Гера расхохотался. Он не ожидал от «привратника», как сам он назвал этого человека, сидевшего в будке, столь глубоких откровений.
— Так вы что же, недовольны своей работой? — продолжил интересоваться Гера.
— А чем же тут быть довольным? Скучно же. Если бы я не в Солнечногорске жил, а в Москве, то обязательно бы кем-нибудь другим стал. А так каждый день почти одно и то же. Вон, — сержант кивнул куда-то в глубь своей будки, — маманя еды сложила в баночку, и весь сказ. Жуй не хочу.
Герман пожал плечами, этот разговор с сержантом стал тяготить его. Он, перейдя на официальный тон, спросил:
— Как мне можно осмотреть дом?
— Да ничего сложного нету, — смущенно ответил сержант, — вот вам ключи. Здесь, на связке, они все с брелочками по номерам комнат, так что, пожалуйста, осматривайтесь.
— Спасибо. Так я войду?
— Да, да, конечно. А вы это… извините…
— Что такое? — Гера был почти у самой двери, когда его догнал этот полувопрос.
— А вы надолго?
— Ну, не знаю. Часа на полтора, может, чуть больше. Хочу все осмотреть, чтобы понять, с чего начинать…
— Нет. Я не это хотел спросить. В смысле, вы вообще-то надолго? Я имею в виду, здесь, в особняке этом, долго планируете проработать?
— А вам это зачем?
— Да я так, для себя просто спрашиваю. Мне-то вообще лучше, чтобы здесь так никого и не было. Так спокойнее, а то въедете сейчас, так ворота придется открывать, за порядком следить, да мало ли…
— Угу, — только и произнес Гера и скрылся внутри здания. А сержант вернулся в свою будку и достал из спортивной сумки мамину баночку с обедом.
Первым делом, очутившись вне пределов видимости и слышимости сержанта, за толстой дубовой дверью, Герман вытащил из кармана телефон и куда-то позвонил. Подождал, когда ему ответят, и сказал:
— Я пока осматривать не начал ничего, но у меня вот так с ходу одна просьба. Какая? А вот какая: там в будке какой-то ментяра сидит молодой, который слишком много рассуждает и при этом совершенно не по делу и на темы, которые его не касаются. Вы, пожалуйста, сделайте так, чтобы я его больше никогда не видел, и попросите там, в спецполку этом, чтобы присылали кого-нибудь с меньшим количеством извилин, сойдет одна, от фуражки, и менее словоохотливого. Хорошо? Ну, вот и замечательно.
Закончив разговаривать, Гера оглядел прихожую, потолок, украшенный лепными розетками, все это плюс огромное от пола до высокого четырехметрового потолка зеркало напомнило ему вестибюль театра. Он подошел к зеркалу, принял позу римского императора Нерона: голова поднята, правая нога выставлена вперед, правая рука вытянута перед собой — и, глядя на свое отражение, глумливо-торжественно произнес:
— Кесарю кесарево, а слесарю слесарево! — После чего весьма довольный собой пошел осматривать офис.
…Своим заместителем Гера назначил совершенно лысого и оттого похожего на шар из русского бильярда Вову Козакевича. Вова был постоянным жителем Сети, торчал в ней двадцать три с половиной часа в сутки, а остальные полчаса у него уходили в сумме на отправление естественных надобностей, поедание чипсов — любимой Вовиной еды — и перезагрузку подвисавшего иногда от чрезмерного количества информации компьютера. Вова был гениальным программистом с преступными наклонностями взломщика. Он не ради преступной наживы, а исключительно из спортивного интереса взломал как-то коды доступа американского Генерального штаба, и, говорят, в Пентагоне был страшный переполох. Во всем обвинили вышедших из ада бородатых хакеров Аль-Кайеды, сидящих с ноутбуками где-то в афганских пещерах и ведущих оттуда атаки на американские средства обороны. В то время как по всем новостным каналам дикторы взахлеб передавали о новых проделках «компьютерных монстров бен Ладена», с аэродрома в Турции готовились подняться в воздух тридцать пять стратегических бомбардировщиков для нанесения каких-то там бомбовых ударов. В то же самое время вся компания «Pharaon’s constellation» — разработавшая те самые бомбы, которые висели сейчас на специальных ремнях внутри бомбардировщиков, — радостно потирала руки от того, что получила от правительства США такой выгодный заказ, а Вова лишь хихикал в комнатушке маленькой родительской квартиры где-то в Кузьминках. Он очень удивился, когда чьи-то заботливые руки сняли с него наушники, в которых играл любимый Вовин «Hell raiser», и также заботливо крутанули кресло, повернув Вову на сто восемьдесят градусов. Вовин рот, набитый чипсами, непроизвольно открылся, Вова закашлялся, и некоторое количество не пережеванной им картофельной массы вылетело наружу, угодив на костюм крепкого пожилого человека, неизвестно откуда взявшегося и стоящего посредине Вовиной комнатушки в компании двоих в штатском, один из которых и прервал Вовин процесс наслаждения тяжелым роком.
— А вы это… Вам чего надо? — испуганно спросил Вова.
Генерал Петя восхищенно обвел взглядом двенадцатиметровую комнатку и с одобрением уставился на вжавшегося в кресло Вову:
— Сынок, — с душевной теплотой кобры сказал Петя-Торпеда, стряхивая со своего великолепного костюма крошки Вовиной трапезы, — неужели же это ты, вот прямо из этой сраной комнаты, из этой сраной квартиры, из этого сраного дома, пропахшего крысами, сумел надрать пятиугольникам их пятиугольные, тупые задницы, которые у них вместо головы, а?
Вова Козакевич, решив, что ему пришел конец, ожесточился и, выпятив подбородок, с отчаянной гордостью ответил:
— Да. Я для России старался, между прочим, а ты вали отсюда, сволота цэрэушная!
Генерал Петя восхитился подобным ответом и с терпеливой доходчивостью объяснил Вове, что никакой он не «цэрэушник», а вовсе даже наоборот, что весь этот шмон с Аль-Кайедой придуман в Штатах только для того, чтобы под шумок провернуть какие-то там свои нужные им в Афганистане дела, а на него, Вову Козакевича, из тех же Штатов поступил запрос на выдачу.
— Хотят, понимаешь, чтобы мы тебя выдали им, а уж они тебя там засудят будь здоров.
Вова бросился в ноги этому респектабельному мужику и взвыл:
— Спасите меня, прошу вас, пожалуйста-а-а-а!!!
— А ты нам поможешь? Ты России поможешь? — спрашивал генерал Петя и осторожно пятился, с брезгливостью наблюдая за прибывающими капельками Вовиной слюны на блестящих мысах своих черных туфель от «Berlutti».
— Да я все! Да я на все готов! Да вы только скажите, я…
— Ладно, ребята, усадите-ка его обратно, — скомандовал генерал Петя и, вытащив из нагрудного кармана пиджака белоснежный платок, вытер им туфли, а платок бросил на пол. — Значит, ты вот что, Вова, меня зовут Петр, и я работаю, ты, наверное, уже понял где.
Вова лишь судорожно кивнул. Он очень испугался и был на грани обморока.
— Это хорошо, что ты такой понятливый. Я тебя Америке выдавать не стану, нам такие парни и самим нужны, а ты взамен на мою доброту сиди тихо, а лучше вообще перебирайся из этой норы куда-нибудь поближе к центру, квартирку сними, с девочкой познакомься с хорошей. Чтоб грудь у нее побольше была, чтоб подержаться было за что, а то ты сиськи только в Интернете видишь. На-ка вот тебе. — Генерал Петя достал из внутреннего кармана пиджака пачку долларов и бросил ее Вове, словно кость собаке. Вова пачку поймал и глядел на нее жадным взглядом.
— А что мне еще надо делать? — спросил повеселевший Козакевич.
— Не переживай, без дела не застоишься. Я тебе позвоню, как понадобишься, — ответил не менее довольный такой легкой вербовкой генерал Петя и покинул Вовину берлогу.
Несмотря на постоянное времяпрепровождение за компьютером, Вова был сообразительным парнем и понял, что манкировать рекомендациями такого человека, как генерал Петя, не то что не стоит, а вообще несовместимо с жизнью. Поэтому он снял квартиру где-то на Полянке, познакомился в Интернете с хорошей девушкой, грудь у которой оказалась весьма приличного размера, и стал ждать генеральского звонка. Прошло совсем немного времени, и вместо Пети ему позвонил Герман…
Сотрудников Гера набрал из вчерашних студентов журфака МГУ. Так посоветовал Рогачев, да и сам Гера понимал, что куда проще слепить то, что тебе нужно, из неопытного школяра, который станет с обожанием глядеть тебе в рот и не прекословить, чем брать на работу «битого кренделя» — многостаночника, прожженного циника, которому совершенно все равно, о чем писать.
— Эти бляди-журналисты, — напутствовал его Рогачев, — так и рыщут везде в поисках того, кто подороже заплатит за дерьмо, которое исторгает их журналистская авторучка. Не лучше ли набрать тех, кто подобным дерьмом еще не пропитался потому, что просто не успел? Поезжай к Засурскому, а я скажу, чтобы старик отобрал для тебя подходящий молодняк с легким слогом.
Без матерых волков Гера все же не смог обойтись. Пришлось нанимать профессиональных редакторов в отдел новостей, политики, экономики и бизнеса, культуры, но это лишь до той поры, как планировал Гера, когда в собственном коллективе, из молодняка, не вырастет достойная смена, после чего всех «старых грибов» Гера планировал уволить «к чертовой матери», о чем он и сообщил как-то Вове Козакевичу, сидя за вечерним коньяком.
Вова, даром что заместитель, никакой административной нагрузки не нес. Он просто тихо забил на выполнение своих обязанностей и углубился в дизайнерскую работу. Единственное, что блестяще получалось у Козакевича, кроме взлома чужестранных оборонных сетей, — это создание различного рода художеств, фотоколлажей, дизайна компьютерных сайтов… До выхода первого и самого главного проекта Гериного холдинга оставалось меньше половины суток. Все было готово, отдел новостей работал круглосуточно, Козакевич постоянно спускался вниз, на первый этаж, к своим программистам, чтобы проверить, все ли в порядке, не «глючит» ли что-нибудь, хороша ли антивирусная защита. Свой энтузиазм он подпитывал глотком-другим коньяка в Герином кабинете, после чего принимался за дело с удвоенной энергией. Во время очередного посещения кабинета своего шефа в голову Козакевича пришла идея.
— Газета завтра выйдет, а мы так и не придумали, что написать в выходных данных внизу, — издалека начал Козакевич, «прощупывая» настроение шефа.
— Да и наплевать, — неуверенно ответил Герман, который и сам с тоской думал, что негоже вот так, без вывески, что-то начинать. Над названием холдинга думали все, кто имел к нему хоть какое-то отношение. Вариантов было больше сотни, но ни один из них Гере не нравился. — Потом, может, в процессе, что-нибудь всплывет. Мы же пока многое не видим, тем более что там будет дальше, кто знает?
— А вот я, кажется, придумал, — скромно шмыгнул носом Козакевич и, покосившись на Геру, налил себе еще немного «Remy».
— Придумал? Ну, говори, что ты там такое «придумал»? — равнодушно сказал Гера с легкой вопросительной интонацией.
— «Нью Медиа Даймондс»! — выпалил Козакевич и стремительно выпил рюмку коньяку.
…Гера проснулся. С недоумением поглядел вокруг себя. Вокруг были осенние поздние сумерки и незнакомая обстановка. Не сразу, примерно через минуту после пробуждения, он сообразил, что, осматривая новый офис, он зашел в будущий собственный кабинет, сел в удобное кожаное кресло, закинул на американский манер ноги на стол и, замечтавшись, не заметил, как уснул. Последнее, что крепко засело в мозгу, было название, сообщенное им персонажем из сна по фамилии Козакевич — лысым парнем, пьющим вместе с ним коньяк накануне выхода первого номера интернет-газеты «Око».
— А что? — Слова, сказанные вслух, повисали в пустом кабинете, словно световой след на плазменной панели. — Отличное название, черт меня возьми! Новые медийные бриллианты — это… хм… круто!
Осмотром офиса Гера остался очень доволен. Покидая здание, он с удивлением обнаружил, что в будке сидит уже другой милиционер: огромный детина «в усах», обладатель зверской внешности и лба шириной самое большее в палец. Возле будки что-то поблескивало, Гера вгляделся и увидел, что это стеклянная банка с какими-то жалкими объедками.
— А где сменщик ваш?
— А он это… приболел вроде, — пророкотал усатый детина и также отдал Гере честь.
«Быстро они. Ох и нравится мне все это». Гера сел в машину, приказал водителю отвезти его домой, и не успел коснуться спиной удобного сиденья автомобиля, как зазвонил мобильный. Звонил генерал Петя.
— Привет, Германн, — назвал его Петя по-пушкински. — А я тебе зама нашел. Хороший парень, толковый. Всю Америку на уши поднял. Звать Вовой.
— Козакевич?
— Да. А ты его откуда знаешь?
— Да так… Приснилось, товарищ генерал.
Железный дровосек
Первый номер интернет-газеты «Око» родился спустя три с половиной недели после вещего сна. Вопреки опасениям Геры все прошло на удивление гладко: ленты новостных агентств на полминуты раньше, чем к конкурентам, попадали в центр обработки информации на первом этаже «яйца», где их быстро фильтровали, придавали той или иной особо важной новости аналитический вид, и она мгновенно появлялась на экране. Никаких денег за новости при этом Гера никому не платил. Все, решил Рогачев, вызвав к себе Таню и продиктовав ей список нужных для деятельности Гериной конторы контактов.
— Так и скажите, что это лично мое распоряжение, а если кто станет артачиться, то сразу докладывайте мне. С властью делиться надо, на то она и власть. Без нас не было бы и всех этих долбаных продюсеров, ньюсмейкеров и паразитов-обозревателей, которые ни хрена не делают, а только многозначительно кряхтят в эфире, да еще и норовят по мне проехаться. Так что пускай поработают немного для государства, в данном случае для Кленовского, от них, блядей, не убудет.
Таня старательно записывала в блокнот слова своего шефа, которого она с каждым днем отчего-то все больше и больше боялась. Рогачев и впрямь очень сильно изменился с тех пор, как впервые переступил порог новой для него чиновничьей жизни. В своей прежней сущности вассального олигарха, совладельца «Юксона», Рогачев был, по его собственному выражению, «свободолюбивым деспотом». Он, с виду добродушный крепыш с белозубой улыбкой и крепкой походкой теннисиста, внутри чертогов «Юксона» становился настоящим держимордой, четко разделявшим работавших на него людей на «планктон» и «актив». Герман, разумеется, всегда входил в «актив»: немногочисленный клуб топ-менеджеров, которым дозволялось очень многое, и никакого прессинга со стороны Рогачева на себе не ощущал, а рядовые служаки при виде проходящего и придирчиво осматривающего все до последних деталей Рогачева начинали трястись, словно их колотил озноб. Говорят, что некоторые не могли сдержать природной слабости мочевого пузыря, ну и… Подобную репутацию Рогачев заслужил из-за своей строгости, которую проявлял не часто, но уж если проявлял, то человек, попадавший «под раздачу», мог быть не просто уволен. Случалось так, что неугодного находили в лесополосе с дыркой в затылке, а кто-то вообще бесследно исчезал. Кто знает, быть может, и не было этого, но слухи, тщательно насаждаемые в коллективе штатными стукачами-осведомителями, обрастали массой ужасающих подробностей, и «планктон» боялся, меняя свой цвет от здорового красного к мертвенно-синему. Критика руководства в «Юксоне» в виде задушевных бесед сотрудников на тему «Ой, а у Бори жена-то какая невзрачная» или «А Рогачев опять себе новый самолет заказал» также отслеживалась стукачами, и в личном деле незадачливого сплетника появлялась «отметочка». Три таких «отметочки», и человек, придя утром на работу, находил на своем столе «заявление об увольнении по собственному», отпечатанное уже быстрой рукой кадровички, где внизу была лишь пустая строка для подписи. Дисциплина в «Юксоне» была железной: все держали язык за зубами, боялись и… любили своих хозяев. Этот всеобщий «стокгольмский синдром» по большей части можно объяснить отличными компенсациями, которые получал «планктон», не говоря уже про «актив», ежемесячно. С такими зарплатами и дисциплиной коллектив «Юксона» очень скоро очистился от случайных людей и к моменту заточения неудавшегося президента Бори в тюремный замок представлял собой, по выражению Петра Рогачева, «терракотовую армию императора».
Здесь, в Кремле, где сам воздух пропах кроваво-аппаратной интригой, Рогачев ни одного дня не ощущал себя «своим». Медлительность, с которой здесь принимались решения, косность и откровенная тупость некоторых кремлевских бонз откровенно бесили его. Каждое утро он с закрытыми глазами проходил по полутемным, пустым коридорам кремлевского офиса, получившего у Рогачева прозвище «болото», лишь бы не видеть этой удручающей картины сытной спячки своих новых «коллег». Особенно Рогачева раздражало то, что теперь и сам он, и все обитатели здания, выстроенного за Кремлевской стеной в стиле классицизма, относились к «активу» и высказать какому-нибудь Ивану Филлиповичу, что он в своей высшей степени идиотизма превзошел все, что только есть в этом мире абсурдного, Рогачев не мог. Не имел права. Но то, что не высказывается вслух, невольно говорится глазами, жестами, выдается поведением, и люди, против которых направлено это через край переливающееся негодование, чувствуют его, как чувствуют животные близкую грозу.
Злоба, как и вода, и все, что течет подобно воде, всегда найдет место для прорыва, и Петр Рогачев использовал весь этот нерастраченный потенциал ненависти против тех, за кем поставлен был наблюдать. И очень быстро еще вчера думающие, что могут писать о чем угодно и как угодно, журналисты ощутили на своих тонких шеях его крепкую, сухую хватку. Под запретом оказалось все, что имело отношение к власти, все из разряда того, что называется у пернатых братьев-журналистов «копнуть по-серьезному». Сперва это легкомысленное племя с издевкой и иронией отнеслось к новому «партейному» идеологу, но после того как в течение очень короткого срока Рогачев провел на ключевые должности в главных изданиях страны верных ему людей, наплевавших на присягу журналиста и променявших свободу слова на собственную финансовую свободу, пишущее племя уяснило для себя, что новый «папа» — man весьма крутого нрава и выступать против него значит выступать против линии президента. А выступать против линии президента — это, друзья мои, дело тухлое, и, кроме неприятностей, ничего иного от него ждать не приходится. Одна за другой «оппозиционные» газеты становились ручными, а так как тема критики существующего строя выпала из обоймы разрешенных тем, то озлобленные журналисты принялись с горечью сгущать краски. И появились в уважаемых когда-то газетах и на уважаемых когда-то телеканалах полосы и часы уголовной чернухи в самой разнообразной огранке: от документальных кадров с расчлененными прокисшими трупами до сериалов со скалящимися гнилозубыми зэками и гасящими их конкурентами из ОПГ МВД.