Иванов подошел к Золотову.
Каждый раз, когда надо было приказывать Золотову, Иванов чувствовал, что не может заставить себя приказывать так, как положено. Ему приходилось продумывать про себя всё то, что он хотел сказать, но почти каждый раз произносились не властные, решительные — командирские — слова, а другие: вялые, заискивающие. В ответ Золотов обычно усмехался.
— Ты молодежь не отвращай, — тихо сказал Иванов.
— Глупостями занимаемся…
— У нас по плану тактика.
— Тактика, тактика! Ты соображай, что со связистов на учениях требуют, — связь! А мы салаг как стрелков натаскиваем. Тактика!..
— Планы не нами составлены…
— Солдат-связист нужен, а не план!.. Я и взводному сегодня скажу… А то раскиснут… Раскиснут, говорю, на учениях салаги!
Из-за поворота, от сосновой редкой рощи послышался надрывный гудок паровоза. Дым сливался с низкими серыми облаками. Перед собой паровоз толкал платформу с красным гробом, усыпанным еловыми ветками. На платформе стояли железнодорожники в форме, без шапок, женщины в чёрном.
Сметанин опустил голову.
«Для чего же все это? Для чего я родился и живу?.. Для чего эти роща, небо, паровоз?.. Все кончается…»
— Курить есть? — подтолкнул Сергея Панкратов, солдат второго года службы.
Шапка была сбита у него на затылок, некрасивое крупное лицо возбуждено.
Сметанин протянул ему сигарету.
— Должно быть, машинист был, — кивая на платформу, быстро заговорил Панкратов. — Это уж точно!.. Я знаю… У нас в депо тоже машинистов так хоронят. — Он выпятил толстые губы и прогудел: — Уууу… Батю в тот год хоронили, — сказал он тихо. — У него на перегоне под самой Казанью… сердце разорвалось… Я хоронить ездил… Отпуск дали…
Панкратов тоскливым взглядом проводил паровоз, отвернулся от дороги и зажал ладонями уши, чтобы не слышать непрекращающийся гудок.
Сметанин почувствовал жалость к этому полузнакомому парню, он хотел ему сказать что-то, но не знал, что… Сергей зажег спичку, поднес к сигарете, которую Панкратов крепко держал в зубах. Панкратов глубоко затянулся горьким дымом дешёвой сигареты. И вместе с его вздохом и взглядом, которым он посмотрел на Сметанина, Сергей перестал ощущать тоску от мысли, что все в мире кончается.
3
Оружие чистили без гимнастерок. В белых нательных рубахах, засучив рукава, стояли у длинных столов с бортами, в которых были прорези для автоматов. Около каждого лежали принадлежности для чистки и ветошь.
Работа шла неспешно. После нескольких часов на зимнем воздухе, после обеда, в тепле клонило ко сну.
Рядом со Сметаниным чистил автомат Маков, одногодок Золотова. Все части разобранного автомата аккуратно лежали перед ним на белой тряпочке.
Сверх масленок, протирки и ершика, отвертки с выколоткой, которые были у каждого, у него имелись всяческие деревянные инструменты для удобства чистки.
— Автомат ухода требует, вроде скотины… — медленно поучал Маков Сметанина. — Тут главное — не запускать. Запустил — хана, не дочистишься!.. Увидел на металле пятнышко, сейчас бери резинку — почисть, не сделаешь — после ржа… Ты как из магазина пружину вытаскиваешь?.. Гляди, глаз кому вышибешь… Дай-ка…
Сметанин смотрел, как Маков взял в свои короткие пальцы плоский рожок автоматного магазина, тихонько нажал на кнопку, продвинул крышку. Пружина медленно выползла ему на ладонь.
Это была простая работа, внимание к деталям которой давало возможность не задумываться о прошлом, о будущем…
Усвоение нехитрых навыков обращения с автоматом, само прикосновение к его деталям, запах промасленной ветоши, поучающий голос Макова — всё успокаивало, делало жизнь прочной.
Рядом у Ярцева от неправильного движения пружина вырзалась, дзвинькнула, отлетая в сторону.
— Гляди, что делаешь! — Золотов отошел в сторону. — Москвичи называются!..
Ярцев покраснел.
Сметанин посмотрел на Золотова.
«Маков тоже служит третий год, но ведь не орёт на каждого… А этот Ноздрев какой-то…»
— Чего уставился? Чисть, чисть оружие…
«Ноздрев…»
Ярцев нагнулся за пружиной, вправил её в рожок, закрыл его, затем проделал все сначала; пружина вылезла наружу с той же покорностью, что и у Макова.
4
— Класс взвода был небольшой, светлый и о теплый. Около двери прибита гладкооструганная доска с крючками вешалок; на них, заправленные аккуратно, будто одно целое, серые шинели, поверх шинелей светло-зеленые бушлаты. От дверей по низу стены в обе стороны — закрытые стеллажи, в них рации, телефоны, телефонные катушки с туго намотанными проводами, инструменты и прочее оборудование связистов, нужное и ненужное. Примерно раз в три месяца над «прочим оборудованием» нависала угроза: сам комбат, подполковник Мишин, производил ревизию стеллажам, выбрасывая все, что ему казалось лишним. После этого происходил новый этап накопления, который кончался так же плачевно.
— Даем точку! — Иванов встал из-за преподавательского стола. — Еще раз глянули на плакат; кисть руки должна быть свободной… Рядовой Андреев, не напрягай… не напрягайте руку… Развод ключей у всех нормальный? Начали… И, раз… и раз… и раз… Правая рука Сметанина держала телеграфный ключ; по команде Иванова он резко встряхивал кистью.
«Кажется, я никогда не выучусь… Превращать человеческие слова в туканье… Язык дятлов…»
Он вспомнил, как ещё в детском саду летом услышал на опушке леса дятла и подкрался к сосне, которую тот долбил. Птицы не было видно; он приложил щеку и ухо к теплой смолянистой коре ствола; внутри словно стучало сердце: «Тук, тук, тук…» И он тогда подумал, что дятел сидит внутри дерева.
— Рядовой Сметанин, вы что даёте?
— Я! — Сметанин встал.
— Все дают точку… Вам что, медведь на ухо наступил?
— Никак нет… Но абсолютного слуха не имею…
— Ваньку валять нечего. Не хотите во взводе связи служить, хотите в роту, так и скажите: хочу-де в роту…
— Буду служить, где прикажут!
— Садитесь!
— Товарищ сержант, разрешите вопрос? — поднял руку Расул.
— Пожалуйста.
— Почему ротой пугаете? Почему рота плохо?
Всюду служба…
— Гордость должна быть, раз ты связист… Нету гордости, связист разгильдяем будет… Нам разгильдяев не надо… Садитесь. Продолжаем…
5
Сергей Сметанин давал мало клятв в своей жизни, и только раз — на людях, когда его в третьем классе принимали в пионеры. От этого события осталось чувство неловкости; на торжественной линейке надо было подойти к знамени, затем произнести слоаа пионерской клятвы и после этого встать на одно колено и поцеловать знамя. Выйдя по скользкому паркету в пустоту середины актового зала, он быстро отговорил текст, стараясь не смотреть на два ряда мальчиков в белых рубашках. Перед вишнёвым полотнищем знамени с золотом букв и светлыми яркими портретами Ленина и Сталина он растерялся; забыв, на какое колено надо опускаться, на левое или на правое, опустился на оба и услышал смех ребят и смех пионера, который держал знамя. От этого сдержанного смеха он почувствовал себя навек несчастным, даже повзрослев, вспоминал об этом, краснея…
Сперва думали принимать присягу молодых солдат всем полком на плацу. Неожиданно установились такие морозы, что темными утрами бегали по визжащему снегу на зарядку в бушлатах и шапках. Было приказано присягать в казарме по подразделениям.
День присяги был объявлен выходным днем. Готовясь к нему с вечера, подшивали на полученные со склада мундиры полотняные подворотнички, купленные на первые солдатские деньги.
Иголка попалась Сметанину тупая и толстая, туго входила в плотный материал мундира. Пришить надо было таким образом, чтобы подворотничок высовывался над воротником на два миллиметра. Сергей исколол пальцы, но тонкий лоскут полотна то шёл волнами, то кособочился.
— Посмотри… Нет, ты посмотри, Сережа, какой у меня мундир! — приговаривал Расул, весело глядясь черными глазами в треугольный осколок зеркала, прислоненный на подоконнике к темному стеклу.
— Чёрт с ними, с мундирами!..
— Ты не в духе? Почему?
— Расул, ты слишком затянулся, отпусти ремень,—
Ярцев уже стоял в парадной форме; пуговицы, пряжка ремня, надраенные асидолом, сияли золотом в электрическом свете; лишь тонкие его ноги, противореча щёгольству мундира, болтались в голенищах кирзовых лапог. — Кончай психовать, Серега; подшивайся быстрее, пойдем на пару Иванову докладывать…
— Иди, — сказал Сметанин.
— Ну, что, салаги, с кем в шахматишки? — спросил Золотов, входя в класс. — Не сдюжишь никак?
Расставляй фигуры, я тебе подошью. — Он потянул мундир из рук Сметанина.
— Иди, — сказал Сметанин.
— Ну, что, салаги, с кем в шахматишки? — спросил Золотов, входя в класс. — Не сдюжишь никак?
Расставляй фигуры, я тебе подошью. — Он потянул мундир из рук Сметанина.
Золотова вводило в азарт то обстоятельство, что каждый раз, играя со Сметаниным в шахматы, он проигрывал; Сметанин делал ходы, почти не задумываясь, небрежно двигал пешку или бросал по диагонали слона… И говорил-то он в конце игры уже не «мат», а «опять» и улыбался.
Прежде во взводе Золотов обыгрывал всех.
— У самого руки есть, — сказал Сметанин.
— Расставляй… расставляй… Смотри, как я сварганю.
Золотов достал из ящика своего стола жилку проводника, пассатижи, откусил ими нужную длину жилки; выставив крепкие белые зубы, зажал ими проволоку и вытащил её из жилки. Он взял из рук Сметанина мундир, оторвал подворотничок, обернул материал вокруг жилки и начал подшивать.
— Игла у тебя дрянь… Расставил?
— Какими играть будешь?
— Загадывай.
Сметанин заложил в кулаки белую и чёрную пешки.
— Изладил, — бросая на стол мундир, сказал Золотев. — Левую, — указал он на руку Сергея.
Сметанин разжал ладонь.
— Ба, опять чёрные… Судьба такая.
— Ты ему мундир отлично заделал, — сказал Градов. — Дай жилки, товарищ ефрейтор…
— Возьми в ящике. Да не всю хватай.
— Достанем ещё, товарищ ефрейтор…
— Играй белыми, мне все равно. — Сметанин повернул доску белыми фигурами к Золотову.
— Нашелся Ботвинник! — Золотое вернул доску в прежнее положение.
— Рядовой Сметанин, — приоткрыв дверь и не заходя в класс, сказал Иванов, — у вас как койка заправлена?
— Была нормально.
— Идите посмотрите и переделайте…
— Я не виноват, если на ней кто-то валялся…
— Не пререкайтесь, а выполняйте!
— Солодя, чего ты к нему цепляешься?.. Видишь, мы в шахматы наладились. Какие койки, когда через двадцать минут отбой? — Золотое сидел на стуле в расстёгнутой гимнастерке и рассматривал фигуры на доске. — Ходи, — бросил он Сметанину.
— Вас не спрашиваю, не встревайте, не разлагайте молодых солдат…
— Опять конем походил… Так… — Золотов двинул пешку и повернулся к Иванову. — Ты чего покраснел?.. Не лопни, смотри…
— Встать! — вдруг крикнул Иванов.
Золотов медленно встал и тяжёло посмотрел на сержанта.
— Объявляю вам два наряда вне очереди! — сказал Иванов.
— Замучаешься, друг мой… Скучный ты человек… — Золотое нарочито зевнул.
Сметанин быстро встал.
— Товарищ сержант, я сейчас все сделаю! — Боком мимо Иванова Сергей вышел из класса.
«Не хватало только, чтобы люди из-за меня ругались…»
Кровать была действительно слегка примята. Сметанин сдернул одеяло, простыни, разбил руками неровности матраца, натянул одну простыню, а вторую сложил так, что по краям образовались маленькие валики. Эту хитрость он подсмотрел у старослужащих в роте; теперь, когда он накрыл всё одеялом и туго заправил его под матрац, постель гляделась ровно, как кирпичик.
«И мы не лыком шиты…»
— Тозарищ сержант, ваше приказание выполнено! — подошел Сметанин к Иванову.
Сержант кивнул.
— Разрешите вопрос, товарищ сержант…
— Пожалуйста…
— Товарищ сержант, можно мне сегодня не ложиться спать?
— Это как понимать-думать?
— Жалко постель мять.
— Спать положено каждую ночь, — серьезно и убеждающе сказал Иванов. — А койки положено заправлять каждое утро… Жизнь и всякое дело состоят из мелочей… Сегодня койку не заправил, завтра… Ясно?
«Я пошутил», — хотел сказать Сметанин, но, взглянув на Иванова, который смотрел на него внимательно и грустно, сказал:
— Так точно, товарищ сержант, ясно!..
Утром в казарме, освещенной сквозь замерзшие окна холодным светом солнечного дня, рядовой Сметанин, стоя во второй шеренге строя связистов, услышал свою фамилию, слегка хлопнул левой рукой по плечу впереди стоящего и, когда тот, шагнув вперёд и вправо, пропустил его, сделал несколько шагов на середину перед строем, чётко развернулся лицом к товарищам, взял из рук старшего лейтенанта Углова текст присяги и начал читать слова, которые давно знал наизусть:
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…
IV
1
По легкой лесенке надо было взбираться на дощатый трамплин на самой верхотуре парашютной вышки. Отсюда был виден весь город на береговом холме, заснеженный, с вымпелами дымов.
Ветер нещадно прохватывал сквозь бушлат; каждый, кто забирался сюда для тренировочного прыжка, хотел быстрее очутиться на земле.
Занятия по парашютнодесантной подготовке взвод связи проводил вместе с седьмой ротой. Один из солдат роты, надев подвесную систему, затоптался было на площадке. Те, кто стоял рядом с ним, начали подбадривать его; снизу засвистели.
Сметанину подумалось, что он не задержится с прыжком, хотя бы для того, чтобы не слышать свиста.
Уменьшенная сверху казарма, городская даль, паровозное депо в клубах дыма и пара занимали внимание Сергея, пока он дожидался своей очереди на помосте, пока пристегивал лямки подвесной системы. Проверяющий осмотрел крепление, кивнул:
— Пошёл…
Сергей мысленно быстро сосчитал до трех; не давая себе расслабиться, шагнул вниз…
— Ноги! Ноги! — услышал он крик и вспомнил, что при приземлении ноги надо сдвигать вместе и поднимать под углом к земле… Но было поздно…
— Как же ты приземляешься, — строго сказал старший лейтенант Углов. — И выпрыгиваешь безобразно. Вот-вот. — Углов показал вверх на солдата, у которого ноги при прыжке дернулись, как у игрушечного клоуна на веревочках. — На первый раз тебе двойка… Давай на «бис»…
— Товарищ старший лейтенант, разрешите я с ним, — сказал Ананьев.
— Ну-ну, помоги товарищу…
— Да у меня у самого плохо получается…
— Ананьич у нас сознательный… Только в Чебоксарах такие, — засмеялся Панкратов.
— Да иди ты к черту, хочу и прыгаю… Пошли… — Ананьев потянул Сметанина за рукав.
Сергей ещё раз полез на вышку вместе с Ананьевым, уже не разглядывая город, а репетируя прыжок в уме…
Через два дня должны были начаться прыжки с аэростата. Ждали, когда утихнет ветер…
2
Наконец погода установилась. Полк на лыжах двинулся к аэродрому.
Взвод связи обошли уже три роты, вышедшие из расположения части позже. Движение связистов тормозил Магомедов.
Расул стыдился своего неумения ходить на лыжах. Он страстно желал бегать на них так же легко, как другие; но то, что на первый взгляд казалось простым — одновременные совмещенные и беспрерывные движения рук и ног, — не давалось ему.
Ещё тогда, когда лыжи только получили и надо было оборудовать их — поставить мягкие крепления, просмолить, раскатав тугим пламенем паяльной лампы смолу на подошвах лыж, подогнать палки, то есть сделать вкусную в своей простоте и смолистых запахах работу, — Расул, сидя один в отсеке холодного коридора перед умывальней, где стояли ящики для чистки сапог, смотрел с ненавистью на лежащие перед ним дощечки с загнутыми носами, на бамбуковые палки с кольцами…
Лыжня первого кросса на десять километров была проложена огромным эллипсом по бесконечному полю. Расул, не скользя, а поднимая, как при ходьбе, обутые лыжами ноги, плелся далеко сзади.
Его обгоняли и обгоняли солдаты; он чувствовал себя несчастным.
Окружающая его равнина вызывала никогда прежде не испытанное им чувство тоски; едва он поднимал голову от лыжни, оглядываясь окрест, его взгляд скользил по заснеженной плоскости, не задерживаясь ни на чем до самого горизонта; в памяти возникали то корявые, то сглаженные лесами хребты, за которые можно было заглянуть только в воображении.
— Мы на команду «отставить» нарвемся, — сказал в спину Углову шедший позади него Золотов.
Углов утром подобрал удачно мазь, и теперь ему казалось, что лыжи несут его сами.
«Какое сегодня скольжение! Жалко, что надо идти медленно, сейчас бы рвануть… И что это Андрей ворчит, как старик… Прыжки кончатся часа в три… Обедать буду дома… Раньше говорил Нине:
«Не готовь, не готовь дома», — все в столовых, а теперь — только дома… Старею! И то — двадцать восемь… Уже двадцать восемь, и все взводный; лыжи, автоматы, противогазы… Радиоинженер называется… Ну-ну, не нюниться… В следующем году — в академию…»
— Обеда нам сегодня не видать, — сказал Золотов.
Углов обернулся:
— Ефрейтор Золотов, вместо того чтобы ворчать, возьмите одного человека и помогите Магомедову…
— Есть помочь! — отрубил Золотов.