Видя, что Колесников успокоился, эсбешник говорит:
– Правильно ты все сказал, только что мы делать будем, если Тень вернется, а?
– Вернется? – удивляется Батя. – Шутить изволишь! Он что – бессмертный, что ли?! От каннибалов еще никто не возвращался!
– Это да, но ты же знаешь, не люблю я неожиданностей. Давай подумаем, – настаивает эсбешник.
– Чуешь чего? – настораживается Колесников.
– Опасаюсь, – уклончиво отвечает Дмитрий. – Ты же меня знаешь, лучше перестраховаться, чем потом кипиш поднимать. Давай будем исходить из худшего: Тень жив и знает про подставу. Если он вернется, то, даже затаившись на время, все равно захочет отомстить. Будет расспрашивать, что да как было. Пойдут разговоры ненужные. Что тогда?
Колесников задумывается. Снова ходит из угла в угол.
– Ну… раз так, и у меня соображение на этот счет имеется, – Батя смотрит на Арсеньева. – Кроме нас с тобой и начвора, кто во всех подробностях про операцию знает? Никто! Хирург и Химик не в счет. Они и не рыпнутся, слишком местечки тепленькие. Хлыщ тоже молчать будет. Рентген сдох. Что там, в «МЕГЕ», на самом деле было – никто не знает. Надо сработать на опережение, так сказать, подготовить почву. Главное – повернуть все, как нам надо. Да, еще… – Колесников задумывается. Бросив взгляд на Дмитрия, он выдерживает паузу и веско говорит: – И про отца Силантия нам забывать не стоит. В силу он входит, люди его слушают. А особо те, кто с головой дружить перестал.
Дмитрий кивает.
– Я давно нашего «праведника» пасу. Не раз он уже нам с тобой дорожку переходил. Есть у меня человечек в его стаде, – эсбешник усмехается, – из ближних к нему.
– Потом расскажешь, не время сейчас, – обрывает его Колесников и нажимает вделанную в столешницу кнопку сигнала.
Дверь быстро распахивается. На пороге застывает парень. Колесников знаками для глухонемых и сопровождая все словами приказывает:
– Игорь, сделай нам… чая покрепче… И не пускай никого! Совещание у меня!
Арсеньев внимательно смотрит на Колесникова:
– Так чего ты с Тенью удумал, а, Батя?
– Обожди! – начальник машет рукой. Дождавшись, когда дверь захлопнется, Колесников поворачивается к эсбешнику:
– Вернуться, говоришь, Тень может, ну-ну… В таком случае, поступим с ним так. Слушай сюда, Нострадамус!..
* * *«Где я?! Что со мной?» – по голове словно все черти ада колотят молотами, вознамерившись вышибить мне мозги.
Сознание медленно возвращается. Сначала возвращается обоняние. Это я понимаю по тому, как тошнотворная вонь ударяет в нос. Затем восстанавливается зрение. Я вижу вокруг себя сгорбленные фигуры.
«Потрошители!» – взрывается в мозгу.
Понимаю, что людоеды держат в руках оружие и факелы. Черный дым коптит низкий каменистый свод. Стараюсь не смотреть на пламя – больно глазам. Не могу пошевелить ни руками, ни ногами. Меня явно куда-то несут, точнее, тащат по узкому каменному туннелю. Чуть приподнимаю голову. Я привязан к чему-то вроде носилок, сделанных из пары наскоро срубленных толстых веток.
Пытаюсь осмотреться – тщетно. Глаза залиты кровью и заплыли.
– Лежи смирно! – рявкает кто-то под ухом. – А то гляделки твои вырежем!
Вслед за этими словами я получаю удар кулаком в лоб.
«Судя по всему, я в какой-то пещере, – только сейчас до меня доходит весь ужас моего положения. – В их логовище!»
Пытаюсь сообразить, где же в Подмосковье могут быть столь обширные пещерные комплексы, и в мозгу вспыхивает слово – «Сьяны». Так вот, значит, откуда они приходят. Теперь все сходится. «Система», как ее еще называют некоторые, находится как раз между Люберцами и Подольском, недалеко от Домодедово.
«Черт! Сколько же времени я был в отключке? – панически думаю я. – Почему они меня сразу не убили, а приволокли сюда? На каннибалов не похоже, обычно они сразу раздирают жертву и поедают. Месть за сына Расчленителя? Хотят пытать? И где сам Расчленитель? – тысячи мыслей лезут в голову. – Странно, почему мне теперь совсем не страшно, скорее любопытно? Точно я попал в эпицентр шторма и теперь наблюдаю за всем со стороны. Мы столько времени пытались узнать, кто они, откуда приходят, вот мне и «повезло». Первопроходец, мля!» Мысли путаются, заплетаются, как ноги у пьяницы, перебравшего самогона. Я уже сам не знаю, почему мне приходят такие идеи в голову.
Кто никогда не бывал в подобных ситуациях, этого не поймет. Думаю, что мозг, не желая свихнуться, выстраивает хоть какую-то защиту, пытаясь найти логику и оправдание всему происходящему.
Провожу аналогию с Христом, о чьем жизненном пути, а особенно о восхождении на Голгофу, так любит рассказывать отец Силантий. Только там он шел сам, а здесь меня несут, хотя окончание истории одно – смерть.
«Через погибель – мы возрождаемся. И чем тяжелее отход в мир иной, тем большего очищения мы достигаем, прежде чем предстать пред Его очами», – любит говаривать священник.
По его словам получается, что все те, кто умер не сразу, а изрядно помучились, должны гарантированно попасть в рай. А мы – те, кто еще живы и барахтаются на поверхности – мы, что же, в Чистилище? Похоже на то.
Маховик времени поворотился вспять, неумолимо отсчитывая годы новой эры средневековья, куда мы добровольно вогнали себя в желании раз и навсегда остаться доминирующим видом на этой планете.
Тем больше разочарование – осознавать, что отныне человек низвергнут с пьедестала до вида «скот двуногий», кем я сейчас и являюсь. Думаю, пройдет еще немного времени, и нас станут разводить на мясо в подземных фермах вместо свиней, давая спариваться наиболее репродуктивным особям. Кому тут бифштекс с кровью? Но я отвлекся…
Меня тащат куда-то вниз. Кое-где в стены вставлены чадящие факелы. Потолок то приближается, так что я едва не бьюсь головой о каменистый свод, то удаляется. Поворот, другой, третий. Узкий проход расширяется, разделяясь на два туннеля. Судя по следам на стенах и кучам битого камня на полу, здесь явно поработали киркой. Отряд останавливается. Сколько здесь потрошителей, не понятно. Пять? Десять? Часть из них стоит во тьме, явно не желая попасть в круг света от факелов. Сгорбленные, ссутуленные фигуры маячат на границе света и тьмы. Лиц толком не разобрать. Сил, чтобы включить «ночное» зрение и рассмотреть их, у меня нет. Довольствуюсь тем, что видно.
Приглядевшись, я понимаю, что потрошители (на них теперь нет противогазов и респираторов) четко делятся на две группы. На: «старичье» и «молодежь». Причем каждое поколение придерживается себе подобных. Более мелкая «молодежь» стоит в тени. Не выносят света? Интересная иерархия.
Замечаю, как два каннибала, «старый» и «молодой», отходят в сторону и о чем-то переговариваются. Точнее, говорит «старый», одетый в видавший виды замызганный и покрытый бурыми пятнами (крови?) комбинезон. «Молодой», замотанный в какое-то тряпье, его слушает, кивает и пару раз что-то нечленораздельно мычит. И как только они понимают друг друга? Людоеды смотрят в мою сторону. «Молодой» тычет в меня ножом, после поворачивает голову к «старику». Они, видимо, решают, как поступить дальше. До меня долетают обрывки фраз:
– …идете…
– …его…
– Не жрать…
– …так приказал…
«Молодой» кивает. Тихо свистнув, он машет рукой сотоварищам. Потрошители разделяются на две группы. «Молодые» уходят – точнее, ловко, друг за другом, залезают в узкий туннель – «ракоход». Хорошо они приспособились к жизни под землей. Оставшиеся пять каннибалов – одно «старичье». Не говоря ни слова, они снимаются с места и волокут меня по более широкому – явно главному туннелю. Перед глазами тянется выщербленный, покрытый змеистыми трещинами свод пещеры. Сверху сыплются мелкие камешки. Надеюсь, нас не завалит. Хотя, может быть, это и к лучшему.
Еще минут через пять, хорошо приложив меня головой о каменный выступ на стене, каннибалы затаскивают меня в сужающийся проход.
Рывок, другой. Волокуши застревают. Слышу, как каннибалы суетятся:
– Раз твою за ногу! Что за хрень? Вроде должны были пройти.
Один из них, с мордой, покрытой шрамами, поворачивает голову, машет факелом и, пройдя чуть дальше, кричит, обращаясь к кому-то:
– Урод! Ко мне!
Я слышу впереди какой-то шум. Кто-то из потрошителей, видимо, из уже успевших пролезть вперед, возвращается.
– Ну, что там? – спрашивает «старик» у «молодого», которого я не вижу, но зато хорошо чувствую по запаху.
«Черт! – усмехаюсь против воли. – А ведь мне казалось, что я знаю о вони все!..»
Пахнет не просто не мытым в течение многих лет телом, а дерьмом и гниением. Эту вонь ни с чем не перепутать, уж поверьте, насмотрелся и нанюхался в медблоке. Так может вонять только начавшая разлагаться плоть у еще живого человека.
Тот, кого назвали Уродом, громко сопит, чмокает губами. Видимо, ему трудно разговаривать. Наконец, он с трудом отвечает:
– Шшш… ам!
– Там? – переспрашивает каннибал. – Что там?
Тот, кого назвали Уродом, громко сопит, чмокает губами. Видимо, ему трудно разговаривать. Наконец, он с трудом отвечает:
– Шшш… ам!
– Там? – переспрашивает каннибал. – Что там?
Опять раздается сопение.
– Сшт… ены пошшш… ли.
Слышу звук удара.
– Понятней говори! – рявкает каннибал. – Стены сдвинулись?
– Д… а-а… – тихо слышится в ответ.
– Мы с ним не пролезем?
– Нешшш…
«Старик» со шрамами смотрит на меня. Плюет на пол и отдает приказ, от которого, прежде чем до меня доходит смысл его слов, душа уходит в пятки:
– Мясо срезать! Волокуши оставляем. Он пойдет сам. Поводок на шею. Урод его тащит.
Я не успеваю опомниться, как, ловко орудуя ножами, каннибалы освобождают меня от пут, чтобы сразу же связать мне руки и надеть на шею веревку. Я выпрямляюсь насколько могу и упираюсь плечами в свод. Вижу, что в туннеле, в паре метров от меня стоит тщедушный карлик. Передвигаясь на коротких кривых ножках, он подходит ко мне и старается заглянуть в лицо. Я отшатываюсь. Не из-за страха, а из-за отвращения. Все лицо Урода покрыто какими-то грязно-бурыми наростами, которые, наслаиваясь друг на друга, нависают над его ртом. Поэтому ему сложно говорить. Меня буравит пара злобных глаз.
– Поши… мя… со, – шепелявит он, дергая за веревку.
Только сейчас я обращаю внимание на его непропорционально огромные руки, больше напоминающие узловатые лапы.
– Шевелись, мясо! – говорит каннибал, которого я окрестил Шрамом. Остальные трое смотрят на меня. Они тяжело дышат. Во тьме толком не разобрать, как они выглядят. Вижу лишь сутулые фигуры с ножами и топорами в руках. Потрошители замотаны в какое-то тряпье. Я стараюсь не смотреть им в глаза, поворачиваюсь, и тут же получаю удар ногой в спину. Падаю на землю, разбиваю лицо. Кто-то из каннибалов, видимо, решив отвести душу, пинает меня под ребра. Затем еще и еще. Сопротивляться – себе дороже, лучше их не злить. Поэтому, прикрыв голову руками, я просто лежу. Слышится предупреждающий окрик Шрама:
– Нельзя!
Избиение прекращается. Если бы не первитин, я давно бы загнулся от боли, а так я могу сломать ногу и пройти несколько километров. Не знаю, сколько еще будет действовать амфетамин. Ребята говорили, их «торкало» по два-три дня, зато потом отсыпались сутками. Я медленно встаю и заползаю вслед за карликом в «кошачий лаз».
Мы передвигаемся как животные – на четвереньках, обдирая локти и колени об острые камни. Толком ничего не видно. Факел лишь у Шрама. Стены давят. Кажется, они приближаются, сплющивают тебя как тиски. Понимаю, что это мне только кажется, хотя клаустрофобией я не страдаю. Позади меня раздается тяжелое дыхание. Каннибалы постоянно принюхиваются, и я понимаю, что запах моей крови сводит их с ума.
Какой же силой обладает над ними Расчленитель, если из опустившихся до скотского состояния дикарей, часть из которых явно не дружит с головой, он сумел сколотить хорошо управляемый отряд, действующий под стать людскому?
Пыль забивает глаза, тяжело дышать, липкая мокрота рвется наружу, заставляя разбитые губы пускать кровавые пузыри. Что будет дальше – мне уже все равно, лишь бы скорее развязка. Вскоре стенки лаза, резко расширяясь, образуют подобие арки, и наш странный отряд вываливается в просторный туннель. Темнота окрашивается алыми всполохами. Местами виднеются зажженные факелы. Тусклый свет позволяет мне осмотреться.
Туннель разительно отличается от всего, что я видел ранее. Стены и потолок хорошо обтесаны, за счет чего образуется довольно широкий прямоугольный проход.
Громкий окрик Шрама заставляет остальных каннибалов замереть на месте. Карлик дергает веревку так, что я буквально впечатываюсь в стену и лишний раз убеждаюсь в его силище. Осмотревшись, я понимаю причину нашей остановки.
Если пройти по туннелю метров десять, то попадаешь в самую гущу свисающих с потолка грязно-коричневых… корней, щупалец? Черт его знает, что это может быть. Приглядываюсь. Замечаю, как это нечто слабо шевелится.
«Похоже, это так называемые “хватуны”», – вспоминаю я описание подобной мутофлоры из рассказов одного разведчика после его очередного «залаза» в какую-то дыру. Мы ему не поверили, подумав, что боец перебрал самогона. Вот тебе и байки у костра.
«Хвать тебя такой водоросль, – говорил он, – и тащит в самую гущу, а там остальные, ждут-поджидают. Обовьются затем вокруг тебя, впиваются в кожу, даже ОЗК не спасет. Впрыснут чего-то там, и ты растворяешься изнутри, вплоть до костей. А потом выпивают эту жижу. И все, только кожа висит под потолком».
Обычно на этом месте мы начинали громко ржать. И вот мне «посчастливилось» встретиться с подобной хренью лицом к лицу. А еще разведчик говорил, что «хватуны» предпочитают места с повышенной радиацией…
Тем временем Шрам достает из-за пояса флягу и, взболтнув емкость, отворачивает пробку. Даже меня, уже привыкшего к вони, едва не выворачивает наизнанку. Я догадываюсь, для чего это нужно. Признаюсь, мы и сами иногда прибегали к чему-то такому, чтобы сбить нюхачей со следа. Бывало, мочились и испражнялись под себя, лежа в засаде, но эта смесь превзошла все. Чего они туда намешали?
Прижав пальцем горлышко фляги, каннибал встряхивает емкость и обливает всех мутной жижей, стараясь плеснуть на меня как можно больше. Боже, что за гадость! Хочется блевануть, но желудок, увы, пуст. Я лишь сплевываю горчащую слюну прямо себе на камуфляж. Хуже не будет!
Шрам подходит ко мне.
– Мясо… – шипит он. – Дернешься – сдохнешь. Урод! – обращается он к карлику. – Отвечаешь за него головой!
Карлик кивает и накручивает на кулак веревку.
– Дер… шись меня, – говорит он мне, – не шуетишсь…
– Хорошо, – отвечаю я и неожиданно для самого себя добавляю: – Спасибо!
Карлик вздрагивает при этих словах. Внимательно смотрит мне в глаза. Его взгляд меняется. Губы расползаются в оскале, хотя на самом деле, это он так улыбается. Замечаю, что у него практически нет зубов, а те, что есть, расположены в шахматном порядке. Ловлю себя на мысли, что, несмотря на отталкивающий вид каннибала, он, пожалуй, первый, которого мне почему-то жаль.
Шрам лезет вперед первым. Остальные идут вслед за ним. Я вижу, как людоеды медленно и осторожно протискиваются между прядями «хватунов». Карлик дергает веревку, и я, глубоко вдохнув, как перед прыжком в пропасть, шагаю следом. Мы входим в самую гущу. Я чувствую мерзкие прикосновения растений (и растений ли?). Точно кто-то проводит по тебе липким шершавым языком. Стебли, свисая плотной стеной и чуть дрожа, ощупывают каждого.
Я думаю, что «хватуны», судя по тонким пергаментным обрывкам кожи, свисающим с потолка, играют роль передовой защиты, действуя по принципу «свой-чужой», отсекая пришлых, если такой безумец найдется. Без огнемета здесь не пройти. С другой стороны, откуда здесь взяться чужому? Это означает, что «хватунов» иногда подкармливают… От этой мысли меня бросает в жар.
«Уж не мной ли, – ужасаюсь я. – Хотя нет, вряд ли, по крайней мере, не сейчас. Я им нужен живым».
Но утешительные мысли испаряются, едва я замечаю, что стебли задерживаются на мне. Ощупывая тело и особенно раны, «хватуны», заметно дрожа, раскрывают рты.
От страха я покрываюсь испариной. Я не хочу так подыхать! Чувствовать, как внутри тебя под действием кислоты разжижаются внутренности, а мясо отделяется от костей…
В этот момент один из каннибалов с воплем рвется вперед. Выбежав из зарослей, он останавливается, переминаясь с ноги на ногу и внимательно наблюдая за нами. Остальные потрошители замирают, ни движением, ни звуком не выдавая себя. Лишь по их учащенному дыханию я понимаю, каких усилий стоит им оставаться рядом со мной.
Замечаю, как напрягается Шрам, а Урод, чуть ослабив веревку, глядит на меня и подносит палец к губам. Шрам взглядом приказывает двум каннибалам следовать дальше, отвешивает карлику подзатыльник и что-то шепчет ему на ухо. Урод кивает, они со Шрамом обнимают меня.
Чувствую, как часто бьются их сердца. Я догадываюсь, что таким образом они заглушают мой запах. Странное ощущение: твари, которые жрут все живое, спасают мне жизнь. «Хватуны», точно потеряв меня из виду, обмякают. Идя бочком, мы постепенно продвигаемся к выходу. Судя по глазам, готовым вылезти из орбит, Шрам делает над собой огромное усилие, чтобы повиноваться приказу любой ценой оберегать мою жизнь. Но зачем? Вопросы без ответов преследуют меня уже второй день.
Наконец мы проходим опасный участок. И едва «хватуны» остаются позади, Шрам, подскочив к вжавшемуся в стену каннибалу-трусу, достает нож, приседает и двумя четкими движениями перерезает паникеру ахилловы сухожилия. Затем, вместе с двумя другими людоедами, они поднимают вопящего труса и, раскачав за руки и ноги, швыряют в самую гущу зарослей «хватунов».
Едва людоед оказывается среди стеблей, они быстро опутывают его, сжимаясь вокруг тела подобно взбугрившимся мышцам. Рты раскрываются, впиваются в плоть. Слышится размеренное чавканье и визг. Я вижу безумные глаза каннибала. Потрошитель дергается, пытается вырваться, но вскоре затихает.