На третью ночь после возвращения домой ты проснулся еще затемно и лежал, глядя в потолок. Что такое? Ты взглянул на коробку с изображенными на ней символами инь-ян, притулившуюся на шкафу, и быстро вскочил с кровати. На тебя волной нахлынули воспоминания о жене, проснувшейся как-то на рассвете и беспокойно зовущей тебя. И хотя ты не спал, ты не ответил ей, потому что не хотел, чтобы тебя беспокоили.
— Ты, должно быть, спишь. — Жена тяжело вздохнула. — Пожалуйста, не живи дольше, чем я.
Ты не ответил.
— Я приготовила твой саван. Он лежит в коробке на шкафу. И мой тоже там. Если я умру первой, не волнуйся, прими это как нечто само собой разумеющееся. Я немного потратилась и сшила их из лучшей ткани. Продавцы заверили, что сами выращивали коноплю и соткали эту ткань из нее. Ты удивишься, увидев эти саваны, они прекрасны, — медленно бормотала жена, как будто произносила заклинание, хотя и не знала, слушаешь ли ты ее. — Когда умерла тетушка Там Ян, ее муж заливался слезами. Он говорил, что прежде, чем умереть, тетушка заставила его пообещать, что он не станет покупать для нее дорогой саван. Она рассказала, что погладила свое свадебное платье, и попросила проводить ее в другой мир в этом одеянии. Тетушка сказала, что жалеет о том, что уходит первой, так и не увидев, как их дочь выходит замуж, и ему не следует тратить деньги на похороны. Дядюшка Там Ян склонился надо мной, рассказывая все это, и так плакал, что моя одежда промокла от его слез. Он говорил, что всю жизнь заставлял ее работать из последних сил. Тетушка не должна была умирать теперь, когда жизнь наладилась, а она заставила его пообещать, что он даже на похороны не купит ей красивую одежду. А я так не хочу. Мне хочется уйти в красивом саване. Хочешь увидеть наши похоронные одежды?
Ты не пошевелился, и твоя жена снова глубоко вздохнула.
— Тебе следует умереть первому, думаю, так будет лучше. Говорят, что люди приходят в этот мир по заведенному порядку, но нет порядка, в котором мы уходим из жизни, мне кажется, что и умирать мы должны по очереди. Ты старше меня на три года, значит, и уйти из этой жизни ты должен раньше на три года. Если тебе это не по душе, то можешь уйти на три дня раньше. Я могу жить здесь или переехать к Хун Чолу и помогать там по дому — чистить чеснок и убирать, но что стал бы делать ты? Ты ничего не умеешь. Всю жизнь тебе кто-нибудь прислуживал. Я все так ясно вижу. Кому понравится жить с молчаливым вонючим стариком, который только место занимает. Мы стали обузой для своих детей, мы им больше не нужны. Люди говорят, что дом, в котором живет одинокий старик, можно распознать издалека. Говорят, что из этого дома плохо пахнет. Пожилая женщина еще как-то может о себе позаботиться, но одинокий старик — жалкое зрелище. И даже если ты хочешь жить долго, все же не живи дольше меня. Я устрою тебе достойные похороны и скоро отправлюсь за тобой.
Ты забираешься на стул, чтобы достать со шкафа коробку. На самом деле там оказываются две коробки. Судя по размеру, первая коробка предназначена тебе, а та, что стоит за ней, — для твоей жены. Эти коробки гораздо больше, чем тебе казалось снизу. Жена говорила, что никогда не видела такой прекрасной ткани, что она далеко ездила, чтобы заполучить ее. Ты открываешь первую коробку, и вот перед тобой одеяние из пеньки, траурные одеяния, завернутые в ослепительно-белый хлопок. Ты развязываешь каждый узел. Пеньковое покрывало на матрас, пеньковый пододеяльник, пеньковое покрывало для ног, для рук — все на месте и разложено в правильном порядке. Ты сказала, что похоронила бы меня, а вскоре последовала бы за мной… Ты хлопаешь глазами, глядя на мешочки, которыми обернут после смерти твои пальцы и пальцы твоей жены.
В ворота навстречу тебе вбегают две девочки, крича:
— Дедушка!
Это дети Тай Сопа, который живет около ручья. Вскоре они оставляют тебя в покое и разбредаются по дому. Должно быть, они ищут твою жену. Тай Соп держит китайский ресторанчик в Тайхоне, поэтому оставил своих детей на попечение старухи матери, настолько дряхлой, что она о себе толком позаботиться не может и никогда не умывается. Возможно, он поступает не очень хорошо. Твоя жена, каждый раз видя этих детей, щелкала языком и говорила:
— Ладно, Тай Соп так поступает, но как могла его жена бросить детей?
Соседи шептались, что жена Тай Сопа и повар из его ресторана сбежали вдвоем. Именно твоя жена, а не их родная бабушка, следила за тем, чтобы дети были сыты. Однажды твоя жена заметила, что девочки голодны, и, пригласив их в дом, накормила завтраком. На следующее утро, едва проснувшись, заспанные дети снова оказались на пороге вашего дома. Твоя жена достала две ложки и усадила девочек за стол, и с тех пор они стали приходить к каждой трапезе. Иногда они появлялись слишком рано и тогда играли во дворе, а когда твоя жена накрывала на стол, усаживались есть вместе с вами. Они запихивали еду в рот так лихорадочно, словно ели последний раз в жизни. Ты не переставал этому удивляться, но твоя жена всегда защищала их, будто они доводились ей родными внучками:
— Должно быть, они очень голодны. Сейчас ведь совсем другое время, и нам не так тяжело, как раньше… Это замечательно, что они приходят сюда, мне не так одиноко.
С тех пор как девочки стали приходить к вам в дом, твоя жена даже утром готовила блюда из баклажанов и макрель на пару. Когда ваши дети приезжали в гости из Сеула, привозя фрукты или пирожные, она приберегала угощения, дожидаясь, когда девочки около четырех часов пополудни заглянут в ворота. Вскоре девочки привыкли к дополнительным лакомствам, а твоя жена считала своей обязанностью кормить их. Ты не представляешь, как ей удавалось заботиться о девочках, после того как однажды Пун Сик, владелец магазина в городке, привел ее домой, заметив, что она сидит на остановке, не в силах вспомнить, на каком автобусе можно доехать до дома. А в другой раз она отправилась в сад набрать немного редиса, но каким-то странным образом оказалась в поле за железнодорожными путями, где ее заметил проходящий мимо Ок Чол. А что ели дети в твое отсутствие? Ты даже не вспоминал о девочках в Сеуле.
— Дедуля, где бабушка? — спрашивает старшая девочка, поняв после тщательного осмотра всех комнат, сарая и заднего двора, что твоей жены нет в доме.
Старшая девочка задает тебе вопрос, а ее сестра подходит к тебе, ожидая ответа. Ты хочешь задать тот же самый вопрос. Где она? Жива ли? Ты просишь детей подождать и отсыпаешь немного риса из банки, промываешь его и укладываешь в электрическую пароварку. Девочки носятся по дому, на всякий случай заглядывая в каждую комнату еще раз, словно твоя жена в любой момент может выйти оттуда. Ты медлишь, не зная, сколько воды необходимо налить, потому что раньше никогда не пользовался пароваркой, а затем добавляешь чуть больше полчашки и нажимаешь кнопку.
В тот день, когда ты сел в вагон сеульской подземки, сколько времени тебе понадобилось, чтобы понять, что твоя жена осталась одна на станции метро? Ты думал, что она идет следом за тобой. Когда вагон остановился на станции Намюн, а затем снова тронулся, тебя вдруг обуял ужасный страх. Прежде чем ты успел понять причины этого чувства, твою душу вдруг парализовало отчаяние, ощущение непоправимой ошибки, которую уже не исправить. Ты слышал бешеное биение своего сердца. Ты боялся обернуться. И в тот момент, когда ты был вынужден признаться в том, что оставил свою жену одну на станции, когда, проехав целую остановку, ты, наконец, обернулся, случайно толкнув плечом стоящего рядом человека, ты вдруг осознал, что твоя жизнь безнадежно разрушена. Тебе потребовалось мгновение, чтобы понять, что жизнь отклонилась от привычного курса, и все из-за твоей стремительной походки, из-за того, что все годы брака, начиная с молодых лет и до старости, все ваши совместно прожитые пятьдесят лет ты шел вперед, не оглядываясь на жену. Если бы ты обернулся, чтобы проверить, заходит ли она в вагон следом за тобой, возможно, все сложилось бы по-другому? Долгие годы твоя жена, которая изо всех сил пыталась поспеть за тобой, когда вы куда-нибудь шли вместе, задыхаясь и отирая пот со лба, сердито ворчала тебе вслед:
— Неужели ты не можешь идти помедленнее, я не успеваю за тобой… Куда мы так торопимся? — Когда ты останавливался подождать ее, она смущенно улыбалась и спрашивала: — Я иду слишком медленно, да?
Она говорила тебе:
— Прости, но что подумали бы о нас люди, увидев, как один из нас все время мчится вперед, а другой остается позади? Они решили бы, что эти двое настолько друг друга ненавидят, что даже не желают идти рядом. Нехорошо выставлять себя в таком свете перед другими людьми. Я ведь не пытаюсь взять тебя за руку, просто давай пойдем немного помедленнее. Что ты будешь делать, если потеряешь меня из виду?
Должно быть, она предчувствовала, что когда-нибудь так и произойдет. С тех пор как ты познакомился со своей женой, она часто просила тебя идти помедленнее. Но как ты мог не замедлить шаг, когда твоя жена просила тебя замедлить течение вашей ускользающей жизни? Ты останавливался и ждал ее, но никогда не шел рядом с ней, спокойно разговаривая, как ей этого хотелось. Никогда.
— Неужели ты не можешь идти помедленнее, я не успеваю за тобой… Куда мы так торопимся? — Когда ты останавливался подождать ее, она смущенно улыбалась и спрашивала: — Я иду слишком медленно, да?
Она говорила тебе:
— Прости, но что подумали бы о нас люди, увидев, как один из нас все время мчится вперед, а другой остается позади? Они решили бы, что эти двое настолько друг друга ненавидят, что даже не желают идти рядом. Нехорошо выставлять себя в таком свете перед другими людьми. Я ведь не пытаюсь взять тебя за руку, просто давай пойдем немного помедленнее. Что ты будешь делать, если потеряешь меня из виду?
Должно быть, она предчувствовала, что когда-нибудь так и произойдет. С тех пор как ты познакомился со своей женой, она часто просила тебя идти помедленнее. Но как ты мог не замедлить шаг, когда твоя жена просила тебя замедлить течение вашей ускользающей жизни? Ты останавливался и ждал ее, но никогда не шел рядом с ней, спокойно разговаривая, как ей этого хотелось. Никогда.
С тех пор как пропала твоя жена, тебе кажется, что твое сердце вот-вот разорвется, стоит только вспомнить о быстрой ходьбе.
Ты мчался впереди своей жены всю вашу жизнь. Порой ты поворачивал за угол, даже не оглянувшись на нее. Когда жена окликала тебя издали, ты сердито ворчал, почему она так медленно плетется. И так незаметно пролетело полвека. Когда ты останавливался подождать ее, она подходила к тебе с раскрасневшимися щеками и с улыбкой говорила:
— И все-таки я прошу тебя идти немного помедленнее.
Теперь ты вынужден признать, что так вы и жили всю жизнь. Но с того момента, как ты сел в вагон сеульского метро, в тот день, когда вас разделяло всего несколько шагов, твоя жена не смогла тебя догнать.
Ты поднимаешь больную артритом ногу, которую недавно прооперировали, и вытягиваешь ее вперед, сидя на крыльце и наблюдая, как девочки жадно поглощают недоваренный рис с кимчхи. После операции ты больше не ощущаешь боли, но теперь левая нога не сгибается.
— Хочешь, приготовлю тебе грелку?
Ты почти слышишь, как твоя жена произносит эти слова. Ты вспоминаешь ее руки, усыпанные темными веснушками, руки, которые ставят кастрюлю с водой на плиту, а затем окунают полотенце в горячую воду и прикладывают к твоему колену, даже если ты ее об этом не просил. Каждый раз, когда ты смотрел на ее некрасивые, распухшие от работы руки, осторожно прикладывающие полотенце к твоему колену, ты надеялся, что она переживет тебя хотя бы на один день. Ты надеялся, что, когда ты умрешь, руки жены в последний раз закроют твои глаза, омоют твое холодное тело в присутствии детей и оденут тебя в саван.
— Где же ты? — кричишь ты, чья жена пропала, ты, оставшийся совсем один, сидящий на крыльце, беспомощно вытянув ногу.
Девочки убежали, едва закончив свою скудную трапезу. Ты кричишь, изо всех сил стараясь подавить рыдания, рвущиеся наружу с тех пор, как пропала твоя жена. Ты не мог кричать или плакать в присутствии детей и невесток, но теперь, охваченный слепой яростью, ты уже не можешь сдержать слез, и они неудержимо струятся по твоему лицу. Ты не плакал, когда соседи хоронили твоих родителей, которые с разницей в два дня умерли от холеры, свирепствовавшей в деревне. Тебе тогда и десяти лет не было, но ты не мог заплакать, хотя очень этого хотел. После похорон ты спустился с горы, дрожа от холода и страха. И во время войны ты тоже не мог плакать. У твоей семьи была корова. Днем, когда в деревне находились южнокорейские солдаты, ты вспахивал поле на этой корове. В те дни солдаты северокорейской армии под покровом ночи спускались с гор в деревню и похищали людей и коров. Поэтому на закате ты отводил корову в городок, привязывал около полицейского участка и укладывался спать, прижавшись к коровьему брюху. На рассвете ты возвращался в деревню с коровой и снова принимался вспахивать поле. Однажды ночью ты не пошел к полицейскому участку, думая, что северокорейские солдаты ушли из ваших мест, но они ворвались в деревню и попытались увести корову. Ты не отпускал свою корову, хотя они жестоко избивали тебя. Ты побежал за коровой, оттолкнув сестру, которая пыталась помешать тебе, и даже когда тебя ударили прикладом ружья, ты не заплакал. Ты не проронил ни слезинки, когда тебя вместе с другими жителями деревни бросили в затопленное водой рисовое поле, объявив тебя реакционером, потому что твой дядя был полицейским. Ты не заплакал, когда бамбуковое копье пронзило твою шею. И вот теперь ты рыдал во весь голос. Ты понимаешь, как эгоистично было желать, чтобы твоя жена пережила тебя. Из-за своего эгоизма ты закрывал глаза на серьезную болезнь жены. В глубине души ты наверняка догадывался, что жена, которая, казалось, крепко спала, когда ты поздно ночью приходил домой, не открывала глаза, мучимая жестокой головной болью. Ты просто не задумывался об этом. В какой-то момент ты стал замечать, что жена выходила во двор покормить собаку, неожиданно устремлялась к колодцу или собиралась куда-то идти, но замирала около ворот, забыв, куда направлялась, и, в конце концов, беспомощно возвращалась обратно в дом. Ты спокойно смотрел, как твоя жена вползала в комнату и без сил падала на подушку, лицо ее было искажено болью. Ведь прежде только ты испытывал боль, а жена всегда ухаживала за тобой. Время от времени твоя жена жаловалась, что у нее болит живот, а ты неизменно отвечал, что у тебя ломит спину. Стоило тебе заболеть, твоя жена ласково касалась твоего лба и потирала тебе живот, а затем спешила в аптеку за лекарством и непременно готовила для тебя фасолевую кашу, но, когда она чувствовала себя неважно, ты лишь советовал ей выпить какое-нибудь лекарство.
Ты вдруг подумал, что ни разу не удосужился подать жене стакан теплой воды, когда она из-за расстройства желудка голодала по нескольку дней.
Это началось, когда ты скитался по стране, всерьез увлекшись игрой на традиционных корейских барабанах. Через две недели ты вернулся домой и узнал, что жена родила дочь. Твоя сестра, принимавшая роды, сказала, что все прошло легко, но у твоей жены сильная диарея. Она сильно побледнела и ужасно осунулась. Шло время, а ее состояние не улучшалось, и тогда ты понял, что, если немедленно не принять меры, может произойти непоправимое. И ты дал сестре денег, чтобы она купила китайское лекарство.
* * *
Ты по-прежнему сидишь на крыльце пустого дома, и рыдания душат тебя.
Теперь ты понимаешь, что тогда единственный раз за всю жизнь заплатил за лекарство для своей жены. Твоя сестра купила три пакетика китайского лекарства, разбавила порошок горячей водой и дала твоей жене. И в дальнейшем, когда у жены случались неполадки с животом, она частенько говорила:
— Если бы у меня тогда было еще два пакетика китайского лекарства, я бы полностью вылечилась.
Родственникам нравилась твоя жена. Ты лишь здоровался с ними, когда они приезжали, и прощался, расставаясь с ними, но твои многочисленные родственники приезжали только ради твоей жены. Люди утверждали, что еда, приготовленная твоей женой, источала любовь. И даже если она всего лишь шла в сад и набирала немного зелени для супа из фасолевой пасты или пекинской капусты для засолки, люди с удовольствием съедали угощение, хваля и фасолевый суп, и соленую капусту. Твои племянники и племянницы приезжали погостить у вас в доме во время каникул и потом рассказывали, что так отъелись, что на них школьная форма не застегивается. Все говорили, что от риса, который готовит твоя жена, люди поправляются. Когда ты вместе с соседями сажал рис на полях и твоя жена приносила рис и рыбу, тушенную с молодым картофелем, люди бросали работу, чтобы перекусить вместе с тобой. Даже прохожие останавливались, чтобы попробовать приготовленный твоей женой обед. Односельчане спорили за право прийти работать вместе с тобой в поле. Они говорили, что еда, приготовленная твоей женой, настолько сытная, что они способны выполнить двойную работу, прежде чем проголодаются. Если торговец фруктами или одеждой заглядывал в ворота, когда семья обедала, твоя жена непременно звала его в дом и усаживала за стол. Но твоя жена, которая с радостью угощала незнакомых людей и прекрасно ладила со всеми вокруг, с твоей родной сестрой так и не смогла найти общего языка.
Когда жена мучилась животом, она вспоминала так, будто это произошло на днях:
— Если бы тогда я приняла два пакетика китайского снадобья… Даже ты сказал, что мне необходимо принять еще две порции лекарства, потому что я только что родила ребенка и должна поскорее поправиться, но твоя сестра состроила противную физиономию и пробубнила: «Зачем тебе еще лекарство? И этого хватит». И больше ничего мне не дала. А если бы я приняла еще две порции, то поправилась бы окончательно.
Но ты ничего такого не мог вспомнить. И хотя жена постоянно повторяла эту историю, ты ни разу больше не купил лекарство, когда ее мучила диарея.