Пир удался на славу. Стол ломился от блюд с говядиной, дичью и жареной рыбой, которую раб Тостиг наловил в реке. Вина пили мало, больше налегали на местный эль. Рядом с каждым гостем сто яла отдельная чаша, куда наливали хмельной сладкий мед – с незапамятных времен излюбленный напиток местных жителей.
В свете факелов и пламени очага поблескивала яркая эмаль расписных блюд, чаш и кубков на столе тана. Местные жители похвалялись, что пиры у Эльфвальда не хуже королевских. Перед таном лежал огромный рог, некогда украшавший голову полумифического зверя – тура. Желтоватый, до блеска отполированный древний рог, перехваченный шестью золотыми обручами, подарил деду Эльфвальда уэссекский король Эгберт. В рог входило восемь кварт эля.
К великой радости Порта, их с женой, женщиной скромной и неприметной, усадили за главный стол – место почетное, хотя и на самом краю. В зале царило веселье, в дальнем конце общего стола раздавались взрывы смеха: Эльфстан рассказывал, как утром подшутил над Эдитой. К счастью, ни тан, ни Порт не слышали его рассказа.
Гости больше смотрели не на тана, а на его жену и дочь, которые, как подобает хозяйкам дома, церемонно расхаживали среди гостей, радушно приветствовали каждого, подносили угощение и подливали сладкий мед. Ради пира Эльфгива надела лучшее платье алого шелка с пышными рукавами, богато изукрашенное вышивкой, и изящные туфельки из мягкой красной кожи. Шею девушки обвивала золотая цепь с подвеской из гранатов, а с пояса свисали тяжелые серебряные ключи – саксонский символ высокого положения женщины. Тщательно расчесанные золотистые кудри рассыпались по плечам и спине.
– Ей любой тан с радостью утренний дар заплатит, – перешептывались мужчины, имея в виду подарок, который по обычаю муж дарил жене после первой брачной ночи.
– За ночь с такой красавицей я все, что угодно, отдам, – заявил один из керлов.
– Только прежде помрешь с натуги, – рассмеялись его приятели.
Когда все насытились, в середину зала вышел бард, коренастый безбородый молодой человек, в сопровождении мальчика с небольшой арфой. Сначала бард затянул веселую песню, а потом перешел к загадкам, которые оглашал медленно и размеренно, заставляя гостей вслушиваться в слова и задумываться над ними.
– Лебедь! – вразнобой закричали гости, вспоминая белых лебедей, во множестве обитающих в пятиречье Сарума.
После загадок настало время песен о древних германских богах – о Туноре-громовержце, о боге смерти Тиве и о великом Водене, боге войны и сражений, легендарном родоначальнике Уэссексов. В конце каждой песни мужчины одобрительно кричали и колотили кубками по столам.
Вот уже много столетий англосаксы исповедовали христианство, однако Церковь не сумела искоренить память о языческих божествах, сохранившуюся в повседневной жизни; даже в названиях дней недели звучали имена древних германских богов – Тунора, Водена, Фриги… Да и англосаксонские законы, и присяга в верности повелителю, и кровная месть, и вергельд, и древние песнопения – все это пришло из языческих времен. Эльфвальд ни на миг не задумывался о том, что англосаксонская культура несовместима с христианской религией. Тан был христианином-англосаксом, и это его вполне устраивало.
Мальчик-арфист трижды ударил по струнам, и бард торжественно объявил:
– «Беовульф».
В пиршественном зале воцарилось почтительное молчание: «Беовульф» был самым известным героическим эпосом англосаксов. К этому времени текст поэмы уже был записан, но бард знал наизусть все ее строки, хотя, разумеется, на пиршестве прозвучали лишь самые известные части, излюбленные слушателями. Бард читал низким, напевным голосом, размеренно подчеркивая ритм ударений и аллитеративные цепочки синонимов и парных формул. Он начал рассказ о том, как Беовульф отправился за море, на помощь Хротгару, датскому королю, как в пиршественном зале вступил в рукопашное единоборство с жутким чудовищем Гренделем и в смертельной схватке вырвал ему руку из плеча, а потом спустился в водяную бездну под болотом и мечом убил мать чудовища, а само му Гренделю отсек голову. Завершалось выступление рассказом о последней битве Беовульфа с драконом, хранившим несметные сокровища в древнем могильнике, и о смерти героя от ядовитых укусов.
Бард начал с описания морских странствий героя – в напевных фразах звучал плеск волн и шум ветра. Гости невольно стали покачиваться в такт ритмичным строкам. Порт зачарованно представлял себе корабль посреди зыбкого морского простора, под высоким небом, слышал, как его днище скрежещет по песку, причаливая к датскому берегу. Слушатели с затуманенными глазами словно бы перенеслись в эпоху древних героев.
Затем последовал рассказ о встрече короля Хротгара с Беовульфом и рассказ о подвигах героя, образцового англосаксонского воина-христианина, полагающегося на помощь Господню и всецело верного своему господину и повелителю, однако во всем остальном – язычника. Как только бард перешел к описанию схватки с чудовищем, речь его ускорилась, слова лились сплошным потоком, громыхая и звонко клацая, будто передавая звуки битвы.
Порт, с сияющим взором и бешено колотящимся сердцем, невольно сжал кулаки. Ах, как доблестно сражался герой!
И вот настал час последней битвы Беовульфа. Погибшего героя возложили на погребальный костер, а прах собрали и захоронили в кургане на морском берегу вместе с драконьими сокровищами, добытыми в честном бою, – достойная смерть доблестного воина.
Голос барда затих. Слушатели долго молчали, вспоминая прекрасные строки, а затем громкими восторженными криками поблагодарили барда и подняли кубки в его честь. После этого Эльфвальд поднялся из-за стола и торжественно провозгласил:
– Пора жаловать кольца.
Древний обычай жалования колец играл важную роль в жизни англосаксов. Когда король вручал кольцо верному элдормену или тану, он тем самым устанавливал и закреплял неразрывную символическую связь, нарушить которую считалось бесчестьем. Такие кольца, украшенные языческими рунами, считались волшебными.
Тан Эльфвальд, владелец обширных земель, любил жаловать кольца. Дождавшись, пока гости успокоятся, тан указал на Порта.
– Сегодня, мои верные друзья, Порт получил вергельд за отсеченную правую ладонь, – торжественно начал Эльфвальд.
Из-за столов послышались смешки и одобрительные возгласы.
– Поэтому я жалую ему кольцо на левую руку и надеюсь, что уж его-то Порт не потеряет. – Тан, церемонно склонив голову, провозгласил: – Береги мой дар, Порт!
Порт разрумянился от удовольствия. Эльфвальд показал кольцо гостям, а его жена медленно подошла к Порту и протянула ему кубок меда. Затем, как только Порт пригубил хмельное питье, тан вручил ему широкое золотое кольцо с рунической надписью.
Порт надел кольцо на мизинец левой руки и стукнул по столешнице, требуя тишины. Гости почтительно замолчали – над чинным, придирчивым овчаром часто подшучивали, однако клятва при жаловании кольца считалась делом серьезным, поэтому слушать ее следовало с всемерным уважением.
– Тан Эльфвальд – мой господин! – с жаром воскликнул Порт. – Я вкусил его мед, я принял его кольцо и готов жизнь отдать за тана Эльфвальда!
Саксонские понятия о чести требовали подобных клятв верности, и Порт, хотя его предки и были кельтами и римлянами, честно намеревался сдержать данное слово.
Эльфвальд поднес к губам огромный турий рог и провозгласил:
– Мы пьем за тебя, Порт!
Обряд дарения колец продолжался, керлы один за другим присягали в верности своему господину. Порт преисполнился гордости; его жена сидела, смущенно улыбаясь. Однако же, глядя на пирующих гостей, он снова погрузился в тревожные размышления. Разумеется, стать таном – великая честь. Для этого к четырем гайдам земли надо прибавить пятую, только и всего. Может быть, на оставшиеся деньги купить Эдите не золотое, а серебряное распятие? Порт, вспомнив расстроенное, изможденное лицо сестры, недовольно поморщился.
Эльфвальд снова встал из-за стола и трижды стукнул по столешнице. Гости умолкли, ожидая важного объявления.
Тан торжественно оглядел собравшихся. Все приняли серьезный вид, и даже с лица Эльфстана слетела вечная ухмылка.
– Друзья мои, – начал Эльфвальд, – мы с вами пируем и клянемся в верности друг другу, но забыли о самом важном – о нашем долге перед Господом.
Гости с почтением вслушивались в слова тана о вечных христианских ценностях. Так король Альфред перед битвой обращался к своим воинам, напоминая им о всемогущем и вездесущем Господе, а брат короля, Этельред, покрыл себя неувядаемой славой, отказавшись вступить в бой, не закончив молитву.
– В этом году король наш, великий Альфред, наконец изгнал из своих владений жестоких викингов-язычников, и по воле Божией их корабли затонули во время бури, так и не достигнув наших берегов. Так возблагодарим же Господа за наше чудесное спасение!
Все торжественно склонили головы, и Эльфвальд произнес короткую молитву:
Тунор и Воден убоятся силы Господа, что наши грехи кровью святой искупил и на кресте за нас дух испустил.
Восславим же распятого Христа!
Тан помолчал и взволнованно продолжил:
– Краток наш земной путь… – Он оглядел пиршественный чертог: под самым потолком, в стропилах, гнездились воробьи, со щебетом влетая в крохотные оконца и снова выпархивая на свободу. – Мы, как кроткие птахи, появляемся из ниоткуда и исчезаем в никуда, и путь наш лежит из мрака в неведомую тьму, но отведенные нам годы мы проводим в земном чертоге. Однако есть и иной, Господний чертог, дарующий жизнь вечную.
Порт согласно кивал – слова были созвучны и его мыслям, которым он не мог найти выражения.
– У смертного одра матери я поклялся принести Церкви щедрые дары, – продолжил тан. – Четыре года назад я основал монастырь в Твайнхеме, где и сейчас монашествует мой сын Эльфвин. Сегодня я принял решение отправить Озрика, сына плотника, в Кентерберийское аббатство, где мальчика обучат искусству письма. А теперь, во исполнение клятвы, данной матери, я во всеуслышание объявляю, что построю новую церковь на лугу, там, где сейчас стоит крест, – не деревянную, а каменную, – и выделю землю священнику.
Воцарилось изумленное молчание. В то время приходских церквей в Англии было немного, а каменных храмов почти не существовало. Единственная каменная церковь, основанная предыдущим королем Уэссекса, стояла в нескольких милях к югу от пятиречья, в Бритфорде, скромном селении, и была построена из камней, взятых в развалинах римского Сорбиодуна. Расходы на подобное строительство были велики даже для состоятельного тана Эльфвальда.
Порт сокрушенно поник головой и залился румянцем стыда.
– Я недостоин называться таном, – пробормотал он и внезапно сообразил, что делать.
Едва Эльфвальд сел на место и в честь тана провозгласили здравицу, Порт вскочил. Гости изумленно уставились на него. У Порта закружилась голова, но он пискляво выкрикнул:
– Я, Порт, сдержу клятву, данную моей сестре Эдите, и подарю Уилтонской обители золотое распятие во славу Господа нашего!
Гости одобрительно загомонили.
Порт бессильно опустился на скамью. Да, он с честью сдержал слово, но таном ему никогда не бывать: денег на покупку земли не осталось. На щеках его вспыхнули алые пятна, а внутри все сжималось от отчаяния. Он затрепетал – то ли от гордости, то ли от сожаления. Эльфвальд благосклонно посмотрел на Порта, но тот расстроенно опустил голову и не заметил взгляда тана.
Ночью в Саруме выпал снег, накрыв округу девственно-чистой пеленой, словно в знак мира и спокойствия.
На рассвете в скромной деревянной часовне, где обычно молились монахи, Озрик поднялся с колен, закоченевших на холодном земляном полу, схваченном январскими морозами.
Новый день, как обычно, привел мальчика в отчаяние. Вот уже полчаса Озрик исступленно молился в одиночестве, но молитвы не приносили утешения. «Через полгода я уеду в Кентербери», – думал он, и эта мысль придавала ему силы.
В устье рек Авон и Стур, у самого залива, стояло небольшое поселение в два десятка дворов, получившее название Твайнхем, что означало «междуречье». Как и Уилтон, деревушка располагалась у слияния двух рек; мыс защищал мелкую гавань от штормов и бурь Дуврского пролива. К северу от гавани, в восточной оконечности Твайнхема, начинались болота, а за ними тянулись дремучие леса. Земли эти принадлежали тану Эльфвальду, и он часто приезжал сюда охотиться. На опушке леса он велел построить небольшую монашескую обитель.
Число монахов в Уэссексе неуклонно уменьшалось, старые монастыри приходили в запустение, и, несмотря на всяческое поощрение короля Альфреда, юноши неохотно склонялись к суровой монашеской жизни. Новая обитель, основанная Эльфвальдом, удостоилась королевской хвалы. В ней было всего три постройки – монашеская спальня, столовая и часовня, – однако тан подарил крохотному монастырю великолепную Псалтирь, а его жена – пару подсвечников, богато изукрашенных самоцветными каменьями.
Здесь обитали шестеро монахов, следуя мудрым наставлениям святого Бенедикта Нурсийского. По уставу им полагалось совершать семикратное моление в часовне, перемежая службы трудом и чтением. На рассвете творили утреню; до моления Первого часа Озрику полагалось начисто вымести дворик перед часовней, перед молением Третьего часа мальчик помогал готовить скромный обед, который подавали в полдень, по звону колокола. Два часа свободного времени – между молитвой Третьего часа и обедом – Озрик старался проводить вдали от обители, на болотах, потому что…
«Господи, сделай так, чтобы Эльфвин меня больше не трогал!» – безмолвно взмолился мальчик на пороге часовни.
Почему тан согласился с желанием сына вести монашеский образ жизни? Многие в Саруме считали, что Эльфвину недоставало силы и ловкости братьев.
– Эльфгива его мизинцем перешибет, – усмехались жители округи.
Юноша и впрямь уступал в силе своим крепким братьям и сестре. Однажды малышка Эльфгива, подравшись с братом, одержала над ним верх в присутствии десятка местных ребятишек. Пятнадцатилетний Эльфвин не вынес унижения и объявил родителям, что желает уйти в монахи. Сейчас ему минуло двадцать пять. Худощавый светловолосый юноша держал себя застенчиво и скромно, только его бледные голубые глаза иногда светились каким-то неземным восторгом, а от улыбки Эльфвина Озрика пробирала дрожь.
Поначалу все шло как обычно: Эльфвин наставлял юного послушника, относился к нему по-доброму и часто с похвалой отзывался о нем. Остальные монахи тоже любили мальчика, и монастырская жизнь, хотя и нелегкая, нравилась Озрику больше, чем житье в родительском доме. Эльфвин часто ласково гладил мальчика по голове или одобрительно похлопывал по плечу, а как-то раз, присев рядом на скамью, легонько сжал ему коленку. Ничего удивительного в этом Озрик не находил – он почтительно относился к сыну тана и считал за честь удостоиться его знаков внимания. Эльфвин заводил с ним пространные беседы о жизни, при любом удобном случае одаривал улыбкой и вместе с остальными монахами брал на прогулки у реки. Такое отношение радовало Озрика. Как-то раз Эльфвин, гуляя с мальчиком наедине, неожиданно приобнял его за плечи. Озрик напряженно замер, не зная, что делать дальше. Наконец Эльфвин отвел руку и махнул куда-то вдаль, указывая на цаплю, летящую над заливом.
А однажды осенним вечером случилось ужасное. Озрику поручили готовить ужин, и мальчик остался на кухне один. В очаге громко потрескивали горящие поленья, и Озрик не услышал, как Эльфвин вошел в кухню и встал у него за спиной. Мальчик обернулся и вздрогнул от неожиданности: юноша стоял очень близко. Эльфвин раскраснелся – наверное, от жара очага, – лоб покрыла испарина, а глаза восторженно сияли. Внезапно он крепко обнял Озрика, прижал его к себе и страстно поцеловал в губы. Мальчик ошеломленно отшатнулся, не зная, что и думать, и, дрожа от страха, попытался вырваться, но Эльфвин не разжимал объятий.
– Помни, Озрик, мы с тобой друзья! – прошептал он и поспешно удалился.
Перепуганный мальчик сгорал от стыда и омерзения.
С того самого вечера жизнь его превратилась в сплошную му ку. Казалось, Эльфвин следил за ним, поджидая удобного случая, чтобы остаться с Озриком наедине, – он подстерегал мальчика и в часовне, и в столовой, и во дворе, ласково трепал его каштановые кудри, приобнимал за плечи, гладил по голове, хотя целовать больше не пытался. Впрочем, Озрик знал, что бессилен его остановить.
Мальчик опасался говорить о случившемся, а за советом обратиться было не к кому – остальные монахи побаивались Эльфвина и не хотели прогневить настоятеля крохотного монастыря, а вдобавок – сына знатного тана. В Авонсфорде Озрик постыдился рассказать об этом и отцу, и Эльфвальду, но безмерно обрадовался, услышав, что тан посылает его в Кентербери, и каждое утро мысленно уговаривал себя: «Потерпи еще немного. Всего полгода осталось».