– Мы готовы к любому вторжению, – заверил Петр мать и поклялся во что бы то ни стало отстоять славное имя Британии.
Плацидия, скрывая беспокойство, наблюдала за приготовлениями к вторжению саксов.
Констанций ничуть не изменился и по-прежнему не принимал участия ни в ведении хозяйства, ни в подготовке к обороне имения. Всем занимался верный Нуминций. Петр с восторгом выслушивал предложения управляющего, но на деле мало чем помогал. Юноша выезжал лошадей, присматривал за укреплением дуна и изредка осведомлялся о состоянии поместья. Плацидия с сожалением признала, что порывистым нравом сын пошел в отца и вряд ли остепенится, если не подыскать ему подходящую жену.
Трудность заключалась в том, что после набега саксов Петр обзавелся наложницей – Сулиценой, племянницей старого пастуха. Их связь очень тревожила Плацидию.
Петр поселил девушку в двух милях от родительской виллы. Сулицена держала себя с подобающей скромностью, к Плацидии относилась почтительно, но в ее поведении сквозило скрытое презрение. Девушка не только дурно влияла на Петра, но и отвлекала его от поисков жены. Всякий раз, когда Плацидия заводила разговор о женитьбе, Петр раздраженно отмахивался, а однажды заявил:
– Жена – женой, а от наложницы я не избавлюсь.
– А вот это мне знать не обязательно, – устало вздохнула Плацидия, надеясь, что со временем сын одумается.
Петра такое положение дел вполне устраивало. Сулицена ублажала его плоть, ни о каких чувствах речи не шло. Петр часто навещал ее, и они до изнеможения предавались страстным усладам. Впро чем, он предупредил Сулицену, что так не будет продолжаться до бесконечности, и никаких обязательств перед ней не испытывал.
И все же юноша ни в чем не находил удовлетворения. Поклонение языческим богам не вызывало прежнего восторга: кроме старого Тарквиния, других язычников в округе не было. Петр погрузился в изучение героической истории Римской империи и даже читал труды великих философов, но на безмолвных холмах Сарума доблестные деяния героев Античности казались пустым звуком. Петр терзался, не зная, чем еще утолить свою жажду приключений, и даже стал подумывать о повторении тавроболия.
– Тебе нужна умная жена, – сказала ему Плацидия.
Весной 432 года представился подходящий случай. Дальняя родственница Плацидии сообщила, что овдовела и желает выдать замуж единственную дочь Флавию, наследницу поместья на западе, в устье Северна. Девятнадцатилетняя девушка уже прекрасно справлялась с обширным хозяйством.
Петр, понимая, что отказ оскорбит благородную вдову, согласился поехать в гости.
– Никаких обязательств это на тебя не накладывает, – заверила его Плацидия. – Если вы друг другу не понравитесь, вернешься домой.
– Я давно хотел посетить святилище Ноденса! – восторженно воскликнул Петр. – Сначала заеду туда, а потом отправлюсь к Флавии.
Видя, что сын загорелся мыслью о путешествии, Плацидия с облегчением вздохнула.
Вторжения саксов ожидали только к середине лета, поэтому ранней весной Петр попрощался с родителями, вручил Сулицене золотой солидий и отправился на запад по заросшей травой старой римской дороге.
На следующее утро он приехал в Акве-Сулис. Увы, город, хотя еще и населенный, утратил свое былое величие, а знаменитые римские бани пришли в запустение – не из-за набегов воинственных саксов, а потому, что засорились трубы, по которым поступала вода из горячих источников. Расходы на очистку оказались непомерными, и термы забросили задолго до рождения Петра.
Юноша ехал по пустынным улицам, с восторгом разглядывая великолепные особняки. Постепенно его охватило уныние. Он осмотрел храм Сулии Минервы с впечатляющим горгонейоном у входа, над пересохшим бассейном, покачал головой и печально прошептал:
– Мы восстановим былую славу…
Правда, он совершенно не представлял, как это сделать.
Ближе к вечеру он добрался до Кориния. Хорошо укрепленный город напоминал Венту; к тому же амфитеатр в центре города превратили в настоящую цитадель – высокие каменные стены служили надежной защитой и устояли бы даже перед тараном. Петр провел ночь на постоялом дворе у городских ворот, а с рассветом снова отправился в путь.
За чертой города, у крепостной стены стояла покосившаяся бревенчатая хижина, в которой располагалась экклезия – христианская церковь. Петр с усмешкой подумал, что бедным христианам не устоять перед натиском саксов. Нет, только языческие боги спасут Британию.
К вечеру он достиг устья Северна. Лодочник переправил юношу на западный берег, а оттуда Петр поехал на юг, к святилищу Ноденса. В пойме Северна с незапамятных времен добывали уголь и железную руду, и у рудников на склонах чернели высокие отвалы. Слева в лучах заходящего солнца сверкала речная гладь, а прямо перед собой Петр увидел святилище Ноденса, повелителя туч.
На холме у широкого устья Северна красовался величественный храмовый комплекс. Фронтон святилища покоился на стройных колоннах, к весеннему небу с двух алтарей тянулись тонкие струйки благовонных курений, из чащи доносились терпкие ароматы первой листвы, в кронах деревьев шелестел легкий весенний ветерок.
Петр удовлетворенно улыбнулся: вот таким и должен быть настоящий языческий храм.
Неподалеку от входа в святилище стоял длинный бревенчатый дом – постоялый двор для паломников. Восемь храмовых жрецов и многочисленные послушники жили отдельно, в домах, построенных на пожертвования благодарных приверженцев Ноденса.
Ноденс, повелитель туч, издавна считался покровителем семейства Портиев, и Петр благоговейно оставил на каждом алтаре по золотому солиду.
«Если я возьму в жены Флавию, то свадебный обряд мы заключим здесь», – мысленно поклялся юноша.
Вечер Петр провел за беседой с храмовыми жрецами, что возродило его веру в языческих богов. Теперь он со стыдом вспоминал свое недавнее разочарование в язычестве – в прошлом году он еще раз прошел ритуал тавроболия, но не ощутил ни мистического откровения, ни очищения, напротив, его раздражала липкая бычья кровь и хронический кашель старого пастуха. Однако же в тишине просторного храма все выглядело иначе.
Наутро Петр помолился у алтаря, залитого светом восходящего солнца, вдохнул ароматный дым благовоний и, слушая, как жрецы напевно возносят гимны Ноденсу, ощутил невероятное умиротворение. Казалось, повелитель туч благосклонно исцелил душу юноши.
Петр провел в храме еще день и на следующее утро медленно вернулся к переправе. Поместье Флавии находилось в дне пути от храма, на юге, у рудников в Мендипских горах, откуда в Сорбиодун привозили свинец. Юноша с восторгом разглядывал живописные, поросшие лесом холмы и, окончательно выбросив из головы племянницу пастуха, решил, что Флавия ему наверняка понравится.
К вечеру до поместья оставался час езды. Еще не смеркалось, но уже повеяло прохладой, и Петр, заметив портовый поселок на берегу, решил заночевать на постоялом дворе, чтобы отдохнуть перед встречей с невестой.
В поселке обнаружился десяток амбаров для зерна и прочих товаров, крохотный причал, несколько жилых домов и мансион – постоялый двор, где путники могли сменить усталых лошадей, – окруженный новым частоколом; старую ограду несколько лет назад сожгли ирландские пираты. У причала покачивались кораклы – легкие лодки из ивняка, обтянутые шкурами, – и одномачтовое деревянное судно, готовое отправиться в путь.
Петр оставил лошадь на конюшне, и хозяин постоялого двора провел юношу в столовую, обещая подать ужин. В просторном зале весело потрескивал огонь в очагах, а за длинным столом посреди комнаты сидели рыбаки и пожилой рыжеволосый мужчина с обветренным лицом – капитан одномачтового корабля. Все радушно поздоровались с Петром и усадили его за стол. Хозяин принес жаркое в огромной миске и несколько кувшинов эля. Завязалась оживленная беседа о мореплавании, и слушатели с почтением внимали рассказам старого капитана.
Немного погодя Петр заметил в дальнем конце стола еще одного путника: тот сидел в одиночестве, не обращая внимания на остальных, с головой завернувшись в тяжелую накидку бурой шерсти – биррус.
– А вот этот парень через месяц помрет, – негромко сказал рыжеволосый капитан на ухо Петру и резко провел краем ладони по горлу. – Ему глотку перережут, помяни мое слово.
Юноша удивленно уставился на незнакомца. По лицу, видневшемуся из-под накидки, ясно было, что он ровесник Петра или чуть старше.
– Откуда ты знаешь? – спросил юноша.
– Он завтра с нами отплывает, – объяснил мореплаватель. – В Ирландию, к Патрику. Только их всех убьют, помяни мое слово.
Петр, никогда прежде не слыхавший о Патрике, начал расспрашивать о нем капитана.
– Миссионеры они, – буркнул старый мореход. – Хотят обратить в христианскую веру ирландских язычников, да только эти разбойники их всех перебьют, помяни мое слово. Жаль, конечно. Он, похоже, славный парень.
Петр, никогда прежде не слыхавший о Патрике, начал расспрашивать о нем капитана.
– Миссионеры они, – буркнул старый мореход. – Хотят обратить в христианскую веру ирландских язычников, да только эти разбойники их всех перебьют, помяни мое слово. Жаль, конечно. Он, похоже, славный парень.
Ирландские пираты и впрямь были печально известны своей жестокостью и разбойными набегами на прибрежные селения.
После ужина рыбаки собрались у очага в одном конце столовой, а незнакомец отошел в дальний конец и, развернув пергаментный свиток, погрузился в чтение. Рыбаки, захмелев, дружно затянули песни, но с наступлением темноты почти все ушли спать, только двое безмятежно подремывали у огня. Незнакомец продолжал читать.
Петр пил мало, спать ему не хотелось, и от нечего делать он разглядывал загадочного молодого человека. Тот, ощутив на себе любопытный взгляд, оторвался от пергамента и вопросительно посмотрел на Петра. На скуластом лице насмешливо поблескивали широко расставленные карие глаза, сильные руки говорили о привычке к труду. К удивлению Петра, незнакомец по-мальчишески улыбнулся:
– А ты чего спать не идешь? Мало эля досталось?
Он сбросил накидку с головы, открыв гладко выбритую макушку с венчиком темных волос вокруг. Хотя в то время в Британии монастырей почти не было, Петр узнал монашескую тонзуру. Новый знакомец жестом поманил Петра к себе.
– Меня зовут Мартин, – представился он и объяснил, что приехал из Галлии, чтобы навестить родных в Британии, а затем отправиться в Ирландию.
Мартин с интересом выслушал рассказ Петра о поездке в Лидни и о предполагаемом посещении Флавии. Как ни странно, монах не выразил ни малейшего возмущения тем, что Петр посетил языческое святилище, а услышав о Флавии, понимающе усмехнулся:
– Что ж, надеюсь, она тебе понравится и ты с чистой совестью возьмешь ее в жены.
После этого Петр без стеснения спросил Мартина, правда ли, что он собирается в Ирландию обращать язычников в христианство. Юный монах согласно кивнул.
– А тебе не страшно? – удивился Петр.
– Иногда страшновато, – признался Мартин. – Но страх быстро проходит. Если служишь Господу, бояться нечего.
– А вдруг тебя убьют?!
– Все может быть, – смиренно улыбнулся Мартин.
Спокойствие и уверенность юного монаха вызывали невольное уважение – таких христиан Петр прежде не встречал.
– А почему ты решил служить христианскому богу? – спросил Петр.
Для него это был совершенно естественный вопрос, но на лице Мартина отразилось искреннее недоумение.
– Я ничего не решал, – ответил он. – Меня Господь избрал.
– Может, и так, – сказал Петр. – Ты же все равно в Ирландию хотел поехать.
Мартин поморщился и расстроенно отвел глаза:
– Если честно, то ехать мне совсем не хочется.
Петр ошеломленно уставился на него: неужели монах пытается сбить его с толку словесными играми, как когда-то делал школьный наставник?
– Ты не хочешь ехать в Ирландию? – переспросил он.
– Нет, не хочу, – кивнул Мартин. – Будь на то моя воля, я бы остался у родителей. Они живут на севере, в двух днях езды отсюда. Но Господь повелел, и я ушел в монастырь, а теперь по велению Божьему уезжаю в Ирландию… – Он со вздохом развел руками и, заметив удивление собеседника, спросил: – Ты о Патрике слыхал?
Петр помотал головой, и Мартин начал свой рассказ.
Патрик происходил из зажиточной семьи, владевшей землями в западной оконечности Британии. Шестнадцатилетнего юношу похитили пираты, увезли за море, в Ирландию, и там продали в рабство.
– Его заставили пасти овец, – объяснил Мартин. – Он, бедняга, остался один-одинешенек, вдали от семьи, от родных, но веры в Бога не утратил.
– А его родные тоже были христианами? – спросил Петр.
– Да, его дед и отец приняли христианство. – Тут Мартин ухмыльнулся. – Скорее всего, чтобы налогов не платить.
По законам империи куриалам полагалось освобождение от налогов, если они принимали церковный сан, – именно по этой причине многие землевладельцы переходили в христианство. Петр невольно улыбнулся: откровенность собеседника вызывала доверие.
Патрик каждый день уходил в леса, где молился в одиночестве, и через шесть дней голос в ночном видении сказал юноше, что его ждет корабль, который увезет его домой.
– Так Патрик понял, что избран Господом, – продолжил Мартин. – Он оставил родной дом и уехал в Галлию, где стал монахом. А потом ему было второе видение: он должен был вернуться в Ирландию, чтобы обратить в христианство своих поработителей, языческих разбойников. Поначалу церковники не хотели отпускать Патрика и даже говорили, что он недостоин подобной миссии… Однако он настоял на своем, и его отправили в Ирландию. А я к нему завтра поеду.
С таким подходом к христианской вере Петр никогда прежде не сталкивался. Мартин поведал новому знакомцу о знаменитых монастырях Италии и Галлии, о епископах Мартине Турском и Германе Автисидорском, о монахе Ниниане, христианском проповеднике, основавшем первый монастырь в диких землях пиктов, на севере Британии. Петр с восхищением внимал рассказам о непоколебимости и храбрости святых, о совершаемых ими благочестивых деяниях и чудесах, о добровольно налагаемых на себя епитимиях, о власяницах, веригах и об изнурительном укрощении плоти…
– Эти люди – истинные служители Господа, – заключил Мартин. – Их дело мы продолжим в Ирландии.
Видя, что Петр сгорает от любопытства, монах рассказал ему о великих христианских мыслителях и философах, одним из которых был Августин, епископ Гиппонский, из Северной Африки.
– Знаешь, он в молодости тоже был язычником и прославился как замечательный ритор и наставник в италийских языческих школах – заметил Мартин. – Я еще в галльском монастыре переписал для себя его духовную биографию, называемую «Исповедь», и сегодня весь вечер ее читал.
– Там говорится о его святых деяниях? – спросил Петр.
– Это сейчас он ведет христианский образ жизни, – расхохотался монах. – А в юности… Ох, да ты сам можешь прочесть! Он сам говорит, что плотских утех не чурался, а со своей наложницей не расставался даже после обращения в христианство.
Юноша задумался. Похоже, Мартин готов был пойти на смерть за христианскую веру, но сам Петр не видел ничего героического в деяниях святых проповедников и признался в этом.
– Для тебя важен человек, а не Бог, – упрекнул его Мартин. – Однако человек грешен и несовершенен и благодатью проникается только после того, как обратит все свои мысли к Господу. Понимаешь, не важно, что мы с Патриком совершим в Ирландии. Важно то, что мы станем орудием Божьего промысла. Августин напоминает нам, что он, язычник, грешник и распутник, по воле Господа совершил великие деяния в Северной Африке. Прежде дух его пребывал в смятении, а сейчас утешился служением Богу.
Петр с удивлением отметил, что Мартин, его ровесник, не по годам серьезен и рассудителен.
– А сам ты тоже утешился? – спросил юноша.
– Да, – просто ответил монах.
Однако рассказ Мартина так и не развеял сомнений Петра. Юношу по-прежнему волновали судьбы Британии и Римской империи. Он вспомнил заброшенные термы в Акве-Сулис, пришедшие в запустение Венту и Кориний, неминуемое вторжение саксов и угрозу мирному существованию Сарума…
– Может быть, ты и утешился, а вот нашим владениям грозит страшная опасность, – сказал он. – Я хочу восстановить былую славу наших земель и утраченное величие Рима, его храмы, театры и термы…
– Рим, сияющий город на семи холмах… – улыбнулся Мартин. – Ты говоришь о цивилизации?
– Да.
Мартин понимающе кивнул:
– Даже Иероним, великий христианский богослов, не сдержал слез, узнав о падении Рима. Между прочим, недаром Блаженный Августин назвал свой основной труд «О граде Божьем». Для многих христиан Рим, град земной, является священным символом нерушимого града Божьего, вечного и сияющего как солнце во славу Господа. Сам посуди, друг мой, – пылко воскликнул монах, – ежели сейчас ты скорбишь о разрушении городов земных, то неужели останешься безразличным к судьбе града Божьего?!
Вдохновенные речи Мартина взволновали Петра, однако он с сомнением покачал головой.
Мартин ласково опустил руку на плечо юноши:
– Друг мой, ты хоть и язычник, но жаждешь познать истину. Я верую, что однажды Господь направит тебя и ты утешишься. А теперь пора на покой – завтра мы оба отправляемся в дорогу.
Петр с грустью признал, что ни в чем не находил успокоения: ни в материнской любви, ни в Сулицене, ни в тавроболии, ни в бурных страстях юности.
– А что повелел тебе Господь? – спросил он Мартина.
– То же, что и апостолу Петру, славное имя которого ты носишь, – ответил монах. – Паси овец Моих[10].
– Со мной Господь не говорит, – вздохнул юноша.
Мартин пристально посмотрел на него: