Конечно, ничего подобного говорить Изабелле нельзя. Но я растолковала ей все, как могла. Рыдания ее стали стихать, обмякшее, прильнувшее ко мне тело мало-помалу обретало силу, и вот она уже отпрянула.
— Твоя мать должна была бы тебе про это рассказать — терпеливо продолжала я. — Ведь иначе это такое потрясение. Но то же происходит со всеми девочками, когда они становятся женщинами. Ничего в этом стыдного нет.
Она взглянула на меня, уже вся напрягшись. Лицо исказилось отвращением, злобой.
— Ничего в этом нет дурного! — Я хотела помочь этой девочке, чтоб она все правильно поняла. — Поверь, Дьявол тут ни при чем. — Я попыталась улыбнуться, но Изабелла смотрела на меня с жгучей ненавистью. — Это всего раз в месяц, всего на несколько дней. Прокладку надо свернуть вот так… — я показала, подхватив подол своей рясы, но Изабелла уже вряд ли меня слушала.
— Ты лгунья!
И отшатнулась от меня, пнув мой кувшин с такой силой, что он перелетел через штакетник ограды и угодил в колодец.
— Ты лгунья!
Я попыталась что-то сказать, но Изабелла кинулась на меня с кулаками:
— Все это ложь! Это не так! Не так!
И тут я поняла, что совершила непоправимый промах. Увидала ее беззащитную. Пожалела ее. Хуже того, теперь я узнала ее тайну, тайну, которую она считала постыдной: я увидала, как она скрытно застирывала свои запачканные тряпки…
Все это я прочла в том последнем взгляде, который она бросила, на миг взглянув мне прямо в глаза.
— Ты лжешь! Подлая ведьма! Да, да, ведьма! Ты пособница Дьявола, и я это докажу!
Я попыталась было вставить слово.
— Не желаю ничего слушать! — выкрикнула она, но даже в этот момент мне было жаль ее; такую юную, хрупкую, такую ужасно одинокую… — Хватит! Ты сразу меня возненавидела. Вижу, с каким презрением ты вечно смотришь на меня. Оцениваешь! — Она яростно всхлипнула. — Но нет, меня не обманешь! Я знаю, куда ты клонишь, и я не стану… Не стану!
И умчалась в темноту.
Часть третья Изабелла
1 ♥
1 августа, 1610
Несколько дней прошло в вязком ощущении кошмара. После той встречи у колодца Мать Изабелла заговаривает со мной редко, ни разу не помянув, что между нами произошло. Но я чувствую ее неприязнь и недобрый взгляд. Обвинений и угроз, обрушившихся тогда на меня, больше я от нее не слышу, ни прилюдно, ни наедине. Я бы сказала, ее отношение ко мне вполне терпимо, и это так на нее непохоже. Но выглядит она скверно: все лицо в алых прыщах, глаза красные, веки набухшие.
Лемерль уже дважды зазывал меня в свой домик. Намекает о милостях, которые надо заслужить, но меня пугает то, что именно на этот раз ему вздумается запросить взамен. К этому дню призрак, явившийся Маргерите, уже замечен в разных местах монастыря, каждый случай обрастает новыми подробностями, теперь являющуюся монахиню расписывают, как настоящее чудовище: красные глаза и прочие страсти из популярных небылиц.
Неудивительно, что ее видала также и Альфонсина; она описывает призрак гораздо обстоятельней. Любопытно, насколько обогатился первоначальный образ благодаря соперничеству рассказчиц. Альфонсина, которая с каждым днем становится все бледней и истеричней, клянется, что она узнала под дьявольским чепцом лицо Матушки Марии, только искаженное злобой и сатанинским ликованием. Думаю, Маргерита не заставит себя долго ждать, придумает о видении что-нибудь похлеще, чем снова затмит триумф Альфонсины; а пока она все свободное время проводит в уборке и молениях, да и ее соперница тоже постоянно молится и постится, и с каждым днем кашель у нее во время исповеди все сильнее и сильнее.
Что с нами сталось? Только и бубним, что о крови да о призраках. Нормальные отношения разладились. Епитимьи теперь чудовищны по своей жестокости: сестре Мари-Мадлен, например, было назначено двойное всенощное бдение только за то, что она осмелилась усомниться в россказнях одной из послушниц. Наша пища теперь только ржаной хлеб да жиденький суп. Мать Изабелла объявила, что сытная пища разжигает пагубные наклонности. Припечатала это так свирепо, что фривольные шутки, которые прежде, при Матушке Марии могли вызвать подобные слова, застряли в горле.
Нас, как на дрожжах, разносит от страсти к сплетням и к скандалам. Клемент с завидным рвением во время исповеди выкладывает все и обо всех. Стоит сестре Антуане куснуть хлеб, не дослушав «Отче Наш», Клемент тотчас подметит. Подмечает и то, что Томасина во время всенощной клюет носом, что Пиетэ огрызается, когда ей мешают молиться, что Жермена пренебрежительно отзывается о видениях… Последний донос — крайне жесток. Поведанное с глазу на глаз было пересказано вслух вкрадчиво и с самодовольной улыбкой. Мать Изабелла хвалит Клемент за проявленное чувство долга. Лемерль будто ничего не замечает.
Жермена приняла епитимью с холодным равнодушием. Словно окаменела: на безобразном лице застыл суровый, тяжелый взгляд, как у Мари-де-ля-Мер, святой, не существующей в природе. Все же нам, в нашем монастыре, открытом суровым западным ветрам, привычней верить в эту Богиню Моря, бдящую, грозную богиню с впадинами вместо глаз. Более близкая нам, чем Богоматерь, эта Дева и сейчас не перестает быть для нас матерью-защитницей.
Третьего дня в телеге с материка привезли роскошную мраморную статую Святой Девы взамен отнятой у нас. Как сказала Мать Изабелла, — это дар ее любимого дядюшки, которому в благодарность за его щедрость нам предстоит сорок раз отслужить мессу. Новая Мария с ног до головы белая, нежная и гладкая, как очищенная картофелина. Она восседает у входа в часовню на месте прежней Марии, губы изогнуты в легкой, бессмысленной улыбке, рука воздета в вялом благословении.
Однако на следующее утро после прибытия новая Мария была обнаружена с облупленным лицом, а поперек черным жирным карандашом для грима были выведены непристойности. Жермена, отбывавшая в ночь происшествия в церкви покаянное бдение, утверждала, что во время бдения ничего такого не видела, хотя при этом рот у нее кривился в усмешке. Может, дерзко сказала она, это дело рук той таинственной монахини, или проделки китайской обезьянки, или веление Святого Духа. И засмеялась, вначале тихонько. Мы смотрели на нее, изумленные, обескураженные. Красные пятна мраморным узором выступили у нее на щеках. На миг она с мольбой повернулась к Клемент своим изуродованным лицом. И вдруг, хватаясь руками за воздух, повалилась навзничь, прямо на каменные плиты.
После этого Жермену отправили в лечебницу. Сестра Виржини объявила, что у Жермены закупорка крови, гнусаво предположив, что выздоровление возможно, однако с глазу на глаз качала головой и, понизив голос, говорила, что больная едва ли протянет месяц. Здоровье Розамонды также вызывало опасения. За последнюю неделю она удручающе сдала; теперь лежит целыми днями почти без движения, отказывается от пищи. Конечно, она уже очень старая, — почти как Матушка Мария, — но до того, как забрали нашу святую, была еще бодра и крепка телом, если не умом, и с завидной непосредственностью наслаждалась малыми радостями, что были ей доступны.
Странно, я чувствую себя в ответе за нее, я готова вмешаться, помочь ей, но знаю, ни к чему это не приведет. Ведь Мать Изабелла скорее всего изобразит сострадание к Розамонде, и окажется, что я просто не понимаю, до чего она немощна.
Уверена, это часть его разбойного замысла. С каждым днем яма, которую я себе рою, становится все глубже. Лемерль это знает; можно не сомневаться, он к этому вел. Ему претит моя преданность сестрам, но одновременно он понимает, что я не покину их, пока Флер в безопасности, а они нет. Теперь я тюремщица самой себе, и хотя все во мне с новой силой твердит, что надо бежать, меня страшит то, что здесь может произойти, если я утрачу бдительность. Каждую ночь я раскидываю карты, но они показывают только то, что мне уже известно: Башня, объятая пламенем, и с самого верха вниз с раскинутыми руками падает женщина; Отшельник в плаще с капюшоном; грозная Шестерка Мечей. Беда, нависшая над нами, словно готовая рухнуть скала, и я ничего не могу поделать, чтобы предотвратить ее крушение.
2 ♠
1 августа, 1610
Наконец-то ответ на мои письма. Видно, монсеньор не торопится или не видит причин выразить благодарность мне за мой тяжкий труд. Мне, якобы, оказана честь — посвятить жизнь достойной династии Арно. Хотя, его щедрый дар, мраморная статуя, сопроводившая письмо, негласно есть выражение его благосклонности. Монсеньор крайне удовлетворен известием о проводимых его племянницей реформах. Еще бы он не был — уж как я ему расписал юную аббатису: непорочный свет, неземная красота; монахини боготворят; птицы слетаются на ее голос. Намекнул на чудеса; потоки розовых лепестков; мгновенные исцеления. Сестра Альфонсина порадовалась бы, услыхав, что восстановила свое здоровье после неизлечимого недуга. И сестра Розамонда также будто бы обрела прежнюю силу в высохшей руке. Не должно слишком спешить в отношении чудесных исцелений. Но надеяться необходимо всегда, и если Господу будет угодно…
2
♠
1 августа, 1610
Наконец-то ответ на мои письма. Видно, монсеньор не торопится или не видит причин выразить благодарность мне за мой тяжкий труд. Мне, якобы, оказана честь — посвятить жизнь достойной династии Арно. Хотя, его щедрый дар, мраморная статуя, сопроводившая письмо, негласно есть выражение его благосклонности. Монсеньор крайне удовлетворен известием о проводимых его племянницей реформах. Еще бы он не был — уж как я ему расписал юную аббатису: непорочный свет, неземная красота; монахини боготворят; птицы слетаются на ее голос. Намекнул на чудеса; потоки розовых лепестков; мгновенные исцеления. Сестра Альфонсина порадовалась бы, услыхав, что восстановила свое здоровье после неизлечимого недуга. И сестра Розамонда также будто бы обрела прежнюю силу в высохшей руке. Не должно слишком спешить в отношении чудесных исцелений. Но надеяться необходимо всегда, и если Господу будет угодно…
Наживка подброшена. Почти уверен, что он клюнет. Я предложил в качестве приемлемой даты пятнадцатое августа. Чтобы отпраздновать возрождение монастыря — вполне подходящий день, праздник во славу Пресвятой Девы.
Между тем мне следует трудиться денно и нощно, чтобы вовремя поспеть. К счастью, у меня есть помощницы: мощная Антуана — неторопливая и нетребовательная; придумщица и распространительница слухов Альфонсина; подстрекательница Маргерита. Не забудем про Пиетэ, которая у меня на посылках, маленькую сестру Анну, а также Клемент…
Хотя, пожалуй, тут я несколько просчитался. Несмотря на кроткий вид, она много требовательней прочих моих учениц, и мне весьма нелегко управлять ее переменчивым нравом. Нынче мурлычет, как котенок, завтра отталкивающе холодна; она словно получает удовольствие, побуждая меня поднимать на нее руку, и тотчас после этого пускается в заверения неземной любви и покаяние. Похоже, считает, мне это должно нравиться. Уверен, любителей найдется немало. Но я уже не семнадцатилетний юнец, чтоб попасть в сети дешевой жеманнице со смазливым личиком. К тому же у меня просто нет на нее времени. Часы мои столь же растянуты и изнурительны, как и у монашек. Ночь моя наводнена тайными занятиями, день заполнен благословениями, изгнанием нечистой силы, публичными исповедями и прочей повседневной дребеденью. Вслед за первым явлением Нечестивой Монахини случилось в дальнейшем еще несколько происшествий, которые могут иметь сатанинское происхождение, а могут и не иметь: срывание по ночам крестов с монашеского облачения; появление непристойных надписей в часовне на статуях святых; красные пятна на купели и на могильных плитах перед алтарем. Отец Коломбэн, однако, не дрогнул перед лицом этих новых возмутительных осквернений, и каждый день многие часы проводит в молитвах; время от времени выпадающий мне краткий сон спасает меня от крайнего переутомления, сестра Антуана заботится о том, чтоб я не страдал от голода.
Ну а ты, моя Жюльетта? Послушно ли ты будешь следовать моим наставлениям и как долго? Рынок в Барбатре свою роль отыграл. Очередной поход туда уже вызовет подозрения. Изабелла следит за мной несколько ревниво, сказал бы я, и ее отменно навостренная бдительность, точно стрелка компаса, неизменно направлена на меня. Считает, что отец Сент-Аман при всей его житейской мудрости слишком невинен и может не устоять перед женским коварством. Более жестокая к представительницам своего пола, чем любой мужчина к своим, Изабелла знает о присущей мне слабости и расценивает ее как доказательство моего милосердия. Если бы она сейчас прознала про мою связь с Клемент, то наверняка встала бы на мою защиту, будучи уверена, что сама девица совратила меня. Но поглядывает она на Жюльетту. Инстинкт указывает ей на истинного врага. Моя Крылатая трудится в пекарне — работа считается тяжелой, но все же это легче, чем рыть колодец. Жюльетта ко мне не подходит, хотя наверняка жаждет узнать хоть что-нибудь о дочери, и по-прежнему упорно напускает на себя вид тупой покорности, а это вовсе не вяжется с тем, что я знаю о ней. Лишь раз не удержалась, привлекла к себе внимание, когда старую монашку забирали в лечебницу. Наслышан, наслышан. Дурацкая выходка, и ради чего? Что так привязывает ее к этим существам? Душа у нее всегда была чересчур нежная. Ко всем, только не ко мне.
Нынешним утром я целых два часа, которые едва смог выкроить, провел у Изабеллы, чтобы ее исповедовать и вместе помолиться. У нее небольшой кабинет рядом со спальней; алтарь, свечи, ее портрет кисти Туссэна Дюберейля и серебряная фигурка Девы Марии, взятая из ризницы. В прежнее время я бы за милую душу прибрал к рукам и эту фигурку, как и все сокровища ризницы, но времена мелкого воровства давно миновали. Теперь я с серьезным и сострадательным видом выслушивал, усмехаясь про себя, пустословие балованной девчонки.
Мать Изабелла в тревоге. Она сообщает мне это с неосознанным высокомерием высокородного отпрыска: детские страхи под маской взрослого тщеславия. Ее преследует страх, признается мне она. О своей душе; о своем спасении. Сны ей, видите ли, снятся. Спит всего три-четыре часа за ночь — видно никак не угомонится природа, — и даже если забывается сном, он наполнен пугающими сновидениями, каких она прежде не знала.
— Какими же? — прищуриваясь, чтобы спрятать улыбку, спрашиваю я.
Хоть она всего лишь дитя, но чувства ее остры, интуиция поразительна. В другие бы времена я мог бы сделать из нее неплохую картежницу.
— Кровь! — тихо произносит она. — Мне снится, что кровь льется из-под могильных плит крипты и струится прямо в часовню. Потом снится черная статуя у дверей, и кровь хлещет из-под нее. Потом снится сестра Огюст, — говорю же, интуиция у нее поразительна, — и колодец. Снится, что кровь течет из колодца, который роет сестра Огюст, и кровь заливает меня всю с ног до головы!
Отлично. Мог ли я ожидать от своей маленькой ученицы воображения такой мощи? Замечаю, что у нее вокруг носа и на подбородке проступают прыщики, она явно нездорова.
— Ты не должна так изнурять себя, дочь моя, — мягко говорю я ей. — Самоотречение лишь может довести тебя до нервного срыва, что никак не споспешествует надежному завершению наших здешних трудов.
— В снах есть истина, — угрюмо бормочет она. — Разве не была окрашена колодезная вода? А причащение?
Я скорбно киваю. Трудно представить, что ей всего лишь двенадцать лет: изможденное личико, красные глаза — как у немощной старухи.
— Сестра Альфонсина видела в крипте нечто, — снова тихо произносит она, мрачно и в то же время властно.
— Тени, — коротко отзываюсь я, подливая масла в огонь.
— Нет, не тени!
Она сжимается вся, кривя рот, прикладывает руку к низу живота.
— Что с тобой?
Рука моя чуть задержалась у нее на спине; она отпрянула.
— Да нет! Нет, нет! — повторяет она, словно я ей в чем-то перечу.
Говорит, спазмом свело. Сильные боли, вот уже несколько дней. Пройдет. И будто хочет еще что-то мне сказать, на мгновение старушечья маска исчезает, я вижу лицо ребенка, каким она могла бы быть. Но вот она берет себя в руки, и в этот момент в ней явственно проступают черты ее дядюшки. Сходство меня радует; оно напоминает мне, что передо мной не простой ребенок, а отпрыск мерзкого, вырождающегося племени.
— Теперь оставьте меня! — высокомерно произносит она. — Я хочу помолиться одна.
Я склоняю голову, пряча улыбку. Молись, молись, сестренка! Роду Арно твои благие молитвы пригодятся скорей, чем ты думаешь.
3 ♥
3 августа, 1610
Прошлой ночью Жермена наложила на себя руки. Мы обнаружили ее нынче утром повесившейся на поперечине, наполовину спустившейся с нею в колодец. Под тяжестью тела деревянная стойка провисла, но не вырвалась из глиняных стенок. Еще немного, и труп осквернил бы колодезную воду гораздо опасней, чем краска Лемерля. Смерть Жермены была так же загадочна, как и ее жизнь. Поблизости мы обнаружили едва различимые непристойные послания на стенах часовни, а также на статуях, выведенные тем же черным жирным карандашом, которым была изуродована новая Дева Мария. Бернардинский крест был сорван Жерменой с манишки, остатки ниток из ткани аккуратно выдернуты, словно она хотела уберечь нас от позорного вида самоубийцы с крестом на груди.
Я лишь мельком видала ее лицо, когда ее извлекали из ее висячего упокоения, но мне показалось, что оно мало изменилось. Даже и в смерти рот ее хранил высокомерно-презрительное выражение, то, с которым всегда ожидают, как и получают, от жизни только самое худшее, и за которым прячется никому не ведомая нежная, легко ранимая душа.
Ее погребли без отпевания перед Часом Первым у скрещения дорог за монастырскими стенами. Я сама рыла ей могилу, вспоминая, как мы с ней рыли колодец, и очень тихо я произнесла слова скорби, обращенные к Сент-Мари-де-ля-Мер. Томасина хотела было проткнуть сердце усопшей осиновым колом, чтоб та не восстала из мертвых, но я не позволила. Пусть Жермена упокоится как может, сказала я; мы монахини, не дикари какие-нибудь.