Антон АЛЕЕВ ПОДОРОЖНАЯ ВЕЧНОСТИ Рассказы
ВЕЧНОСТЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ
Поплавок слабо шевельнулся и замер. Виктор даже вздрогнул от неожиданности — он так внимательно смотрел на воду, что задумался. По глади озера пробежала мелкая рябь. Виктор встряхнулся, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Поплавок больше признаков жизни не подавал, явно издеваясь над рыболовом.
Виктор начал злиться, почему–то именно сегодня чертовски хотелось ухи. И время для клева было вполне подходящим. Он машинально посмотрел наверх, на небо над озером, и привычно натолкнулся взглядом на твердь прозрачного купола. И на красно–фиолетовые сполохи за ним. Точно такие же, как вчера. Солнца Виктор не видел уже двенадцать дней и очень сомневался, что увидит его когда–нибудь снова. Смена дня и ночи в его новом мирке происходила теперь по совершенно неведомым ему законам.
Он решил посидеть еще с полчасика и, если карась не пойдет, идти «на панораму». Так он для себя прозвал место метрах в тридцати на восток от его дачного домика, у самой стены купола. Он расчистил там от хлама пятачок земли, водрузил огромный древний стул, напоминающий трон, и усаживался на нем каждый вечер понаблюдать за миром. При желании он мог прислониться лбом к слегка вогнутой поверхности купола и смотреть сквозь нее, даже если прозрачный материал искажал черты мира. Это было не столь важно. Хотя чаще он просто сидел, расслабленно откинувшись на спинку, и с болезненным очарованием наблюдал за тем, что происходило снаружи. Там бушевали настоящие стихии. Почерневшая, затянутая болезненной коркой растрескавшаяся земля подставляла свои бока под безумные протуберанцы и смечи серой пыли. В мглистом багровом или иссиня–фиолетовом мареве происходили катаклизмы ураганов, обломки и обрывки неизвестно чего проносились с огромной скоростью, спутываясь в причудливые и гротескные фигуры. Облака, свинцовые до черноты, мчались вверху с совершенно нереальной скоростью, раскачивая этот мир набок. Это фантастическое зрелище поначалу вызывало у Виктора легкое головокружение, пока он не научился абстрагироваться от «панорамы», как бы одновременно находясь в том, что он помнил об этой земле, и тем, чем осознавал себя сейчас.
…В тот день он приехал на дачу под вечер, после работы. Старенький «жигуленок» обессилено замолк у неказистого домика. Виктор выбрался из машины, потянулся, распрямляя затекшие от сидения плечи. Воздух, казалось, не колышется. Приятный запах трав царил вокруг. Виктор улыбнулся и неторопливо двинулся к дому, слегка опьяненный непривычной тишиной. Смолкло все. Звуки пропали, но это молчание не напоминало предгрозовое затишье. Это было по–другому.
Вспышка настигла его где–то на полпути. Она была настолько яркой, что Виктор даже присел, как от удара. Блеск, обрушившийся на него, был таким же сильным, как и коротким. Яркий, словно электрический, режущий свет пропал, оставив после себя темную мглу. Будто мгновенно время перенеслось на несколько часов вперед, и наступили глубокие сумерки. Виктор боязливо посмотрел по сторонам. И увидел.
В стороне города, далеко–далеко, сквозь спустившуюся мглу — светло–алый конус исполинских масштабов. Он рос вверх, одновременно утончаясь. Исходящие от него смутные пыльные круги, как от камня брошенного в пруд, двигались от эпицентра. Светлый конус померк, и на его месте обрисовался новый контур, болезненно и узнаваемо превращающийся в большой пепельно–дымный гриб.
Виктор не успел подумать ни о чем. Какая–то паническая мысль пульсировала у него в височной жилке, но как–то не по–настоящему, по–детски.
Он увидел движение: со скоростью истребителя к нему приближается мутная стена, круша все на своем пути — еще секунда, и она сметет его, как даже не песчинку, как атом, частицу глупой материи.
В тот момент, когда это неминуемо должно было случиться, перед Виктором словно вырос экран. Огненная клубящаяся волна натолкнулась вдруг на препятствие, обволакивая его, как морская гладь огибает нос корабля. Но Виктор видел, он смотрел, не в силах оторваться, как бешеная стена смерти обходит почему–то его стороной, оставляя его в центре вселенского пиротехнического спецэффекта… Через какое–то время пришел звук. Гул, переходящий вначале в грохот, а потом в какофонию запредельного писка, невыносимого, разрезающего слух напополам. Виктор судорожно закрыл ладонями уши и, согнувшись, в позе младенца рухнул на зеленую траву.
А гриб на месте города все рос вверх, расплываясь и толстея, закрывая собой весь белый свет…
Если за пропитание Виктор не переживал — в погребе было достаточно запасов, да и сам участок щедро одаривал урожаем, — то с куревом поначалу было совсем плохо. Сигареты кончились на третий день, как ни пытался Виктор растянуть удовольствие, а другого табака или махорки в домике не нашлось.
Последнее время Виктор выкуривал полторы пачки в день, и отсутствие хоть какой–то дозы никотина стало его мучить просто физически. Мысль о том, что теперь придется бросить курить, приводила его в ужас.
Он занялся экспериментами. Он рвал разную траву, сушил, мельчил, сворачивал самокрутки. Но все было не то. Кроме горького дыма и стеклянного привкуса во рту, из этих затей ничего не выходило. До какого–то времени. Пока он не нашел высокий бурьян у северо–западного края купола. Поначалу измельченные крупинки не произвели эффекта, но уже через несколько минут Виктора буквально накрыла волна привычного никотинового блаженства. Даже слишком. Кроме привычных ощущений, он почувствовал острую грусть и одновременно жгучую радость. Беспочвенную, но спокойно–приятную. Легкую эйфорию от воздуха, от озера, от купола. От мыслей про прошлое… Как называется этот бурьян — Виктор не имел ни малейшего понятия, но курить его стал постоянно. Раз в день. После панорамы.
И тогда приходили мысли — не эфемерные, а грубые, реальные, подсвеченные флуоресцентными разноцветными огоньками, переливающиеся, как калейдоскоп. И, сливаясь с безумием вокруг купола, они позволяли Виктору слышать далекую музыку — проникновенность флейт, плачи скрипок, божественность арфы, а иногда и сокрушающую мощь барабанов.
Он заставлял себя не часто вспоминать о тех, кто был ему дорог. Постоянная мысль об этом доводила его до безумия. Он знал, что никто ничего не успел понять, что все произошло мгновенно, и тут же одергивал себя, вспоминая, как зачарованно смотрел на приближающуюся волну смерти и как пытался замедлить несущиеся сквозь время секунды.
Ему было очень плохо, невыносимо. Иногда он просто ложился на землю лицом вниз и плакал, рыдал в голос, до кашля, пока не начинало саднить горло, пока не кончались слезы.
И он продолжал жить, прекрасно отдавая себе отчет, что это ненадолго, что он, быть может, последний человек на земле, конечно, обречен. На очень скорую смерть. Полного одиночества не сможет выдержать никто. И что рано или поздно наступит час полного отчаяния и… все закончится…
Где–то квакнула лягушка. Виктор машинально глянул по сторонам. Берега озера были пустынны и безмолвны. Темно–зеленая вода на мелководье неприятно лоснилась илом. Кое–где появлялись расходящиеся круги то ли от играющей рыбы, то ли от незаметных насекомых.
Чертыхнувшись, Виктор смотал удочку и побрел к дому, невесело насвистывая незамысловатый мотив. С озера донесся женский смех, и только сделав несколько шагов, Виктор замер, как вкопанный, и стремительно обернулся. Темное зеркало озера не подавало никаких признаков жизни. С участившимся дыханием, Виктор осматривал берега в надежде увидеть что–нибудь новое. Хотя какая могла быть надежда?
Все было пустым и впустую.
Естественно, он пытался задумываться, каким образом и почему это с ним произошло. Кто, как и для каких целей оставил его посреди апокалипсиса в живых. Оставив зачем–то медленно умирать наедине с собственными мыслями. Но чем дальше он размышлял, тем больше терялся смысл постановки вопроса таким образом. Неведомое было невозможно увязать с его жизнью. Жизнью обыкновенной и ничем особо не примечательной. Зато случившееся очень остро дало почувствовать всю важность и необыкновенную прелесть привычных вещей и действий, происходящих с Виктором, да и с любым другим, в прошлой жизни.
Спор с другом, вечернее чаепитие за общим семейным столом, мимолетно–заинтересованный взгляд, брошенный случайной незнакомкой, мысли о планах на завтра. И много–много другого. Того миллиарда мелочей, которые проносятся бешеным экспрессом мимо сознания. Бессмысленных и одновременно важных.
Виктор сидел «на панораме», выискивая в переплетении багровых сполохов другую истину, рисунок бытия, рассудок необъятной мрачности. Ураганы продолжали бушевать за стенкой купола с неослабевающей силой, Виктору даже казалось, с возросшей активностью. Он рассеяно перевел взгляд на землю у подножия прозрачной стены, и его просто захолонуло от увиденного. Там лежал желтый пластиковый рекламный жетон. Вернее, часть жетона. Стена врезалась в него сверху, отсекая большую часть. Часть слова, которая уцелела по эту сторону купола, была Виктору хорошо известна. Он уже двести раз видел ее. Там было написано «ЭЛЬД». Вернее, вчера было написано. Виктор смотрел на этот обрубленный рекламный проспект, и от волнения у него сводило мышцы живота. Сегодня на нем было написано «ЭЛЬДОРА»…
Виктор сидел в стареньком кресле посреди единственной комнатенки своего дачного домика, стараясь прогнать любые мысли. По помещению плавал легкий слоистый туман. То ли не рассеявшийся еще дым от его «трубки всего мира», то ли от этих самых мыслей, стремящихся материализоваться после выкуренного.
Нирвана накатывала постепенно и необязательно. Виктор расслабленно вытянул ноги, видя себя как бы со стороны — одинокого человека внутри квадрата прозрачных стен, уходящих вверх до самой бесконечности. Сам образ был удивительно четким, в отличие от окружающих предметов, которые стремились изменить свои черты, расплыться линиями.
Минут через десять, а может, и через час, кто знает, Виктор вернулся к двигательной жизни. Он взял с полки старенькую транзисторную «Спидолу» и в который уже раз принялся накручивать регулятор настройки. Тишина, как и в предыдущие попытки, была полной. Ни привычного потрескивания эфира, ни свиста — ничего. Полное и абсолютное молчание на всех волнах.
Виктор раздосадовано поставил радиоприемник на стол и отошел к окну. Вцепился руками в верхнюю раму, прижался лбом к стеклу.
И услышал.
Вначале шорох. Негромкий.
Потом шорох превратился в некий ритмичный хрип. Как будто нечто прорывалось сквозь треск.
Звуки исходили из–за спины Виктора. Он обернулся и увидел, что его приемник самостоятельно ожил. Бледно–желтым осветилась шкала настройки. Хрипа, раздающегося из динамика, стало меньше, а звука, наоборот, прибавилось, и он стал громче. Виктор боялся двигаться и дышать.
Через секунду сомнений не оставалось: из приемника звучала музыка. Настоящая песня:
И тогда Виктор заплакал…
Он сидел на берегу озера, у самой воды, и смотрел на воду. Темный безумный небосвод дарил иллюзию позднего вечера. Вода, как кривое зеркало, пыталась отразить хороводы беснующихся в высоте молний, и иногда это у нее получалось.
Он сидел, проигрывая в уме странную логику не связанных в обычной жизни событий, и удивлялся, насколько эта цепь становится важной для него. Теперь уже важной…
Купол рос.
Он двигался во все стороны. Виктор втыкал в землю вешки у самой стены купола, и через какое–то время стена отодвигалась. Причем вместо обуглившейся мертвой земли на новом месте росла обычная зеленая трава. Купол не только рос, он излечивал пространство. Возвращал его в предыдущий вид. Возвращал мир.
Виктору хотелось верить, что его купол не единственный, что в разных уголках его родного «шарика» так же плачут и мучаются в догадках другие люди. И другие купола тоже раздвигают границы, чтобы в конце концов слиться в единое пространство, которое теперь станет именоваться миром.
Он сидел на берегу, слегка оглушенный последними событиями, даже не пытаясь сосредоточиться.
Не хотелось ничего. Не хотелось решать, как не расплескать хрупкую надежду, не хотелось решать, что делать дальше. И впервые, наверное, за последние дни очень хотелось жить. Просто жить.
Он снова услышал отдаленный женский смех и посмотрел вправо, в заросли прибрежного камыша. И даже успел заметить в полумраке, на водной глади, распущенные длинные волосы соломенного цвета, милое женское лицо и через мгновение на этом же месте большой рыбий хвост, беззвучно исчезающий под гладью озера.
И он даже не удивился.
Только улыбнулся.
Весело и печально.
СИЛА ТЯЖЕСТИ
Если смотреть из окна вниз, на землю, если всматриваться в неподвижность деталей, прижавшись лбом к стеклу, как смотрел сейчас Игорь, то картина действительно напоминает декорацию. В предутренний час листья деревьев не колышет даже ветер. Воздух замирает в грозном предчувствии близкого хаоса: грядущего разрезания на части утренними прохожими, стальными молниями автомобилей, каплями дождя, который обязательно должен пролиться в такой день.
Игорь смотрел вниз, выхватывая из неподвижности желтый маленький лист, сухую ветку, блик пожухлой травы. Он смотрел вниз, боясь потревожить тишину неподвижности, и сам себе казался бессмысленным и жалким. Где–то вверху было небо, но он не смел поднять свой взгляд…
* * *Самое удивительное, что он начал разговор первым. Сам обратил внимание, подошел, повинуясь неясному импульсу, и заговорил. Дело происходило на автобусной остановке, на которой в этот полуденный час было не так уж много людей. Она стояла чуть поодаль, будто даже и не ждала, а просто стояла, задумчиво рассматривая другую сторону улицы.
— Девушка, извините, 63‑й тут останавливается? — высказав эту чудовищную банальность, Игорь искренне подивился самому себе.
Она покачала головой и внимательно взглянула на Игоря. В глаза.
— То–то я уже минут пятнадцать…
— Я не знаю, — голос у нее был низкий и грубоватый, как у курильщиков.
Игорь замолчал, еще раз охватив взглядом ее фигуру. Нельзя сказать, что она была красива. Миловидна, не более. Не совсем правильные черты лица, блондинистые волосы до плеч. Худенькая, с маленькой грудью и прямой фигурой. Футболка, джинсы, кроссовки. Все.
— Вы со всеми так знакомитесь? — спросила она. Причем даже не подумала улыбнуться.
— Нет, — Игорь стушевался, уже сильно сомневаясь в успешности нынешнего мероприятия.
— Я не думаю, что знакомство со мной принесет вам то, что вы ждете, — сказала девушка.
Упустив партию первой скрипки, Игорь совсем уже растерялся, не без оснований считая, что начинает выглядеть идиотом.
— Это вежливый отказ?
— Нет, это вежливое предупреждение.
— Приятно общаться с вежливым человеком…
Она пожала плечами. Повисло тягостное молчание.
Игорь понял, что ничего лучшего, чем заключить, что попытка не удалась, и запрыгнуть в подкатывавший автобус, он придумать не сможет.
— Почему вы, Игорь, не спрашиваете, как меня зовут? — спросила она, и все изменилось. Изменилось неотвратимо и основательно.
* * *В комнате тикали часы. Поверх одеяла, в полусумраке, лежала ее рука, тонкая и болезненно бледная. Игорь мерз. Он проснулся пять минут назад, поелозил ногами, стараясь укутаться посильнее, но не согрелся, только отогнал сон еще дальше. Хотелось курить и пить кофе. Она лежала рядом с открытыми глазами, как всегда, задумчивыми и темными.
— Как ты все–таки угадала? — спросил он. Его плечо неосторожно прикоснулось к ее теплому телу.
— Я не угадала. Я могла назвать любое имя. Это все не важно совершенно. Ты услышал то, что хотел услышать.
— Ты странная.
— Ты боишься признаться, что ничего нет вокруг. Нет меня, нет этой комнаты, и там, за стенами, тоже нет ничего. Кроме декораций. Твоих декораций.
— Ерунда какая–то, — Игорь сел на постели, охнул от холода, стал надевать рубашку.
— Тихо, — вдруг сказала она, и Игорь замер, застегивая пуговицу. — Слышишь?
— Что? — шепотом спросил он.
— Тишина. Там, за окном, не шумят машины, не кричат птицы. Нет звуков.
Игорь встал, оттянул в сторону тяжелую штору. В комнату упал кусок света. Игорь прищурился из–за яркого блика и выглянул в окно. По шоссе мчались легковушки, пешеходы жили в своем снующем мире, дети, громко крича, играли в игры. Улица была полна шелеста.
Игорь вопросительно взглянул на Катю.
Она сидела на кровати, подтянув одеяло под подбородок.
— Это появилось, когда ты отодвинул штору. Минуту назад этого не было, — сказала она и поежилась.
Игорь вернулся к постели, сел рядом, поцеловал в щеку.
— Все нормально? — спросил он и обнял ее.
Катя закрыла глаза и отрицательно замотала головой.
* * *— Это все потому, что ты одинок, — сказала она.
— Что — все? — в Игоре стало закипать раздражение. Он отхлебнул пива из кружки, посмотрел на Катю, прищурившись: — И почему это я одинок?.. — не дождавшись ответа, продолжил: — Ты странная. У меня есть друзья, у меня есть родители. И ты у меня есть, хоть и не пойму, что нас связывает. Мы спим в одной кровати, но не занимаемся сексом. Мы встречаемся раз в неделю, и я абсолютно не знаю, что ты делаешь все оставшееся время. Я вообще не понимаю, что у нас за отношения. Что тебе надо?
Она пропустила эту эмоциональную тираду мимо.
— Это не друзья, — сказала она. — Это так. А родители твои умерли.
Он вздрогнул. Он посмотрел на нее уже со злостью:
— Ты что говоришь? Я вчера разговаривал с отцом! Ты совсем свихнулась, что ли? — не выдержал, последнюю фразу крикнул.
Она отвернулась.
— Ты разговаривал с ним по телефону, но ты его не видел, — ее слова ушли в угол, в темную сторону комнаты.