех воинов, выделил им участки земли на склонах холма и позволил привести в крепость женщин. Запас золотых солидов неуклонно уменьшался, поэтому наемникам платили натурой. Они не возражали, однако потребовали, чтобы им разрешили забирать у саксов награбленное.
Жители Сорбиодуна переселились из долины в дун, который теперь, как в древности, стал укрепленным поселением. Крестьяне настороженно, но мирно существовали бок о бок с германцами.
Петр сдержал обещание, данное молодым людям с запада, и, поручив Нуминцию собрать отряд из местных мужчин, отправился с управляющим в Венту за оружием. Привезенные мечи и доспехи хранили на вилле. Нуминций заставил всех мужчин в Саруме обзавестись луками и двумя сотнями стрел и, припомнив наставления своего отца-центуриона, каждое утро проводил военные учения. Два десятка крестьянских парней, разумеется, не шли ни в какое сравнение с закаленными в боях германскими воинами, но помогли бы защитить крепость.
– Мы готовы к любому вторжению, – заверил Петр мать и поклялся во что бы то ни стало отстоять славное имя Британии.