Танцевали вторую фигуру. Кавалер вернулся к даме и, делая с ней круг, сказал:
— Соло не чеснок-с. Вот ежели чесноку забыть в огурцы положить, то можно весь бочонок испортить. А ежели черносмородинный лист да укроп, то и еще хуже.
Девица вспыхнула.
— Неужели вы думаете, что так приятно для образованной барышни про огурцы с капустой слушать! Вот уж не девичий-то разговор! — огрызнулась она.
— В таком разе мы сейчас девичий заведем, и это уж будет по вашей части, — нашелся кавалер. — Ягодное варенье изволили летом варить?
— Варили. Ну, и что ж из этого?
— Нет. Я к тому, что малина нынче из-за дождливого лета не удалась.
— А у нас удалась. Только послушайте, ежели вы не можете образованный разговор про театр вести, то хоть бы критику в кого-нибудь из гостей пущали. Все-таки было бы интересно. Смотрите, сколько серого народа на свадьбе и даже ни одного офицера. Вон какая тумба в ковровом платке стоит. Она давеча три груши со стола из вазы взяла и в карман запихала.
— Которая-с? — спросил кавалер,
— Да вот эта в длинных бриллиантовых серьгах и в лиловом платье.
— Это наша маменька-с. Только оне не для чего-либо прочего груши взяли, а чтобы внукам домой гостинца снести.
Девица сконфузилась.
— Я не про эту, я совсем про другую… — заминала она.
— А хоть бы и про эту-с. Не извольте беспокоиться, мы их сами за тумбу считаем.
— Нет, нет, я вон про ту, что в синем платье.
— А в синем платье невестка наша. Вдова-с. Два кабака у ней, и сама кабаками заправляет. Только, разумеется, молодцы на отчете стоят. Это бой-баба-с, а уж вовсе не тумба. Она пятерым мужикам глотку переест.
— Господи! Да что вы все то о мелочных лавочках, то о кабаках. Неужели не можете о театре разговор начать?
— Извольте. Жирофлю[20] недавно в Буффе смотрели.
— Ну и что же? Интересная игра?
— Игра-то интересная, госпожа актриса на совесть свою роль доложила публике, но у меня с новым сюртуком вышло недоразумение. Весь в краске перепачкался. Стулья были выкрашены масляной краской и не высушены. Очень многие из публики за это ругались… Нам начинать фигуру. Пожалуйте галопом… Вот уж теперь совсем будем капусту рубить.
— Пожалуйста, без капусты…
— Да что ж делать, коли похоже.
И кавалер, обхватив девицу, понесся галопом. [21]
ТОРПЕДА
Часу в восьмом утра младший дворник одного из больших домов с множеством мелких квартир, проходя по двору за вязанкой дров, заметил на стене флигеля нечто такое, что сразу обратило его внимание. Из форточки четвертого этажа была проведена в форточку третьего этажа тоненькая бечевка, и по этой бечевке передвигался вниз сам собой какой-то бумажный сверток. Сверток дошел до окна форточки третьего этажа и стал ударять по стеклу, то поднимаясь на некоторое расстояние, то опускаясь. Ни в окне четвертого этажа, ни в окне третьего никого не было видно.
— Что за оказия? — подумал дворник и передвинул, шапку со лба на затылок. — Сама движется, сама и по стеклу бьет… Нет тут дело неладно, тут что-то подозрительное… — продолжал он.
А бумажный сверток, вздетый на веревку, между тем все барабанил да барабанил по стеклу форточки.
— Надо старшему дворнику сказать, такую вещу оставлять нельзя… — решил дворник и побежал под ворота. — Силантий Герасимыч, а Силантий Герасимыч! Выдь-ка сюда, — сказал он старшему дворнику, приотворив дверь дворницкой.
— Что там такое стряслось? — откликнулся старший дворник, расчесывавший себе после бани перед осколком зеркала волосы гребнем, предварительно смазав их деревянным маслом.
— Подь, говорю, сюда. И впрямь что-то стряслось.
— Из трубы выкинуло, что ли?
— Хуже… Да брось ты чесаться-то!
— Неужто опять чердак обокрали?! — вопросительно воскликнул старший дворник, бросив чесалку, и без шапки выскочил на двор бормоча: — Так и знал, что уж сегодня беспременно должна какая-нибудь пакость случиться. Сон такой видел…
— Чердаки целы, — успокоил его младший дворник. — А вот посмотри, что здесь-то у нас за причина… Видишь?
Младший дворник указал на стену флигеля.
— Ничего не вижу. Вот те крест, ничего не вижу, — отвечал старший дворник.
— А веревку не видишь разве из форточки четвертого этажа в форточку третьего этажа?.. Зачем эта веревка? В каких таких смыслах? Где ж сверток-то? — рассматривал младший дворник. — Давеча тут сверток трубочкой такой по веревке спускался и вон в эту форточку барабанил. Видимости никакой, никто, кажись, его руками не трогает, а сверток сам по стеклу барабанит.
— Что ты брешешь? Какой такой сверток! Вишь, спозаранка-то глаза налил!
— Ей-ей, Силантий Герасимыч, сверток давеча был. Вот уж теперь нет свертка. Стой! — крикнул младший дворник. — Свертка нет, так вон письмо кверху на веревке поднимается. Видишь?
— Письмо и есть, — в раздумье проговорил старший дворник. — Кто ж бы это его поднимал? Личностев никаких подозрительных не видел.
— Давеча сверток вниз спускался, а теперь письмо наверх поднимается, — пояснял младший дворник. — Вон уж поднялось к форточке… Барабанит… Видишь, барабанит по стеклу… А кто барабанит — силы невидимые.
— Тут машина… иначе и быть не может… — решил старший дворник. — Дело, брат, совсем не ладно. Хорошо, что ты заметил. Надо караулить.
— А вдруг, пока мы будем караулить, тут что-нибудь стрясется?
— Что стрясется-то?
— Да вдруг разорвет всю эту машину? Кто ее знает, какая она такая… Может быть, это… Как оно?.. Вот это самое… Ну, вот что в газетах-то писали. Вот что еще разрывается-то…
— Динамит?
— Ну, вот, вот… — подхватил младший дворник. — Динамит и есть.
— Фу, руки, ноги задрожали… — пробормотал старший дворник и даже присел, опустив коленки. — Беги, Василий, скорей к управляющему, — засуетился он, — Или нет, стой, я сам… Управляющего-то теперь дома нет… Давеча чем свет уехал. Беги скорее за городовым… Или лучше стой тут на карауле, а я сам побегу.
— Боюсь, Силантий Герасимыч, как бы не разорвало… Лучше уж я вон на ту сторону, в тот флигель, в подвал пойду, да из подвала… Стучится ведь письмо-то в форточку…
— Стучится и есть. Ах ты, господи! Вот не было-то печали! Залезай в подвал, а я за городовым на угол побегу.
Старший дворник бросился за ворота и минуты через две вернулся с городовым.
— Видишь веревку?.. А письма-то уж нет… — указывал он городовому на флигель.
— Взяли письмо, взяли… — шепотом рассказывал младший дворник, выскакивая из подвала. — Отворилась эта форточка, а я гляжу… Потом вижу, высовывается рука, черная-пречерная такая и вся в шерсти. А я смотрю. Вдруг рука берет письмо, и форточка захлопнулась. А по двору треск… Словно вот из ружья.
— Выстрел? — спросил городовой.
— Не то чтобы выстрел, а вот как будто бы стон или на манер шипения.
— Что тут делать? — сказал старший дворник городовому.
— Надо скорей караул к дверям квартиры поставить… И чтоб ни единого человека не выпускать. А я побегу за околоточным… Сзывай скорее дворников.
— Василий! Беги на задний двор. Да Павел ушел в трактир чай пить, так пошли кухаркина сына из 12-го номера за ним в трактир.
— Тише вы! Не разглашайте… Надо действовать секретно. Погоди до околоточного. Стой оба тут, смотри на веревку и ни с места.
— Не торпеда ли это, Семен Ларивоныч? — спрашивал старший дворник у городового.
— Черт ее знает! Все может случиться. Может быть, и торпеда.
— Мы давеча думали, не динамит ли…
— Чьи квартиры?
— Вверху мещанка Карапузова, а внизу полковница Стреухова. Обе жильцам комнаты сдают. Все разные праздношатающие… Учительша музыки есть… актер…
— Ну, значит дело совсем не ладно! — махнул рукой городовой.
— С нами крестная сила! Вот не было печали-то! И говорил я управляющему, что надо этих квартирных хозяек с квартир согнать. Только хлопоты.
— Что здесь смотрите, Силантьюшка? — спрашивала дворника проходившая по двору кухарка с корзинкой в руках, из которой выглядывали сухари и булки, и остановилась.
— Ничего, ничего… Проходи, матушка… Нечего тебе тут останавливаться! — строго сказал городовой.
— На своем-то дворе, да уж и останавливаться не велишь! — возразила кухарка.
— Поговори еще!
В это время в окне четвертого этажа отворилась форточка, показались руки и косматая голова. Руки держали бумажный сверток и хотели привязать его к протянутой веревке, но вдруг остановились. Голова, увидя, что прямо на нее смотрят два дворника и городовой, быстро захлопнула форточку.
— Видал… Дело открыто… Нас заметили и сбегут… Пусть подручный бежит за околоточным, а мы с тобой пойдем к дверям квартиры.
— Беги, Василий!
Младший дворник бросился за ворота. Старший дворник и городовой направились по лестнице к дверям квартиры.
— Беги, Василий!
Младший дворник бросился за ворота. Старший дворник и городовой направились по лестнице к дверям квартиры.
— Будет нам какая-либо халтура из участка, коли ежели что? — спросил дворник.
— Молчи. Надо ловить.
В полуотворенную дверь на лестнице виднелась пожилая женщина.
— Кого вам, Силантий? — спросила она.
— Вот хозяйка квартирная, — шепнул дворник городовому, не отвечая на вопрос хозяйки.
— Надо допросить. Хозяюшка… Ведь у вас в квартире-то что-то неладно, — начал городовой.
— Господи боже мой! Что такое? — всплеснула та руками.
— Отвечайте прямо: что у вас за машины такие из здешнего этажа в четвертый этаж проведены? Не утаивать! Не утаивать! Все откроем… Скрыться некуда… Никого из квартиры не выпустим и из верхней квартиры то же самое.
— Машины? — переспросила женщина. — Никаких у меня машин нет.
— Как же нет-то, коли у тебя по веревке свертки разные из форточки в форточку ходят! Скажи, какой телеграф затеяла! — крикнул дворник.
— Молчи, Силантий! — остановил его городовой. — Вот сейчас околоточный придет, так она покается.
— Да про какие такие машины? Про какой такой телеграф вы спрашиваете?
— А свертки-то. Да письмо по веревке каким же манером в верхний этаж ходят?
— Ах, это-то!.. Так это у меня жильцы устроили. Вверху-то их знакомые живут, так вот они и пересылают им по веревке то записки, то разные разности. Вчера пять апельсинов в тюрюке поднимать вздумали, а апельсины-то и вывалились из тюрюка, упали на двор и вдребезги… как тесто… — рассказывала хозяйка.
— Кажись, зубы заговаривают… — шепнул дворник городовому.
— Нет, пожалуй, что и так… Кажется, мы фальшивую тревогу наделали, — отвечал тот.
В это время раздались шаги на лестнице. На площадку вбежал запыхавшийся околоточный. Сзади его следовал младший дворник и двое соседних дворников, все без шапок.
— Кто здесь хозяйка? Вы хозяйка? — спрашивал он женщину.
Началось расследование. Околоточному объяснили, в чем дело, и даже пригласили в комнату, дабы осмотреть «машину», которая оказалась не чем иным, как непрерывным шнуром на двух блоках, по которому и пересылались разные посылки из одного этажа в другой.
— Все равно, долой снять надо! Чтоб живо все это было снято! — говорил околоточный, сходя вниз с лестницы. — Старший дворник! Смотри, ты за все в ответе. Приставить лестницу и снять.
По уходе полиции ни один дворник не решился лезть снимать веревку, опасаясь взрыва, и веревка до тех пор соединяла третий этаж с четвертым, пока сами жильцы ее не сняли.
Наутро кухарки всего многоквартирного дома рассказывали в мелочной лавочке, что «у жильцов из 17-го номера нашли под кроватью торпеду, семь смертных шкилетов и целую банку с такой кислотой, которой ежели на человека попрыскать, то его через два часа на мелкие части разорвет».[22]
В АПТЕКЕ
Аптека. За конторкой провизор с баками в виде рыбьих плавательных перьев. Несколько фармацевтов и аптекарских учеников составляют лекарства. На ясеневой скамейке сидят ожидающие лекарства. Тут кучер, кухарка с подвязанной скулой, денщик.
Входит дворник в полосатой фуфайке и переднике и обращается к фармацевту:
— Дозвольте на пятнадцать копеек этого самого… Ах, как его?.. Фу ты, пропасть, забыл… Шел сюда по улице и все твердил для памяти, а пришел и забыл.
— Мази, что ли, какой?
— Нет, не мази. Ах, чтоб его разорвало!
— Спирту?
— Нет, не спирту. Снадобье такое есть… Купцы им трутся посте перепою.
— Так ты ступай назад и попроси, чтобы тебе на записке написали.
— Да неужто вы не можете так дать? Дайте что-нибудь. Ей от синяка. На дворе она натолкнулась, ну и зашибла лоб.
— Свинцовой примочки, что ли?
— Нет, не свинцовой примочки.
— Ступай, ступай с богом… Спроси хорошенько, чего нужно, и потом приходи.
— Скажи на милость, какая неудача! Забыл… — разводит руки дворник.
На скамейке кухарка рассказывает кучеру:
— Только из-за того и живу у ней, миленький; что лекарствия всякого у ней много, а то уж такая капризная, такая капризная барыня, что и не приведи бог.
— На что тебе лекарство-то? — спрашивает кучер.
— Да я сама женщина хворая: то у меня зубы, то у меня живот… А у ней то ноги пухнут, то в глазах темнота. Вот я лекарствами-то ейными и лечусь. А доктор таково много-премного ей заказывать велит.
— Смотри, чтобы тебя доктора-то не испортили. Для господ они, может быть, и хороши, а уж для простого человека хуже нет…
— Да я, миленький, не у докторов лечусь. Я сама. А только снадобья-то докторские потребляю. Какие он ей пропишет, те и потребляю. Вот вчера прописал он ей примочку для глаз, а у меня к вечеру живот защемило. Сижу и разогнуться не могу. А выпила, благословясь, ложечку ейной примочки — и как рукой сняло. Всю ночь спокойно спала. На прошлой неделе, то же самое с зубом… Ну, вот просто смучилась вся. И утюгом-то щеку грела, и обвязалась я вся в вату — не унимается и все тут. Вдруг на мое счастье приезжает к ней доктор и прописывает ей мазь для ноги. Взяла я этой мази на ватку, положила себе на зуб — и как рукой все сняло. Да что, голубчик… Столько у нас этого лекарства, что я даже и всех на дворе-то нашем ейным лекарством лечу. Вчера полковницкую прачку от поясницы вылечила. Дала ей такого беленького спирту на сахар — и с двух разов женщина перестала маяться.
— А вот у нас так совсем наоборот. Насчет всего сквалыжничество, — сказал кучер. — Овес так словно у него драгоценность какая. Гарнцем в неделю не попользуешься. Каждое утро на конюшню ходит и сам смотрит. Ей-ей… Да что овес! Лакей жалуется, что стеариновые огарки у него отбирает, копит и потом продает. А про лекарство и говорить не стоит. И сам и сама здоровы как черти. А как заболят — сейчас ведро воды холодной, и водой лечатся.
— То есть как же это, мой миленький, водой-то? — спросила кухарка. — Наговаривают они на нее что ли?
— Нет, без знахарки и без знахаря. Потребуют ведро воды, намочат ею полотенце, да и трутся. Стакан внутро хватят, да стакан по шкуре разотрут. Да так раз по десяти в день. Тем и лечатся. Вот какова их жадность пронзительная. Не знаю, как они сегодня-то решились в аптеку за снадобьем послать. Нет, у нас насчет всего туго: и насчет огарков, и насчет лекарств, — закончил кучер.
— Так вы, голубчик, вот что… Вы ко мне приходите, когда ежели какое щемление у вас под сердцем или что… — подхватила кухарка. — Я завсегда с удовольствием. У меня и посейчас в кухне между дверей на лестницу восемь банок с лекарством стоят. Вы ведь из Денисова дома, от анжинера?
— Да, из Денисова дома.
— А мы на углу в Семеновом доме живем. Это через дом будет. Я у полковницы, в семнадцатом номере. Придите на двор и спросите дворников: где, мол, тут Катерина полковницкая живет? Всякий сейчас укажет.
— Спасибо. Забежим. Сам-то я редко… Потому, в час сказать, почитай что совсем не хвораю, а вот жена у меня то и дело недужится, Да вот и сегодня… Надорвалась она, что ли, либо нутро себе стряхнула, а с самого утра жалится.
— Так вот ты и пришли ее ко мне сегодня вечерочком. Пусть придет. Я даже ей вот этого самого свежего лекарствия дам, что сейчас заказано. Пусть выпьет ложечки две на здоровье.
— Ну, вот спасибо. Непременно скажу ей. А ежели ей полегчает, то она тебя за это кофейком попоит.
— Как не полегчать! Непременно полегчает. У нашей барыни лекарства всегда самые лучшие. Она у нас на них денег не жалеет. Вот и сегодня готовят пузырек за рубль тридцать копеек. Это ей доктор прописал, чтоб в уши впрыскивать. Беру я спрынцовку вот эдакую и в уши ей.
— У жены-то в нутре повреждение, около поясов, а не в ушах.
— Да я жене-то твоей не в уши впрыскивать буду. А дам ей ложки две выпить — вот она и выпользуется.
В аптеку опять вошел дворник.
— Ну что? — спросил его фармацевт.
— Бензину на пятиалтынный — вот чего.
— Так ведь бензин от ушиба не поможет. Ты говорил, что у тебя там кто-то на дверь наткнулся.
— Да я все перепутал. Пятна ей выводить из старого платья, а я думал, что она синяк примачивать будет, — отвечал дворник.
— Бензину, на пятнадцать копеек! — крикнул фармацевт ученику. [23]
НАЛИМ
Заплывший жиром от безделья пожилой барин с двойным подбородком только что проснулся, сидел у себя в кабинете в халате, пил свой утренний кофе и пробегал газеты. Часовая стрелка на каминных часах приближалась к полудню. Пробило половину. Барин поморщился.
— Неприятно, что я сегодня опять проспал. Опять не буду завтракать с аппетитом. Досада… — проговорил он и крикнул лакею: — Иван! Отчего ты меня не будишь поутру? Ты знаешь, что когда я просплю, я всегда плохо завтракаю. Последнее удовольствие отнимают! Скоты…