— Я согласна продать только за эту сумму.
— И кто купит эдакую дребедень за такие деньжищи? — с насмешкой отзывались незадачливые любители древностей.
— Тогда зачем вам эти вещи, если вы считаете их барахлом? — огрызалась мама и отбирала у них лампу. Покупатели сердито ворчали:
— А вы неплохо разбираетесь в торговле, — и платили маме столько, сколько она требовала.
Мама никогда ни за что не платила полную цену. Многие вещи она делала сама, ее руки всегда были чем-то заняты. Она шила, вязала и без устали трудилась в поле. Мамины грядки никогда не пустовали. Весной она сажала картошку, а также салат, просвирник, чеснок, шнитт-лук, перец и кукурузу. Около забора вокруг дома она выкапывала ямки для цукини, а рядом с полем высаживала бобы. Мама выращивала кунжут и огурцы, собирала листья тутового дерева. Ее можно было застать или на кухне, или на грядках, или на рисовом поле. Она копала картофель и батат, собирала цукини и капусту, тянула из земли редьку и редис. Мамин труд подтверждал, что ничего не вырастает само собой и сначала надо посеять семена, а потом изо дня в день ухаживать за посадками. Она платила только за то, что нельзя было вырастить из семян: за утят и цыплят, бегающих по двору весной, за поросят, запертых в хлеву.
Как-то раз собака родила девятерых щенков. Месяц спустя мама оставила двоих щенков, а шестерых посадила в корзину и еще одного, которому в корзине не хватило места, взяла на руки.
— Пойдем со мной, — сказала она мне.
Автобус был битком набит людьми, которые ехали в город продавать всевозможный товар, кто-то вез мешки с сушеным перцем, кунжутом и бобами, а некоторые — корзинки, в которых лежало всего несколько кочанов капусты и немного редьки. Когда вся эта толпа высыпала из автобуса и тут же образовала длинный ряд на городской остановке, прохожие стали подходить и прицениваться к товару. Ты положила пригревшегося на маминых руках щенка в корзинку к остальным копошащимся внутри живым комочкам, присела на корточки рядом с мамой и стала дожидаться покупателей. Щенки, о которых мама заботилась целый месяц, были упитанными и здоровыми, очень ласковыми и не проявляли к людям никакой враждебности. Они виляли хвостиками, глядя на людей, собравшихся вокруг корзины, и лизали их руки. Наших щенков раскупили гораздо быстрее, чем капусту, редьку и бобы. Когда корзинка опустела, мама поднялась и спросила:
— Чего бы ты хотела в подарок?
Ты взяла ее за руку и пристально посмотрела в глаза маме, которая так редко задавала тебе этот вопрос.
— Я спросила, чего бы тебе хотелось?
— Книгу!
— Книгу?
— Да, книгу!
Мама выглядела так, будто ты застала ее врасплох. Она некоторое время растерянно смотрела на тебя, а потом спросила, где здесь продают книги. И ты повела маму в книжный магазин при входе на базар, куда вели все дороги. Мама не пожелала заходить внутрь.
— Выбери книгу, — велела она, — спроси, сколько она стоит, а затем выйди и скажи мне.
Даже покупая галоши, она заставляла тебя примерить каждую и, в конце концов, платила меньше, чем просил продавец, но выбирать книгу она предоставила тебе и, похоже, не собиралась торговаться. Неожиданно магазин показался тебе огромным, словно прерия. Ты растерялась, не зная, на чем остановить свой выбор. Ты мечтала получить в подарок книгу, потому что никогда не успевала до конца дочитать те книги, которые братья приносили из школы. Книги в школьной библиотеке отличались от тех, что Хун Чол приносил домой. Это были книги вроде «Тетушка Са отправляется на Юг» или «Жизнеописание Шин Юн Бока». Книга, которую ты выбрала, называлась «Человеческое, слишком человеческое». Мама, собираясь заплатить за книгу, которая впервые в твоей жизни была не просто сборником текстов для чтения, вдруг пристально посмотрела на обложку:
— Тебе точно нужна эта книга?
Ты поспешно кивнула, беспокоясь, что она вдруг передумает. На самом деле ты и понятия не имела, что это за книга. Автором был некий Ницше, но ты никогда о нем не слышала. Ты выбрала книгу лишь потому, что тебе понравилось название. И мама дала тебе деньги на книгу и не стала спорить о цене. На обратном пути, сидя в автобусе, ты прижимала к груди книгу, как щенка, и зачарованно смотрела в окно.
* * *
Стоя на горной тропинке, откуда была видна старая деревушка ее родителей, мама рассказала, что ее отец кочевал из города в город, добывая золото и уголь, и вернулся домой, когда ей исполнилось три года. Он нанялся на работу на строительство новой железнодорожной станции, и с ним произошел несчастный случай. Люди, которые пришли рассказать бабушке о трагедии, смотрели на маму, резвящуюся во дворе, качали головой и говорили: «Глупышка, ты смеешься, хотя твоего отца уже нет в живых».
И ты запомнила эти слова, хотя тебе было всего три года?
— Да.
Мама сказала, что временами очень обижалась на свою маму, мою бабушку:
— Я знаю, что она осталась вдовой и ей приходилось нелегко, но надо было отдать меня в школу. Мой брат ходил в японскую школу, и сестра тоже, почему же меня она оставила дома? Я прожила в полной темноте всю свою жизнь…
Наконец мама согласилась поехать с тобой в Сеул, если ты пообещаешь ничего не рассказывать Хун Чолу. И даже когда вы вместе уходили из дому, она продолжала просить тебя не забывать о своем обещании.
Приехав в город, ты стала водить маму по врачам, пытаясь выяснить причину ее головных болей, и вдруг выяснила нечто совершенно неожиданное — когда-то давно мама перенесла инсульт. Инсульт? Ты сказала, что этого не может быть. Но врач показал тебе снимок ее головного мозга, настаивая, что налицо все признаки перенесенного инсульта.
— Как она могла перенести инсульт и не знать об этом?
Врач сказал, что мама прекрасно знала об этом. И, судя по скоплению крови в мозгу, она испытала сильнейший шок. Он объяснил, что маму мучают постоянные боли.
— Что значит — постоянные боли? Мама всегда была здоровой женщиной.
— Не думаю, что это на самом деле так, — откликнулся доктор.
Ты вдруг почувствовала себя так, будто острая булавка, спрятанная в кармане, вдруг со всей силы вонзилась в твою руку. Врач откачал кровь, скопившуюся в маминой голове, но головные боли так и не исчезли. Мама то оживленно разговаривала и смеялась, то в следующий момент боялась пошевелиться и держала голову так осторожно, будто это хрупкий стеклянный сосуд. И вот ей пришлось вернуться домой и снова лечь на деревянный лежак под навесом.
— Мама, тебе нравится проводить время на кухне? — Когда ты задала этот вопрос, мама не сразу поняла, что ты имеешь в виду.
— Тебе нравится быть на кухне? Нравится готовить?
Некоторое время мама смотрела тебе прямо в глаза.
— Я не могу сказать, нравится или не нравится мне кухня. Я готовила, потому что это моя обязанность. Я должна была стоять на кухне, чтобы вы все поели и пошли в школу. Как можно делать только то, что тебе по душе? Есть вещи, которые необходимо делать, не важно, нравится тебе это или нет. — У мамы на лице появилось недоумение — что это за вопрос? А затем она пробормотала: — Если делать только то, что нравится, кто же тогда сделает то, что тебе не по душе?
— Ну, так тебе нравится или нет?
Мама огляделась по сторонам, словно собираясь поведать тебе тайну, и прошептала:
— Я несколько раз разбивала крышки стеклянных банок.
— Ты разбивала крышки банок?
— Всему этому не видно было конца. В сельском хозяйстве всегда так, если сажаешь семена весной, осенью собираешь урожай. Если сажаешь семена шпината — получаешь шпинат, если сеешь семена кукурузы, тебя ждет урожай кукурузы… Но работа на кухне бесконечна. Сначала завтрак, потом приходит время обеда, затем ужин, а когда наступит новый день, снова приходится готовить завтрак. Это замкнутый круг… Конечно, было бы лучше, если бы я готовила разные закуски, но поскольку на грядках я выращивала одни и те же овощи, то приходилось стряпать одни и те же блюда. Когда ты изо дня в день делаешь одно и то же, в конечном счете тебя просто начинает от этого тошнить. Когда кухня начинала напоминать мне тюремную камеру, я выходила во двор, брала первую попавшуюся под руку крышку и изо всех сил швыряла ее об стену. Твоя тетя ничего не знала об этом. А если бы она прознала, что я разбрасываюсь крышками, то наверняка решила бы, что я свихнулась.
Мама призналась, что через несколько дней покупала новую крышку, чтобы никто ничего не заметил.
— Так я попусту тратила деньги. Приходя за новой крышкой, я чувствовала, что это расточительно и вообще неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Звук разбивающейся крышки стал лекарством для моей измученной души. В такой момент я чувствовала себя свободной. — Мама прижала палец к губам и прошептала: «Тсс», словно кто-то мог ее услышать. — Я впервые рассказываю об этом. — На ее лице заиграла озорная улыбка. — Если не хочешь готовить, стоит попробовать выбросить приготовленную еду. Даже если ты считаешь, что это слишком накладно, ты все равно ощутишь необыкновенную легкость. Но, конечно, если ты не замужем, это едва ли поможет.
— Так я попусту тратила деньги. Приходя за новой крышкой, я чувствовала, что это расточительно и вообще неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Звук разбивающейся крышки стал лекарством для моей измученной души. В такой момент я чувствовала себя свободной. — Мама прижала палец к губам и прошептала: «Тсс», словно кто-то мог ее услышать. — Я впервые рассказываю об этом. — На ее лице заиграла озорная улыбка. — Если не хочешь готовить, стоит попробовать выбросить приготовленную еду. Даже если ты считаешь, что это слишком накладно, ты все равно ощутишь необыкновенную легкость. Но, конечно, если ты не замужем, это едва ли поможет.
Мама глубоко вздохнула.
— Но зато так замечательно наблюдать, как растут дети. Даже когда у меня дел было невпроворот и я порой не успевала поправить косынку на голове, когда я наблюдала, как вы все сидите за столом, едите, стуча ложками о тарелки, я чувствовала, что больше мне ничего и не надо в этой жизни. Вы казались такими беззаботными. Вы благодарно набрасывались на еду, когда я варила простой суп из цуккини и бобовой пасты, и ваши лица радостно светились, когда время от времени я готовила рыбу на пару… У вас был такой отменный аппетит, что, когда вы стали подрастать, я даже немного забеспокоилась. Если я варила кастрюлю картошки, чтобы вы могли перекусить, вернувшись из школы, к моему возвращению кастрюля оказывалась пуста. А в иные дни я с тоской наблюдала, как рис в горшке, припрятанном в подвале, с каждым днем тает, словно снег, а потом наступал день, когда рис полностью исчезал. Я спускалась в подвал, чтобы взять немного риса на ужин, и совок царапал пустое дно горшка, и вот тогда мое сердце замирало от ужаса и я думала: чем же мне кормить моих деток завтра утром? Потому в те времена я и не задумывалась о том, нравится мне находиться на кухне или нет. Если мне удавалось сварить большую кастрюлю риса и приготовить суп, меня не волновала усталость. Я радовалась, что мои дети будут сыты. Теперь тебе, возможно, сложно это представить, но в то время мы постоянно боялись, что еда закончится, и мы умрем с голоду. И так происходило со всеми. Надо было есть, чтобы выжить.
Улыбаясь, мама сказала, что, несмотря ни на что, эти дни были самыми счастливыми в ее жизни.
Но мучительные головные боли украли у мамы ее светлую улыбку. Головная боль вгрызалась в ее душу и постепенно уничтожала ее, словно острозубая и вечно голодная полевая мышь.
Мужчина, к которому ты обратилась с просьбой распечатать объявления о пропаже мамы, был одет в поношенный костюм из чистого хлопка. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что он носит искусно пошитую старую одежду. И хотя ты знаешь, что он всегда так одевается, ты не можешь не думать об этом. Этот человек уже знает о мамином исчезновении и обещает, что подготовит объявления на основе твоих набросков и быстро распечатает их в типографии своего партнера по бизнесу. Поскольку не удалось отыскать последних фотографий мамы, вы с братьями решили воспользоваться общей семейной фотографией, которую один из твоих братьев разместил в Интернете. Мужчина всматривается в мамино лицо на фото.
— Ваша мама очень хорошенькая, — замечает он.
Ты вдруг совершенно неожиданно заявляешь, что у него прекрасный костюм.
Мужчина улыбается в ответ:
— Его сшила моя мама.
— Но разве она не умерла?
— Тогда она была жива.
Он объясняет, что с самого детства носит одежду исключительно из хлопка, потому что на другие ткани у него аллергия. Стоит ему надеть одежду из другой ткани, как все его тело начинает чесаться и покрывается сыпью. И поэтому он всю жизнь носит одежду, сшитую его мамой. Вспоминая маму, он всегда видит ее с шитьем в руках. Ей все время приходилось корпеть над шитьем, чтобы смастерить одежду для сына.
Мужчина рассказал, что, открыв после смерти матери стенной шкаф, он обнаружил целые стопки одежды из хлопка, которой ему должно было хватить до конца жизни. Так что костюм, который сейчас на нем, как раз из тех запасов, которые он обнаружил в том шкафу. Как выглядела его мать? — думаешь ты. Ты слушаешь его, и сердце разрывается от боли. И ты спрашиваешь человека, который вспоминает свою горячо любимую маму:
— Как вы думаете, ваша мама была счастлива?
Его ответ звучит вежливо, но, судя по выражению его лица, он воспринимает твой вопрос как оскорбление:
— Моя мама сильно отличалась от современных женщин.
2 Прости меня, Хун Чол
Женщина берет одну из его листовок и замирает на мгновение, чтобы рассмотреть фотографию мамы. Они стоят под теми самыми башенными часами, где мама обычно ждала его.
Когда он нашел жилье в городе, мама, приезжая на вокзал в Сеуле, выглядела как беженка из зоны военных действий. Она выходила на перрон, неся на голове узел, в руках и за спиной у нее были многочисленные свертки, а то, что там не поместилось, она умудрялась прицепить к поясу. Удивительно, как она вообще могла передвигаться с таким грузом. Будь у нее такая возможность, мама прихватила бы для него баклажаны и тыквы, привязав их к ногам. Ее карманы оттопыривались, битком набитые недоспелыми перчиками, очищенными каштанами или дольками чеснока, завернутыми в газету. Каждый раз, приходя встречать маму, он обнаруживал такое количество свертков у ее ног, что не переставал удивляться, как одна женщина может сама дотащить такую поклажу. Стоя посреди привезенных гостинцев, раскрасневшаяся мама озиралась по сторонам, поджидая его.
Женщина нерешительно подходит к нему, указывая на фотографию мамы на листовке, и говорит:
— Простите, мне кажется, что я видела эту женщину напротив офиса Юнсан Ту-дун.
На фотографии, которую сделала его младшая сестра, мама в голубом платье радостно смеется. Женщина продолжает:
— На ней была другая одежда, но глаза очень похожи, я запомнила ее взгляд, такой прямой и искренний. — Женщина снова смотрит на фотографию и добавляет: — У нее был порез на ноге.
Женщина говорит, что у мамы на ногах были голубые пластмассовые сандалии и на одной ноге, около большого пальца, образовалась глубокая рана, возможно, она натерла ногу этой сандалией, потому что очень долго шла. Женщина рассказывает, что мухи назойливо кружились вокруг, пытаясь сесть на покрытую гноем рану, а женщина раздраженно отмахивалась от них. И хотя, судя по всему, рана причиняла ей сильную боль, она продолжала вглядываться в окна офиса, словно ничего не чувствовала. Это произошло около недели назад.
Около недели?
Растерявшись, он пока не понимает, чем может помочь в поисках мамы история, рассказанная этой незнакомой женщиной, и продолжает раздавать листовки прохожим. Все члены его семьи повсюду расклеивали и раздавали прохожим листовки, начиная от Сеульского железнодорожного вокзала и до Намьянгдун, в ресторанах и магазинах одежды, книжных лавках и интернет-кафе. Когда листовки были сорваны, потому что родственники расклеили их в неположенном месте, они снова клеили их в тех же местах. И теперь они ограничились не только территорией вокруг вокзала, но расширили поиски и расклеили новые листовки на улицах Намдэймун, Чунним-дун и даже на Содэмун. Никто не позвонил по телефонам, указанным в объявлении в газете, но некоторые люди откликнулись, увидев листовки на улицах. Кто-то позвонил и сообщил, что видел женщину, похожую на маму, в ресторане, которая сломя голову выбежала оттуда, но это оказалась женщина одного с мамой возраста, которая там работала. Один раз позвонил человек, который сообщил, что пригласил маму в свой дом, и продиктовал свой адрес. Окрыленные надеждой, они бросились по этому адресу, но оказалось, что такого дома на самом деле не существует. Нашелся и такой человек, который пообещал отыскать маму, если ему заплатят вперед пять миллионов вон. Но две недели спустя и подобные нелепые звонки стали редкостью. Все члены семьи, поначалу с надеждой обыскивающие окрестные районы, все чаще встречались около башенных часов перед Сеульским вокзалом, растерянные и совсем отчаявшиеся. Когда люди комкали листовку, едва взглянув на нее, а потом швыряли на землю, его младшая сестра, писательница, тотчас же поднимала ее, разглаживала и протягивала другим прохожим.
Его сестра, которая принесла с собой на вокзал целую стопку листовок, стоит рядом с ним. Ее сухие глаза устремлены на него. Он вспоминает о том, что сказала незнакомая женщина, и спрашивает:
— Может быть, нам стоит сходить к офису Юнсан Ту-дун и поискать там?
— Зачем маме понадобилось туда идти, — отвечает она и уныло добавляет: — Мы можем зайти туда попозже. — А затем громко обращается к проходящим мимо людям: — Это наша мама, пожалуйста, посмотрите на фотографию, прежде чем выбрасывать листовку. — И раздает прохожим листки с фотографией.
Никто не узнает его сестру, чья фотография время от времени появляется в газетах в разделе о культуре, когда выходит в свет ее очередная книга. Судя по всему, гораздо эффективнее привлекать внимание прохожих громкими криками и одновременно совать им в руки листовки, как поступает сестра. Люди не выбрасывают ее листовки, стоит им отойти на несколько шагов. Не так уж и много мест, куда мама могла бы отправиться, и на самом деле, возможно, она могла пойти к кому-нибудь из его братьев. В этом-то как раз и заключается их проблема. Если бы они знали, куда именно могла пойти мама, то сосредоточили бы поиски именно в этом направлении, а так им приходится прочесывать весь город. Когда сестра спросила его, зачем маме понадобилось идти к офису, он не сразу вспомнил, что свою первую работу в этом городе он нашел как раз в офисе Юнсан Ту-дун. Потому что было это тридцать лет назад.