— Кажется, эту книгу написала Хелена? — уточнил герцог.
Гастингс кивнул.
— И выпустила в конце года, чтобы посвятить авторов в тонкости издательского бизнеса.
Он, разумеется, не упустил удобного случая и принялся дразнить. Заявил, что если ей вдруг захотелось представить публике свою книгу, то можно было найти издателя на стороне, а не открывать собственную фирму.
Почему-то вдруг подумалось, что, несмотря на внешнее высокомерие и самодовольство, в глубине души он все-таки надеялся и верил, что Хелена сможет его полюбить.
Дэвид оторвался от книги и посмотрел на возлюбленную в надежде заметить хотя бы крошечный проблеск жизни. Вот уже почти десять часов бедняжка лежала без движения и не издала ни единого звука. Думает ли о чем-то, видит сны или просто отсутствует?
«Помимо значительного увеличения эффективности работы, печатный текст оказывается намного ярче и понятнее любого, даже самого каллиграфического почерка. Кроме того, с помощью копировальной бумаги в машинке можно одновременно получить от двух до семи копий. При использовании тонкой копирки доступны двадцать копий, а шаблонное печатание позволяет выпустить от двух до трех тысяч экземпляров».
— Ничего этого я не знала, — призналась Милли. — А о чем еще Хелена пишет в своей книге?
— О рекламе, о целостности производственного процесса и о различных способах распределения затрат и прибыли.
Венеция снова промокнула глаза.
— Она прекрасно разбирается в своей профессии, правда?
— Сестра отлично делает все, за что берется, — ответил Фиц, даже не пытаясь спрятать слезы.
Все говорили о Хелене в настоящем времени. Как же иначе? Но, несмотря на это, слова казались Гастингсу прощальным панегириком. Сам он ощущал внутри себя пустоту: в душе не было ничего, кроме черного страха.
— Простите, — вздохнула Милли. — Вовсе не хотела прерывать чтение. Продолжайте, пожалуйста.
Гастингс потер ладонью лоб.
— Она должна проснуться.
— Не только мисс Редмейн сказала, что опасности для жизни нет, — напомнила Венеция. — То же самое подтвердили и другие уважаемые доктора. Кристиан вызвал лучших лондонских врачей.
Дэвид и сам слышал заключение консилиума, но страх все равно не проходил.
— В Париже есть один признанный специалист по травмам черепа. Может быть, вызвать его телеграммой? — предложил герцог.
Гастингс тут же повернулся и посмотрел с горячей благодарностью.
— Был бы чрезвычайно признателен, сэр. Хочется сделать все, что возможно.
Не исключено, что парижское светило принесет ничуть не больше пользы, чем свои, знакомые доктора. И все же иллюзия действия облегчила бы ожидание.
— Немедленно составлю текст телеграммы, — решительно заявил Лексингтон. — Позволите воспользоваться пером и бумагой, лорд Фицхью?
— Зовите меня по имени. Фиц. Пойдемте, провожу в кабинет. Венеция, почему бы тебе не спуститься вместе с нами? У тебя с утра крошки во рту не было: ребенку это вредно. И тебе, Милли, давно пора перекусить.
— А я останусь здесь, — упрямо пробормотал Гастингс. — Не хочу есть — недавно пил чай.
Фиц положил руку ему на плечо.
— Мы скоро вернемся.
В комнате осталась только сиделка.
— Может быть, хотите поужинать, сестра Дженнингс? — вежливо осведомился Гастингс.
— Нет, ваша светлость. Спасибо. Я тоже недавно пила чай, — ответила та. — Но… если ваша светлость не возражает, с удовольствием подышала бы свежим воздухом.
— Не возражаю.
— Не дольше пяти минут.
Как только сиделка вышла, Дэвид снова посмотрел на Хелену.
— Почему-то мне кажется, что она мечтает не о свежем воздухе, а о сигарете.
Хелена лежала неподвижно, словно Спящая красавица в заколдованном сне.
— Проснись, милая. Проснись!
На бледном лице не дрогнул ни единый мускул.
Он удержал подступившие к глазам слезы и взглянул на книгу, которую держал в руках.
— Не помню, где именно остановился. О чем читать дальше? О размещении рекламных объявлений? О правильном и неправильном использовании обзоров? Об оптовых и розничных ценах?
Впрочем, какая разница? Она и так все это знала, ведь и мысли, и слова принадлежали ей. Просто ему казалось, что удушающая тишина тяготит ее так же, как его самого.
Дэвид сжал неподвижную, безвольную руку.
— Проснись, проснись скорее. Скажи, чтобы убрал руку. Чтобы выметался вон из комнаты. Чтобы…
Слезы уже текли по щекам, а вместе с ними пришли слова, которые он за всю жизнь так ни разу и не смог произнести:
— Люблю тебя, Хелена. Всегда любил. Проснись и позволь мне доказать свою любовь.
Прошли сутки, но больная так и не пришла в себя. Синяки на лице приобрели багровые и зеленые тона. Отек спал, а щеки и глаза ввалились: ее не удавалось не только накормить, но даже напоить.
Хелена всегда была тонкой и изящной, однако душевная сила и энергия создавали впечатление присутствия, намного превосходящего физическое. А сейчас, впервые за все время знакомства, она выглядела хрупкой и невесомой, настолько, что казалось, стоит приподнять одеяло, и улетит.
Гастингс стоял в углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди. Книгу об издательском деле он дочитал до конца. Успел от корки до корки прочесть свежую газету и устать от собственного голоса.
В коридоре Венеция рыдала в объятиях супруга. Глаза Фица и Милли покраснели и распухли. Гастингс больше не плакал, зато без конца прикладывался к бутылке виски — тайком от Фица. Тот предупредил, чтобы ему спиртное ни в коем случае не показывали: уже много лет искушение не было столь острым и непреодолимым.
Лучшие лондонские врачи сменяли друг друга. Приезжал и француз. Все твердили одно и то же: необходимо терпеть, ждать и наблюдать. Лексингтон выписал специалиста из Берлина, однако Гастингс сомневался, что тот скажет что-нибудь новое.
Время от времени Хелена вздрагивала и издавала слабые звуки. Все тут же бросались к кровати, начинали звать по имени, требовали проснуться. Все напрасно: больная никак не могла выбраться из поглотившей ее черной пропасти. Пробовали прикладывать к ногам лед. Венеция и Милли растирали руки. Однажды сестра в отчаянии даже шлепнула ее по щеке, но лишь сама расплакалась.
Мисс Редмейн отвела родственников в сторонку и объяснила, что если кома затянется, придется вводить пищу через трубку. Гастингс полагал, что слушает со стоическим спокойствием. И только потом понял, что дрожит с головы до пят.
В Оксфорде он дружил с несколькими студентами-медиками. Во время ночных попоек те порою делились тайнами своей профессии. Во время этих разговоров он узнал, что искусственное кормление подразумевает введение в ноздрю пациента смазанной глицерином тонкой резиновой трубки. Тогда процедура показалась смешной. Теперь же вызывала ужас.
Потому что сама Хелена пришла бы в ужас. И она имела право знать, что ее ждет. Наверное, сейчас отчаянно билась, заключенная в своем узилище, пытаясь вырваться на свободу и снова стать хозяйкой своей судьбы.
Доктора будут поддерживать физическое существование, но мышцы все равно утратят активность. Постепенно она превратится в живой труп: дух улетит, а биологические функции сохранятся.
Лексингтон нежно уговаривал Венецию отдохнуть, поспать хотя бы несколько часов, ради ребенка. Наконец она неохотно уступила. Фиц и Милли сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу и взявшись за руки.
В душе Гастингса страх сменился горьким сожалением. Достаточно. Достаточно лжи и трусости. Хватит прятать истинные чувства под насмешками и напускным презрением. Если она все-таки проснется, он будет вести себя достойно.
Если проснется.
Он читал «Приключения Алисы в Стране чудес» и за каждого из героев говорил особым голосом.
Белый Кролик тараторил визгливо и суматошно. Чеширский кот томно, лениво мурлыкал. Королева кричала со всей пылкостью и страстью неуемной, требовательной властительницы. Сама же Аписа разговаривала шаловливо, чуть капризно и наивно.
Он понятия не имел, зачем старается. Хелена ни единым звуком, ни единым движением не показала, что слышит. И все же он упорно разыгрывал спектакль.
В конце главы Фиц не выдержал:
— Ты не устал, Дэвид? Горло, наверное, уже болит.
Горло действительно болело, но Гастингс лишь покачал головой.
— Все в порядке. Не хочу, чтобы она думала, будто мы сидим тут в молчаливом ожидании.
— Что и говорить, компания не самая веселая. — Фиц вздохнул. — Никто из нас не смог бы прочитать так же хорошо, как это удается тебе.
— Никто из нас не смог бы прочитать даже плохо, — поправила Венеция.
Гастингс захлопнул книгу. Хелене, должно быть, страшно надоел его голос. Если бы не ее состояние, она ни за что не согласилась бы слушать чтение несколько часов подряд. Единственное, чего он добивался — чтобы она сама приказала ему заткнуться.
— Отправляйтесь ужинать, — посоветовал он собравшимся. — Особенно вы, герцогиня. Вам положено питаться за двоих.
Все грустно согласились.
— А ты? — спросил Фиц.
— Я поел два часа назад. Останусь здесь.
Как только родственники спустились в столовую, Дэвид снова заботливо поинтересовался, не желает ли сиделка подышать свежим воздухом. Сестра Дженнингс с радостью согласилась и поспешила на свидание с сигаретой.
Гастингс взял Хелену за руку и бережно сжал вялые, безжизненные пальцы.
— Ужин будет мрачным, — тихо произнес он. — Не знаю, слышала ли ты разговор. Мы даем тебе воду и немножко каши, но этого недостаточно. Завтра придется вставить трубку.
Он глубоко вздохнул и продолжил:
— Я сказал им, что это невозможно. Ты не позволишь себе остаться в этом растительном состоянии. Обязательно очнешься. Снова начнешь говорить, ходить, танцевать. Издашь тысячу прекрасных книг. Будешь жить, как жила всегда: на своих ногах и со своим умом. Проснись скорее, милая. Я так давно тебя люблю, а ты всегда была такой упрямой. Сейчас надо проявить еще больше упрямства, чем обычно. Проснись же! От этого зависит все, в том числе и моя жизнь.
Глава 8
Кто-то бил по голове молотком. Хелена поморщилась, медленно открыла глаза и увидела лепной медальон диаметром в три фута. На незнакомом потолке.
Где она? У кого-то из родственников? Разве в доме кузенов Норрис такие красивые потолки? А у кузенов Карстерс? Она попыталась сесть, но тело совсем не слушалось. С огромным трудом удалось немного приподняться на локтях. Плечи от напряжения заболели, а молоток в голове застучал еще громче.
Комнату освещал газовый рожок на стене, прикрытый темным бумажным абажуром. Она внимательно посмотрела на свет. Странно, он не мерцал, а горел ровно. Что это? Электричество?
Нет, не может быть. Изобретатели демонстрировали электричество любопытной толпе, а в обычных домах его пока не было.
Но тут она заметила, что в комнате не одна, и сразу забыла о подозрительном освещении. Положив на край кровати руки и опустив на них голову, спала женщина в зеленом халате. Венеция. Вот только она почему-то стала старше. Намного старше.
Рядом с сестрой, на стуле, прислонившись плечом к шкафу, спал незнакомец. Хелена встревожилась и хотела разбудить Венецию, однако в этот момент заметила еще одного мужчину: откинув голову, он дремал в небольшом шезлонге.
Она с удивлением узнала Фица. Брат так изменился! Лицо, покрытое темной щетиной — щетиной! — стало худым, почти острым. Он уже выглядел не мальчишкой, каким она его помнила, а совсем взрослым мужчиной. Но это еще не все. Возле него, положив голову на колени, спала чужая женщина.
Странно. Уж не сон ли это?
Наверное, она издала какой-то звук. Может быть, всхлипнула, потрясенная странной картиной? Родственники не проснулись, но в углу шевельнулась темная фигура, которую она прежде не заметила. Человек поднялся и подошел к кровати. Еще один мужчина. Что же, в конце концов, произошло?
Костюм его выглядел помятым, неопрятным, галстук сбился набок. На щеках тоже выросла, щетина, длинные светлые волосы спутались, а под глазами залегли глубокие тени, как будто незнакомец не спал уже много дней подряд.
— Хелена, — негромко произнес он. — Вы проснулись.
Голос показался странно знакомым. Но поскольку она понятия не имела, с кем разговаривает, то не могла позволить называть себя по имени. Собралась было потребовать официального представления и даже хотела отчитать за бесцеремонность, но в эту минуту услышала слегка охрипший со сна голос Фица:
— Ты уже не спишь, Дэвид? Который час?
Хелена повернулась к брату.
— Что происходит, Фиц? Почему ты такой…
— Бог мой, Хелена! — Он вскочил и только после этого вспомнил о лежащей на его коленях женщине.
— Милли, Милли! Проснись скорее! Хелена пришла в себя!
Женщина подняла голову, едва не стукнувшись о его подбородок.
— Что? Что ты сказал?
Фиц подтащил ее к кровати и нетерпеливо схватил Хелену за руку, а миниатюрная незнакомка, которую он назвал Милли, положила ладонь сверху на их переплетенные пальцы.
Красивые глаза наполнились слезами.
— Мы так волновались. Не могу высказать, как я рада твоему возвращению.
Глаза брата — единственное, что не изменилось — тоже увлажнились. Он тщетно пытался что-то сказать. Хелена встревожилась.
— Объясните, что случи…
Договорить она не успела, потому что Венеция громко закричала:
— Хелена! О Господи! Хелена! Кристиан, она очнулась!
Человек, которого сестра назвала по имени, поднялся и подошел ближе.
— С возвращением. Добро пожаловать.
— Добро пожаловать, — повторила чужая женщина по имени Милли.
Все они хорошо ее знали. Но почему же в таком случае сама она никого не узнавала?
— Я бы крепко тебя обняла, дорогая, если бы не боялась сделать больно, — сказала Венеция и взяла за вторую руку. — Может быть, подложить под спину подушку, чтобы было удобнее?
— Не стоит. — Страшно было подумать даже о малейшем движении. — Может быть, объясните, что происходит?
Венеция испуганно схватилась за горло.
— О Господи! Ты не помнишь?
— О чем?
— О несчастном случае, конечно.
Несчастный случай? Хелена посмотрела по сторонам и только сейчас заметила в углу еще одну женщину. Одета она была так, как обычно одевались сиделки. Может быть, посторонние мужчины — доктора? Тот, которого называли Кристианом, выглядел особенно уверенным и важным. Она взглянула на второго, Дэвида. Этот человек рассматривал ее так, словно она была драгоценным бриллиантом вроде «Кохинора».
Она отвела глаза, смущенная и в то же время польщенная откровенным поклонением, — несмотря на изможденный и растрепанный вид, джентльмена нельзя было назвать непривлекательным.
— Когда же произошел несчастный случай? И что стряслось?
— Три дня назад тебя сбил экипаж, — ответил Фиц, — и с тех пор ты не приходила в сознание. Мы уже начали опасаться… — голос его сорвался, — что никогда больше к нам не вернешься.
Теперь стало понятно, откуда взялись боль и слабость. Слезы и радость родных тоже нетрудно объяснить: трехдневная кома способна напугать кого угодно. Но что делают здесь все эти чужие люди? Почему обращаются к ней, как к доброй знакомой? И каким образом Фиц и Венеция умудрились за три дня повзрослеть на десять лет?
— Может быть, даже хорошо, что ты ничего не помнишь, — задумчиво произнесла Милли. — Это было ужасно. Когда я увидела, как ты лежишь посреди улицы и истекаешь кровью, подумала…
Губы задрожали, и Фиц тут же протянул платок.
— Не расстраивайся. Все плохое уже позади.
— Да-да, конечно. — Милли вытерла глаза. — Простите, пожалуйста.
Венеция тоже смахнула слезы. Тот, кого называли Кристианом, обнял ее за плечи.
Хелена больше не могла скрывать недоумение, которое с каждой минутой все больше напоминало холодный, безысходный страх. Она не знала, удобно ли при посторонних спросить, по какой причине брат и сестра так разительно изменились, а потому решила действовать осторожно и дипломатично.
— Венеция, Фиц, не познакомите ли меня с гостями?
Просьба вызвала долгое напряженное молчание. Все пятеро обменялись горестными и в то же время многозначительными взглядами, и от этого страх лишь усилился.
— Мы не гости, — наконец отозвалась Милли. — Мы все — твоя семья.
Хелена не надеялась получить успокоительный ответ, однако никак не ожидала, что страх внезапно перерастет в приступ острого ужаса. Не обращая внимания на боль и головокружение, она стремительно села в постели и попыталась найти логическое объяснение загадочной ситуации. Может быть, это дальние родственники? Или, например…
— А незадолго до болезни я вас встречала? Почему-то этот период совсем выпал из памяти.
— Нет-нет. — Милли энергично покачала головой, как будто сила отрицания имела какое-то значение. — Мы с тобой виделись восемь лет назад на стадионе «Лордз», во время крикетного матча между Итоном и Харроу.
Отец страстно увлекался крикетом и несколько раз брал детей на поединки двух старейших школ, однако вот эту Милли Хелена совсем не помнила.
— О, простите. Должно быть, была невнимательна. А потом мы встречались?
Милли побледнела, и Хелена испугалась еще больше. Не хотелось получить ответ, равный приговору. Да и Милли, кажется, чувствовала то же самое. Она беспомощно посмотрела на Фица, как будто искала помощи и поддержки.
— Мы с тобой виделись очень часто, дорогая. Я — твоя невестка.
Хелена судорожно вцепилась в одеяло.
— Ты женат, Фиц? И когда же это произошло?
— Восемь лет назад, — едва слышно пробормотал брат.
— Восемь лет назад? А какой сейчас год?