— Господин мой граф Аквильский! — воскликнул оп.
Но едва он договорил последнее слово, как сильная рука Фанфуллы вцепилась ему в плечо, а над головой сверкнул кинжал.
— Клянись на кресте, что никому не скажешь о пребывании здесь его светлости, не то этот кинжал поразит твое сердце.
— Клянусь! Клянусь! — торопливо выкрикнул бедолага.
— А теперь, добрый шут, веди сюда монаха, — вновь велел граф и улыбнулся. — Нас тебе бояться нечего.
А когда шут оставил их, повернулся к дельи Арчипретти:
— Фанфулла, ты слишком осторожничаешь. Ну и что, если меня узнают?
— Я бы не хотел, чтобы это случилось в столь опасной близости от Сан-Анджело. Да, мы, шестеро, обречены, во всяком случае, те, кто еще жив. Для меня и да Лоди, если только он не попал в лапы Мазаччо, единственное спасение — в бегстве. Отныне я не смогу ступить ногой на землю Баббьяно, пока у власти находится Джан Мария, — мне пока еще не надоела жизнь. Что же касается вас… Вы слышали, да Лоди поклялся, что все по-прежнему остается в тайне. Однако стоит его высочеству узнать о вашем появлении в здешних краях, к тому же в моей компании, у него могут зародиться подозрения, которые выведут его на путь истины.
— Ага! И что тогда?
— Тогда? — В глазах Фанфуллы отразилось изумление. Ему-то казалось, что ответ предельно ясен. — Тогда обратятся в прах наши надежды, а также надежды всех достойных людей Баббьяно. Но вот идет наш приятель-шут и ведет с собой почтенного монаха.
Фра Доминико — его нарекли так в честь святого покровителя ордена — с важным видом подошел к Фанфулле и поклонился, показав свою желтую тонзуру.
— Вы обучены искусству врачевать? — осведомился Фанфулла.
— Имею некоторый опыт, ваше сиятельство.
— Тогда осмотрите раны этого господина.
— О? Бог мой! Вы, значит, ранены?
Он повернулся к графу, который, предупреждая новые вопросы, обнажил левое плечо.
— Рана одна, святой отец.
Толстый монах хотел было опуститься на колени, дабы получше осмотреть рану, но Франческо, поняв, каких усилий потребует это телодвижение, поднялся сам.
— Она не так уж опасна, чтобы я не смог встать.
После осмотра монах подтвердил, что опасности для жизни нет, но рана будет довольно долго досаждать болью доброму господину. На просьбу перевязать его фра Доминико развел руками, ибо не имел при себе ни целебной мази, ни белой материи. Но Фанфулла заявил, что все необходимое они могут получить в монастыре в Аскуаспарте, и предложил провести святого отца туда и обратно.
На том и порешили. Монах и Фанфулла отправились в путь, оставив графа в компании шута, усевшегося по-турецки на землю.
— Кто твой господин, шут? — поинтересовался граф.
— Есть, конечно, человек, который кормит и одевает меня, но истинный мой господин — глупость.
— А зачем же тогда этот человек дает тебе еду и одежду?
— Затем, что я притворяюсь большим дураком, чем он сам, и по сравнению со мной он кажется себе мудрым, что льстит его самолюбию. Ну и я куда уродливее его, а посему он мнит из себя красавчика.
— Глупо, не правда ли? — Граф улыбнулся.
— Да уж, никак не глупее того, что граф Аквильский лежит на земле с раной в плече и беседует на равных с дураком.
Улыбка Франческо сделалась шире.
— Благодари Бога, что Фанфулла ушел, а не то эти слова стали бы для тебя последними. Ибо, обладая приятной наружностью, Фанфулла в душе кровожадное чудовище. Со мной же все обстоит иначе. По натуре я человек очень мягкий, как ты, добрый шут, должно быть, слышал. Только постарайся как можно скорей забыть мое имя и нынешнее состояние, иначе тебе прямая дорога в ад — в раю шуты не требуются.
— Мой господин, простите меня. Я во всем буду повиноваться вам.
Тут из-за кустов донесся женский голос, звонкий и мелодичный:
— Пеппино! Пеппино!
Шут вскочил.
— Меня зовет госпожа.
— Значит, госпожа у тебя все-таки есть, хоть господин твой — глупость. — Граф рассмеялся. — Хотел бы я лицезреть ту даму, которой ты имеешь честь принадлежать, мессер Пеппино.
— Для того чтобы лицезреть ее, вам достаточно повернуть голову, — прошептал Пеппино.
С улыбкой, в которой сквозило пренебрежение, граф Аквильский неторопливо повернул голову в направлении, указанном шутом. В тот же миг выражение его лица изменилось. Пренебрежение уступило место изумлению, а то, в свою очередь, благоговейному трепету.
На краю поляны, где он лежал, замерла женщина. Стройная, изящная, в белом платье с зеленым бархатным лифом, с золотистыми волосами. Но больше всего графа поразили ее чудесные глаза, в которых было удивление от нежданной встречи.
Приподнявшись на локте, Франческо дель Фалько, словно зачарованный, всматривался в эти глаза, которые могли принадлежать разве что святой, спустившейся прямо из рая.
Чары нарушил голос Пеппино, склонившегося в низком поклоне госпоже. Тут же вскочил и Франческо. Забыв о ране, он тоже поклонился даме. А в следующее мгновение, охнув, рухнул в высокую траву и потерял сознание.
Глава 4. Монна Валентина
Впоследствии граф Аквильский пребывал в убеждении, что не что иное, как ослепительная красота девушки всколыхнула его душу и сразила наповал, вот он и рухнул к ее ногам. Нам же представляется более убедительным мнение Фанфуллы и монаха, хотя граф и считает его оскорбительным: от резкого движения рана на плече открылась, и причиной обморока послужили боль и слабость, вызванные большой потерей крови.
— Кто это, Пеппе? — спросила девушка у шута, а тот, памятуя о данной им клятве, ответил, что не имеет представления, и добавил, что несчастный ранен.
— Ранен? — повторила девушка. Ее глаза наполнились жалостью. — И совсем один?
— Его сопровождал какой-то дворянин, моя госпожа, но они вместе с фра Доминико отправились в монастырь Аскуаспарте за целебной мазью и бинтами.
— Бедняжка, — прошептала девушка, глядя на лежащего без чувств Франческо. — Кто же его ранил?
— Об этом, моя госпожа, я не ведаю.
— И мы ничем не можем помочь ему до возвращения его друзей? — Она склонилась над графом. — Не стой как пень, Пеппино. Лучше принеси мне воды из ручья, бездельник.
Шут огляделся в поисках подходящего сосуда, его взгляд упал на широкополую шляпу графа, которую он прихватил по пути. Когда он вернулся, девушка сидела на траве, а голова еще не пришедшего в сознание Франческо покоилась у нее на коленях. Она смочила платок принесенной Пеппе водой и протерла им лоб Франческо.
— Смотри, Пеппе, он истекает кровью. Камзол весь промок, а кровь все идет и идет. Святая дева! — Она увидела рану в плече и побледнела. — Скорее всего он умрет от нее, а он еще так молод, Пеппино.
Франческо шевельнулся. С его губ сорвался легкий стоп. Поднял отяжелевшие веки, и их взгляды встретились. Рука девушки продолжала обтирать влажным платком его лоб.
— Ангел красоты! — мечтательно прошептал граф, еще не понимая, на земле он или уже на небесах. Затем, придя в себя, торопливо добавил: — Ангел доброты!
Девушка не нашлась что ответить, но графу достаточно было и того, что ее щеки покрылись румянцем. Ведь она только-только покинула стены монастыря и еще не привыкла к галантностям кавалеров.
— Вы страдаете? — наконец спросила она.
— Страдаю? — В его голосе послышалось недоумение. — Страдаю ли я, когда моя голова на такой чудесной подушке, а ухаживает за мной сам небесный ангел? Нет, моя госпожа, боли я не испытываю. Наоборот, я счастлив, как никогда.
— О Господи! Как же он ловок на язык, — подал голос Пеппино.
— А, ты еще здесь, мессер шут? — Франческо слегка повернул голову. — А где Фанфулла? Его нет? Да, да, припоминаю: он ушел в Аскуаспарте с монахом. — Граф приподнялся и оперся на локоть.
— Вам нельзя двигаться, — забеспокоилась девушка, решив, что он хочет подняться.
— Нельзя, но я должен. — И, вновь подняв на нее глаза, Франческо спросил, как ее зовут.
Она с готовностью ответила:
— Я Валентина делла Ровере, племянница Гвидобальдо из Урбино.
Брови Франческо изумленно взлетели вверх.
— Наяву ли все это происходит со мной или же я попал в сказку, где принцессы ухаживают за странствующими рыцарями?
— Так вы рыцарь? — В ее глазах появилось изумление, ведь даже сквозь стены монастыря просачивались волнующие истории об этих благородных воинах.
— Я ваш рыцарь, моя госпожа, и на веки веков покорный слуга, если вы осчастливите меня такой честью.
— Нельзя, но я должен. — И, вновь подняв на нее глаза, Франческо спросил, как ее зовут.
Она с готовностью ответила:
— Я Валентина делла Ровере, племянница Гвидобальдо из Урбино.
Брови Франческо изумленно взлетели вверх.
— Наяву ли все это происходит со мной или же я попал в сказку, где принцессы ухаживают за странствующими рыцарями?
— Так вы рыцарь? — В ее глазах появилось изумление, ведь даже сквозь стены монастыря просачивались волнующие истории об этих благородных воинах.
— Я ваш рыцарь, моя госпожа, и на веки веков покорный слуга, если вы осчастливите меня такой честью.
От столь смелых слов и взгляда глаз Валентина зарделась и отвела глаза. Но ни в коей мере не возмутилась. В его речи не было наглости, а лишь то, что, как она думала, и должен говорить поверженный рыцарь даме, облегчающей его страдания. Пеппино же, знающий, с кем имеет дело Валентина, не вмешивался.
— А как ваше имя, мессер? — спросила девушка после недолгого молчания.
В глазах графа мелькнула тревога, он покосился на шута, который все еще улыбался.
— Меня зовут… Франческо. — Он тут же сменил тему разговора, пресекая тем самым ее дальнейшие расспросы. — Но скажите мне, моя госпожа, как вышло, что вы, знатная дама, оказались в лесу в компании лишь этого жалкого подобия мужчины? — Он кивнул в сторону Пеппе.
— Мои люди здесь неподалеку. Мы сделали привал на ночь. Я держу путь ко дворцу моего дяди из монастыря святой Софьи. Меня охраняют мессер Ромео Гонзага и двадцать кавалеристов. Как видите, защита у меня надежная, не считая Пеппе и фра Доминико, моего духовного отца.
Вновь наступившее молчание нарушил Франческо:
— Значит, вы — младшая племянница его светлости, правителя Урбино?
— Нет, нет, мессер Франческо. Старшая, — поправила она его.
Лицо графа помрачнело.
— Это вас прочили в жены Джану Марии?! — воскликнул оп.
Шут навострил уши, а глаза девушки изумленно раскрылись, ибо она понятия не имела, о чем идет речь.
— Что вы сказали? — переспросила она.
— Да так, ничего. — Граф тяжело вздохнул. Из-за деревьев послышался мужской голос:
— Моя госпожа! Моя госпожа Валентина!
Франческо и девушка оборотились на крик и увидели выходящего на поляну роскошно одетого мужчину. Серый, украшенный золотыми пластинками камзол, под ним расшитая золотом безрукавка, берет в тон камзолу, с пером, крепящимся пряжкой с драгоценными камнями, золотая рукоять меча. Ножны серого бархата, на которых тоже нашлось место драгоценностям. Женственное лицо, голубые глаза, золотистые волосы.
— Смотрите! — с пафосом воскликнул Пеппино. — И да лицезрейте последнюю итальянскую модель Золотого осла Апулея.
Увидев, что племянница Гвидобальдо сидит на земле, а у нее на коленях лежит голова Франческо, мужчина в отчаянии всплеснул руками.
— Святые небеса! — воскликнул он, поспешив к девушке. — Что за занятие вы себе нашли? И кто этот отвратительный тип?
— Отвратительный? — монна Валентина чуть не задохнулась от негодования.
— Так кто же он? — настаивал расфуфыренный красавец. — И что он делает рядом с вами? Боже мой! Да что теперь скажет его сиятельство? Он же сотрет меня в порошок, узнав об этом. Кто этот человек, моя госпожа?
— Разве вы не видите, мессер Гонзага? — пылко воскликнула Валентина. — Раненый рыцарь.
— Рыцарь? — фыркнул Гонзага. — Скорее бандит, грабитель с большой дороги. Как тебя зовут? — грубо спросил он у графа.
Тот чуть отодвинулся от Валентины, перенеся всю тяжесть тела на локоть.
— Умоляю вас, моя госпожа, не дозволяйте вашему смазливому пажу подходить ближе. Он так сильно надушился, что я боюсь вновь лишиться чувств.
Насмешка не осталась незамеченной. Гонзага еще сильнее распалился.
— Я не паж, болван! — Он стремительно обернулся. — Бельтраме, ко мне!
— Что вы собираетесь предпринять? — в тревоге воскликнула девушка.
— Мой долг — связать этого бродягу и доставить в Урбино.
— Мессер, вы можете поранить ваши благородные ручки, если коснетесь меня, — холодно отчеканил граф Аквильский.
— Ага! Так ты еще мне угрожаешь, негодяй? — Но Гопзага на всякий случай отступил на несколько шагов, прежде чем крикнуть: — Бельтраме! Где ты запропастился?
На его зов на поляну вывалились шестеро солдат в латах и при оружии.
— Какие будут приказания, мессер? — спросил их командир, бросив беглый взгляд на лежащего на траве графа.
— Связать этого пса.
Но не успел Бельтраме сделать шаг в сторону графа, как Валентина преградила ему путь.
— Не сметь его связывать! — На глазах Франческо из юной девушки она превратилась в знатную даму, привыкшую повелевать. — Именем моего дяди приказываю вам оставить этого господина в покое. Он — раненый рыцарь, за которым я ухаживаю, потому-то, похоже, и рассердился мессер Гонзага.
Бельтраме в нерешительности переводил взгляд с Валентины на Гонзагу.
— Моя госпожа, — залебезил Гонзага, — ваше слово для пас — закон. Но вы должны понять, что я действую в интересах его сиятельства, земли которого наводнены грабителями и мародерами. Живя в уединении монастыря, вы не могли научиться отличать бродяг от добропорядочных людей. Бельтраме, выполняй приказ!
Валентина с силой топнула ножкой, в ее глазах вспыхнул огонь, отчего она сразу стала так похожа на своего царственного дядю. Но заговорила не она, а Пеппе:
— Поскольку этим делом занимается изрядное количество дураков, позвольте дополнить их число, мессер Ромео, и послушайтесь моего совета.
— Поди прочь, шут! — Гонзага замахнулся на него нагайкой. — Нам не до твоих дурачеств.
— Но вам стоило бы зачерпнуть хотя бы. ковшик из моего кладезя мудрости. — Шут отскочил в сторону, не желая попадаться под горячую руку. — Послушай меня, Бельтраме! Хоть и мессер Гонзага, вне всякого сомнения, способен отличить бродягу от добропорядочного гражданина, обещаю тебе от имени твоей судьбы, что тебя свяжут куда как крепче, если ты посмеешь прикоснуться к этому господину, как того требует мессер Гонзага.
Бельтраме сразу отступил назад, заколебался и Гонзага. А Валентина взглядом поблагодарила шута. Уже поднявшийся с земли Франческо смотрел на все это с улыбкой, словно происходящее ни в коей мере его не касалось. А тут как раз подоспели Фанфулла и фра Доминико.
— Вовремя вы вернулись, Фанфулла, — обратился к нему граф. — Вон тот смазливый господин распорядился меня связать.
— Связать? — негодующе рявкнул Фанфулла. — На каком, интересно, основании?
Он повернулся к Гонзаге.
При одном появлении Фанфуллы Гонзага сразу сник, а от его вопроса попятился.
— Мне кажется, я ошибся в своем суждении, — пролепетал он.
— Каком еще суждении? — продолжал бушевать Фанфулла. — Кого это вы вознамерились судить? У тебя, мальчуган, еще молоко на губах не обсохло, а ты уже суешься в мужские дела.
Валентина улыбнулась, Пеппе громко расхохотался, Бельтраме и его солдаты ухмылялись, Гонзага злился. Но ему достало ума проявить выдержку.
— Лишь присутствие моей госпожи сдерживает меня, — с достоинством ответил он. — Но если мы встретимся снова, я покажу вам, как ведут себя истинные мужчины.
— Вот тогда и поговорим. — Фанфулла повернулся к графу, над раной которого уже хлопотал фра Доминико.
Валентина, дабы разрядить обстановку, предложила Гонзаге вернуться вместе со стражей к лошадям и приготовить ее паланкин, ибо как только фра Доминико закончит перевязку, они продолжат путь.
Гонзага поклонился, напоследок одарил незнакомца сердитым взглядом и отбыл, сердито скомандовав Бельтраме и солдатам: «За мной». Те незамедлительно повиновались.
Валентина осталась с Фанфуллой и Пеппе, фра Доминико промыл графу рану, смазал ее целебным бальзамом, наложил повязку. Граф начал было благодарить девушку, но она остановила его, приложив к его губам свои нежные пальчики.
Франческо мог бы многое ей сказать, но присутствие посторонних его сдержало. Впрочем, Валентина все прочитала в глазах графа. По пути в Урбино она в основном молчала и лишь загадочно улыбалась. Девушка сделала Гонзаге выговор за бестактность.
— Как вы могли допустить столь прискорбную ошибку, мессер Ромео? И как вам только в голову пришло назвать этого рыцаря бродягой? Разве вам не бросились в глаза его благородство, красота?..
Не слушая сбивчивых объяснений Гонзаги, девушка погрузилась в раздумье.