— Продай мне чудо-камень, — шепчет, — деньги большие дам.
Рассердился Миклуша:
— Сказал — не продам! Бесценный он, камень-то. Дорог сердцу моему.
Загорелись в глазах у Отъясова холодные огоньки и потухли.
— Ну, как хочешь, — говорит, — потом только не пожалей.
С тех пор и разговору у них не было о чудо-камне. Только выходит однажды Миклуша из избы. Открыл дверь, глядит: рубашка белая мелькает. Признал он слугу Отъясова Тишку.
Миклуша на это внимания не обратил. Одна думка засела в голове: как бы опять чудо-камень выискать.
Пошел как-то Миклуша в ночной развед и выискал снова «камень чудодейственный». Ночью огнем горит, а днем плохонький, зелененького цвета. Как глаза кошки изменяется.
Взял Миклуша для огранки три камня таких. Два маленьких с булавочную головку, а один большой, как яблоко.
Принес Миклуша их домой, стал обрабатывать. Маленькие совсем трудно поддавались огранке, все же ухитрился парень — нанес семнадцать граней. Положил перед собой камни, разглядывает, любуется. Вдруг постучались. Встал Миклуша, подошел к двери, прислушался.
Слышит голос приказчика Отъясова.
«Не с добрым намерением он ко мне пришел», — подумал горщик и стал прятать свои «чудодейственные камни»: два маленьких за щеку, а большой некуда девать… В избу уж ломятся, заклад сорвали…
Увидел Миклуша вспотевшее лицо Отъясова, за которым Тишка да одноглазый Стип, и понял, зачем тогда Тишка у его избы околачивался. Подслушивал.
— Чего поделываешь, Миклуша? — обратился приказчик, — самоцветы прячешь?
Миклуша молчит.
— Прячет, прячет, — визгливо запищал Тишка, — вон в руках-то чего держит. Поглядите-с.
Отъясов наморщил лоб.
— Где чудо-камень нашел, дурак?
— Не находил я ничего…
— Врешь! — заорал Отъясов. — Это что? — и указал на руку, из которой между пальцами шли лучи.
Миклуша молчал.
— Самоцветы от казны утаиваешь! — не переставал приказчик.
— А сам ты от казны не утаиваешь камни-то? Что получше — себе в шкатулочку, а потом продаешь, — не вытерпел Миклуша.
Отъясов побагровел.
— Дай сюда чудо-камень!
Попробовали разжать руку Миклуши, насели Тишка и одноглазый Стип. Подмяли и чем-то тяжелым по голове стукнули…
Очнулся Миклуша в подвале. Темнота кругом. Только из решетчатого отверстия полоска света идет.
Зазвенели ключи за стеною.
Вошел Отъясов с подручными.
— Ну, как, Миклуша, темненько? Ха-ха-ха! Посиди, посиди, авось опосля самоцветы не будешь скрывать, — хрипел Стип.
Отъясов к Миклуше подошел вплотную.
— Открой место, где чудо-камень нашел, и мы тебя выпустим.
— Убирайся отсюда, — закричал Миклуша, — Убирайся!
Разгневался Отъясов, и на другой день погнали Миклушу, закованного, в Березовск, на каторжные работы. С тех пор ничего и не знают о нем…
А с Отъясовым после этого вот какая история приключилась.
Прибрал он чудо-камень и захотел перепродать какому-нибудь иностранцу, коих много шаталось по Уралу, за огромную цену. Заключил сделку, а в это время наехала нежданно-негаданно проверочная комиссия. Зашли государственные люди на «шлифовальную мельницу».
Отъясов, хоть и припрятал все, да ненадежно. Обнаружил один из чиновников в стене бугор, пощупал, рванул, штукатурка посыпалась, а оттуда бочок шкатулки искусной работы виднеется. Достали ее, открыли и удивились. В шкатулке изумруд, чуть не в ладонь, демантоиды огромных размеров, о хрусталях и говорить не приходится и еще множество камней ограненных…
Схватили Отъясова и отправили в черной карете под стражей с оголенными шашками в Петербург.
Комиссия пробыла недолго в городе. Забрав уворованные Отъясовым самоцветы, направилась в столицу, а там сдала в царскую казну отобранные камни.
Только государственные-то люди тоже были нечестны. Выкрал один чиновник чудо-камень, да несколько изумрудов, а потом продал иностранцам.
Увезли они чудо-самоцвет далеко-далеко, в город и положили в самый главный музей.
Лежит там, говорят, теперь чудо-камень, иностранцы удивляются: «Хорошо камень огранен, уральской грани».
А ночью, когда уйдут все из музея, чудо-камень малиново-красным огнем зажигается. И если смотреть прямо в точку, где выходят лучи, можно увидать улыбающееся лицо Миклуши.
Владимир ГилевБогатик
Давным-давно это было. В то время места наши глухие, звериные были. Жили в них орды татарские, неспокойные. Ходили полчищами да дрались друг с другом.
Жили три брата. Были они князьями своих родов. У каждого была своя сила военная, несметная, и все они были храбрыми да воистыми.
Старшего брата звали Салтысарек, второго — Першин, а третьего — Ниап.
Вот раз напала на них вражья сила несметная таких же ордынцев, как и они.
Долго шла кровопролитная резня. Шибко бились братья, каждый на своем поле ратном; бились до последнего воина, не уступая врагу. Но враг был сильнее, и победа осталась за ним.
Первым убили Салтысарека, остатки его рати разбежались. Потом убили второго брата Першина, а третий брат Ниап убежал в тайгу Боровлянскую и там долго скрывался; но враги следили за ним, нашли и утопили в лесной речке. Она и получила его имя — Ниап.
У Першина был зять Тебеняк. Он сражался вместе со своим тестем и погиб с ним от вражьей руки.
Остатки верных воинов похоронили Першина и на могиле его насыпали большой холм. Холм стал называться Першинским. Зятя Тебеняка похоронили на берегу реки.
Вот и пошли названия: озеро Салтысарекское (ныне Салтосарайское) и село того же названия, бугор Першинский и село Першино, речка Тебеняк и лесная речка Ниап (обе они принадлежат к системе реки Оби).
Ордынцы-победители разграбили селения побежденных и ушли, а остатки разбитых, войск поселились около речек. Где семья, где две, и так жили одиноко, по-полевому, и никто о них ничего не знал.
Однажды пришел в этот край русский донской казак Ермак Тимофеевич со своими товарищами-казаками, завоевал этот край сибирский и подарил его русскому царю. А царь за это простил Ермаку бунты, подарил атаману шубу с плеча своего и кольчугу железную.
Сибирь мало-помалу стала входить в русское-царство, но русские люди не сразу пошли на жительство в просторную, таежную глушь Зауралья.
И жили в таежной стороне только звери да птицы, да ветер гулял по лесным чащобам, шумел в них неумолчно. А сколько тут было простору — никто не измерял и не считал. А сколько тут было гор и рек — никто не видал. И если бы нашелся какой смельчак, так тут и потерялся бы, заблудился. Ох, и страшно было попасть за Урал!
В ту пору пошла молва о Першинском кургане, что в нем, мол, великий клад зарыт и что надо большим умельцем быть — тогда тот клад добудешь.
Кое-где в глухих деревушках были «особые» люди знахари-шаманы. Они «водились» с «нечистой силой», она-то и открывала им все тайны и клады всякие.
Много смелых людей приходили к шаманам, получали от них наставления о взятии кладов за богатые подарки. На Першинском кургане появилось много ям-раскопок, но клад никому не давался в руки.
В числе первых жителей поселка Першино был одинокий детина Пантелей.
Жил он в маленькой хатке, от всех сторонился. Говорили, что он с нечистой силой водится.
Не раз видели люди Пантелея у Першинского кургана. А Пантелей решил попытать свое счастье — поискать клад в Першинском кургане.
Вот на Иванов день в полночь Пантелей зашел на вершину кургана. Ночь эта бывает темная-темная, как слепота, и только в эту ночь даются клады. Пантелей расстегнул ворот рубашки, встал спиной к северу и начал копать железной лопатой смело и уверенно.
Вдруг слышит Пантелей позади себя сильный лошадиный топот, как будто прямо на него бежит табун лошадей. А обернуться или посторониться нельзя — клад уйдет. Пантелей копает и копает.
Топот стих, но поднялся сильный шум от порывов ветра. Еле держится на ногах Пантелей, но копать не перестает… Затих и ветер.
Вдруг затрясся весь курган… Чуть не упал Пантелей. И не успел опомниться, как ослепило его огненным светом, вырвавшимся из ямы, которую он копал. Лопата выпала из рук Пантелея, и он стоял весь в пламени. Из пламенного свет перешел в белоснежный, и тут из ямы тихо-тихо выкатилась золотая карета. В ней сидела девушка с распущенными волосами. В тот миг Пантелей должен был схватить руками карету и крикнуть «чур моя!» Но Пантелей стоял, как зачарованный, и не схватил, и не крикнул: не мог глаз оторвать от девушки.
Карета момент как бы помедлила уходить, и девушка смотрела на Пантелея, словно ждала, но потом карета покатилась по склону кургана вниз быстро-быстро и скрылась вдали.
А свет от нее шел, как от солнца, и слепил Пантелею глаза. Когда все видение кончилось, Пантелей сказал громко: «Ушло мое счастье!»
И стоял Пантелей на вершине кургана до самого рассвета.
Потом сошел с кургана и увидел след золотой кареты. След этот превратился в речку, и люди назвали ее Богатик, так как в ней скрылось золотое богатство, которое упустил Пантелей.
Прошли годы. Поселок Першино увеличился. Першинский курган уменьшился.
Пантелей превратился в седого старика, но клада забыть не мог. Он часто ходил на Богатик, купался в нем, удил рыбу и все думал, как бы вернуть клад.
Раз пошел Пантелей с железной лопатой, может быть, с той самой, с которой был тогда на кургане, и стал копать берег Богатика. И к великому удивлению своему нашел тут краски: желтую, бурую и черную.
Скоро узнали все першинцы и стали копать эти краски в Богатике.
Ольга Сазонова Рисунки Б. ПлетневаТайна булата
В 30-х годах прошлого столетия появился в Златоусте молодой инженер горных дел Аносов. Инженер обратил на себя внимание горожан упорным любопытством к старым саблям азиатской поделки.
Хорошо зная башкирский язык, он бродил по окрестным башкирским селениям, разыскивая клинки, покупал их и долго рассматривал. Горные инженеры, глядя на него, пожимали плечами:
— Зачем тебе, Павел Петрович, старые клинки? — удивлялись они.
Аносов отмалчивался. Только с самыми близкими друзьями он бывал иногда откровенен.
— Посмотрите на этот клинок, — говорил он, показывая на узорчатый булат. — Как новенький, а ему, самое малое, лет двести. Быть может, сабля эта не раз обагрялась кровью, сшибалась с другими клинками, но осталась нетронутой. Твердость таких клинков мало с чем можно сравнить. А сделан он втайне. И родину его едва ли удастся кому узнать. Это секрет. Потому-то и ценятся такие клинки на вес золота. А что если у нас бы открыть секрет производства дамасских булатов? Как бы прославился этим Златоуст?
— Пожалуй, дело это и хорошее! — соглашались друзья, — только вряд ли что выйдет.
— Почему же не выйдет? — горячился Аносов, — Разве наш оружейный завод работает плохо? Разве он не один из лучших в России? Только бы узнать, как изготовляется булатная сталь, а приготовить ее сумеем. Я сделаю все, что могу, для открытия тайны булата, которая скрыта где-нибудь в Азии.
— Ну что ж, если так, ищи секрет, в случае чего поможем.
И Аносов искал, но поиски его не дали результата. Он только убедился, что настоящего дамасского клинка он даже не приобрел.
Как узнать секрет? Как сделать клинок из стали настолько твердым, чтобы он не уступал своим «заморским» собратьям?
Прошел год. Тайна оставалась тайной. Но вот однажды, возвращаясь с завода, инженер увидел идущего навстречу башкирина. Поровнявшись с Аносовым, башкирин остановился, заглянул ему в лицо и тихо заговорил:
— Это ты собираешь старые сабли? Есть ли у тебя еще такая?
Незнакомец поднял край азяма, Аносов обомлел: небольшой клинок, переливаясь всеми цветами, ярко блестел на солнце, узор великолепной художественной вырезки украшал булатную сталь, ручка была сплетена сложным рисунком из золотых и серебряных прутьев. Очнувшись от оцепенения, Аносов крикнул:
— За сколько отдашь?
— Сто рублей и слово твое.
— Получай деньги, — заторопился инженер, протягивая руку к клинку.
— Погоди, русский, — остановил продавец булата. — Дороже денег мне честь этой сабли. Обещай никогда не обернуть ее против бедного народа? Смотри, держись слова. Сабля эта была в руках Салавата батыра. Храни ее, честь.
«Все в этом крае овеяно легендами и тайнами», — думал счастливый Аносов, торопясь домой.
Дома еще раз осмотрел клинок. Да! Это был настоящий дамасский булат. Все собранные им сабли казались жалкими по сравнению с этой. Он подбежал к стене, схватил из коллекции самый лучший клинок и рубанул булат. Сабля со звоном переломилась на лезвии вновь купленного клинка.
Где достал башкирин этот клинок? Может быть, он знает историю его? Тогда можно попытаться раскрыть секрет изготовления булата. Аносов побежал к месту покупки, но там уже никого не было.
Утром разнеслась весть, что инженер куда-то уехал и, повидимому, надолго.
Аносов поехал в Башкирию разыскивать таинственного хозяина булата. Долго он кочевал по селениям Башкирии, расспрашивая стариков о чужеземных саблях, но своего знакомого так и не находил.
И вдруг в одной из маленьких деревень был остановлен самим башкирином.
— Признал? — спросил, блеснув глазами, башкирин.
— Я у тебя купил клинок?
— Верно, — сказал башкирин. — Идем ко мне в дом. Ночь проведешь спокойно. Холодно не будет. Пойдешь?
— Идем. Как зовут тебя?
— Юлым Алиев.
Дома у Юлыма за кумысом Аносов спросил:
— Послушай, где достал ты саблю, которую мне продал?
— Она досталась мне от отца, — ответил Юлым. — Этой саблей гордился отец. Клинок дал ему за храбрость Салават Юлаев. А батыру прислали его в подарок из Киргизии. Дорогая эта сабля. Куплена она где-то далеко за табун лошадей в восемьдесят голов. Я никогда не продал бы саблю, если бы не нужда. Ты береги ее. Она давно и хорошо служит башкирскому народу.
За-полночь длилась беседа, а наутро два всадника покинули деревню.
Долго путешествовали они в поисках хотя бы смутных вестей о булате. Но обширные башкирские долины, киргизские сырты, дремучие леса и скалистые горы цепко держали тайну булата.
Ни с чем вернулся в Златоуст Аносов, но неудача не поколебала его. Напротив, поиски увлекли еще сильнее. Отдохнув, он снова отправился в путешествие.
Тянулись годы. Под видом то купца, то нищего, Аносов пробрался в Афганистан, Хиву, Бухару.
Наконец, в одной из поездок ему как будто повезло. Радостный ехал он рядом с Юлымом на тонконогом иноходце в Златоуст. В рукаве куртки был плотно зашит небольшой клочок бумаги, на котором, шифрованными знаками была записана шихта и температура плавки заветной булатной стали.
На второй день приезда в Златоуст Аносов принялся за работу. Созвав своих помощников и взяв с них клятву молчания, он рассказал им рецепт изготовления твердой стали. Несколько дней плавили они сталь по добытому рецепту. С нетерпением ждал инженер исхода плавки. А когда выплавили первый клинок, ему пришлось горько разочароваться. Правда, сталь, из которой слили клинок, была хороша, но все же это была не булатная сталь. Выплавленный в лаборатории клинок перерубал лишь шерсть, тогда как настоящий булат легко перерубал тончайший газовый платок. Огорченный стоял Аносов у пробных станков, потом посмотрел еще раз на неудавшийся клинок и медленно побрел из лаборатории…
С этих пор Павла Петровича Аносова в Златоусте долго не видели. В башкирских селениях рассказывали, что он, захватив с собою нового проводника, скрылся неизвестно куда.
А Аносов опять поехал искать, казалось, неуловимую тайну. С трудом пробрался он в Персию, а оттуда, переодевшись арабом, в Дамаск — сердце жаркой Аравии.
После долгих скитаний путники очутились в сирийской пустыне. Каменистая равнина простиралась перед ними. Аносов ехал со своим проводником Мослемом аль-Шари на гнедой арабской лошадке.
— Что это такое? — спросил Аносов у проводника, указывая на черную полосу на горизонте.
— Эль-Шабл, — ответил Мослем аль-Шари.
— Дамаск! — встрепенулся Аносов.
Они прибавили ходу.
Появились первые укрепления: дамасский оазис дает себя знать за несколько километров. Глаза, утомленные однообразием пустыни, отдыхают на яркой зелени садов. Но сады сменяются каменными стенами, узкими, извилистыми улицами.
«Так вот где прячут секрет булата!» — думал Аносов, молча следуя за проводником.
В тесном грязном переулке проводник остановил его перед каким-то домом и постучал. Высунулось лицо хозяина с узкими глазами и смоляно-черной бородой. Увидев проводника, он выкатил большие глаза.
— Мослем аль-Шари!?
Когда Мослем привел путешественника в комнату с гладкими стенами, Аносов сказал:
— Спасибо, Мослем! Тебя порекомендовал мне Юлым, и ты оправдал мое доверие. Мы в Дамаске! Теперь-то мы отыщем этот секрет! Знаешь ли ты, где тут рынок?
— Знаю, торговать сюда ходил с караваном купца. Хозяин наш поможет, он друг мне.
— А продают здесь сабли?
— Их, много на дамасском рынке, но самые лучшие привозят только весной.