На том конце линии раздался веселый смех.
Луис закрыл глаза и сказал:
— Ладно, спасибо…
— Если хотите, могу дать вам домашний телефон доктора Риджвика, но по утрам он обычно играет в гольф в Ороно.
— Да нет, спасибо. Не надо. — И Луис повесил трубку.
Вот на этом давай и закончим, подумал он. Когда тебе снился тот бредовый сон — или что это было, не знаю, — тело Паскоу лежало в бергенфилдском похоронном бюро. Все, тема закрыта, и больше мы к этому не возвращаемся.
По дороге домой ему в голову наконец пришло простое и внятное объяснение грязным следам на постели, и Луис вздохнул с облегчением.
Это был единичный случай сомнамбулизма, или снохождения, вызванный потрясением от трагической смерти студента у него на руках в первый же рабочий день на новом месте.
Это объясняло все. Сон казался таким реалистичным, потому что большая его часть и была реальной: узелки ковра под ногами, холодная роса, сухая ветка, оцарапавшая плечо. Это объясняло, почему Паскоу смог пройти сквозь закрытую дверь, а сам Луис не смог.
Он представил себе картину: Рэйчел ночью спускается в кухню и видит, как он бьется в закрытую дверь в лунатическом трансе. Подумав об этом, Луис усмехнулся. Рэйчел, наверное, перепугалась бы не на шутку.
Гипотеза о снохождении изрядно его успокоила, теперь он мог проанализировать причины ночного происшествия — чем немедленно и занялся. Он пошел на кладбище домашних животных, потому что в его сознании оно было связано с другим сильным стрессом. Оно было причиной серьезной ссоры с женой… вдобавок к тому, рассуждал Луис с нарастающим возбуждением, оно ассоциировалось у него с непростым разговором с дочерью, когда та впервые столкнулась с идеей смерти, а вчера вечером его собственное подсознание тоже было захвачено этой идеей.
Мне еще повезло, что я благополучно добрался до дома — даже не помню, как это было. Наверное, дошел на автопилоте.
И хорошо, что дошел. Ему страшно было представить, как он проснулся бы утром на могиле котика Смаки, растерянный, мокрый от росы и, вероятно, напуганный до полусмерти… а уж как бы перепугалась Рэйчел!
Но теперь все закончилось.
И все, можно об этом забыть, подумал Луис с несказанным облегчением. Да, а как же слова, которые он произнес перед смертью? — отозвалось у него в голове, но Луис быстро прогнал эту мысль.
Вечером, когда Рэйчел гладила белье, а Элли с Гейджем смотрели по телевизору «Маппет-шоу», сидя рядышком в одном кресле, Луис сказал Рэйчел, что хочет пройтись, подышать свежим воздухом.
— Но ты вернешься, когда я буду укладывать Гейджа? — спросила Рэйчел, не отрываясь от глажки. — Ты же знаешь, он быстрее засыпает, когда ты рядом.
— Да, конечно, — ответил он.
— Ты куда, папа? — поинтересовалась Элли, не отрываясь от телевизора, где мисс Пигги как раз собиралась засветить в глаз лягушонку Кермиту.
— Просто пойду погуляю, солнышко.
Луис вышел из дома.
Через пятнадцать минут он уже стоял на кладбище домашних животных, с любопытством оглядываясь и борясь с сильным ощущением дежа-вю. Вне всяких сомнений, он побывал здесь ночью: надгробие котика Смаки было повалено. Луис его свалил, когда к нему приблизился призрак Паскоу, в самом конце той части сна, которую он запомнил. Луис рассеянно поправил упавшую плиту и подошел к куче валежника.
Ему не нравился этот валежник. От воспоминаний о том, как эти выбеленные непогодой сухие деревья превратились в груду костей, его по-прежнему бросало в дрожь. Он заставил себя протянуть руку и потрогать одну из веток, лежавших сверху. Толстая ветка с неожиданной легкостью сдвинулась и обрушилась вниз. Луис едва успел отскочить, чтобы она не задела его по ноге.
Он прошелся вдоль кучи валежника, сначала влево, потом вправо. С обеих сторон к ней примыкал густой, непроходимый подлесок. Сквозь эти кусты просто так не проломиться, подумал Луис. Если, конечно, ты не совсем идиот. У самой земли сплошным ковром расстилался ядовитый плющ (Луис не раз слышал, как люди хвалились, будто невосприимчивы к его яду, но знал, что на самом деле таких почти нет), а дальше, опять сплошной стеной, стояли колючие заросли терновника.
Луис вернулся к центру кучи валежника. Он стоял и смотрел на нее, засунув руки в задние карманы джинсов.
Ты же не собираешься на нее лезть, да, дружище?
Только не я, босс. Я же не идиот.
Вот и славно. А то я уже испугался, Лу. Это прямая дорога в родную клинику со сломанной ногой.
Это да! И к тому же уже темнеет.
Уверенный в собственном благоразумии, Луис начал взбираться на кучу валежника.
Он был уже на полпути наверх, когда стволы под ногами сдвинулись с громким треском.
Покатились косточки, док.
Когда валежник снова просел под ногами, Луис полез обратно. Подол его рубашки выбился из-под пояса джинсов.
Луис благополучно спустился на землю, отряхнул ладони от крошек сухой коры и пошел к началу тропинки, что приведет его к дому: к детям, ждавшим от него сказки на ночь, к Черчу, который завтра лишится членства в мужском клубе дамских угодников, к вечернему чаю с женой на кухне, когда дети улягутся спать.
Он еще раз обвел взглядом поляну, пораженный ее зеленым безмолвием. Клочья тумана, возникшего словно из ниоткуда, расползлись по земле, обвивая надгробия. Эти концентрические круги… словно, даже не подозревая об этом, поколения детишек Норт-Ладлоу сооружали уменьшенную копию Стоунхенджа.
Но точно ли это все, Луис?
Хотя он успел только мельком заглянуть за кучу валежника, прежде чем занервничал из-за проседающих стволов и спустился обратно, Луис мог бы поклясться, что с той стороны тоже была тропинка, уходившая дальше в лес.
Это тебя не касается, Луис. И больше мы к этому не возвращаемся, мы же договорились.
Как скажешь, босс.
Луис повернулся и пошел домой.
Он долго не ложился спать. Рэйчел поднялась в спальню еще час назад, а Луис сидел в кабинете при кухне и просматривал давно прочитанные медицинские журналы, не желая признаться себе, что его пугает сама мысль о том, чтобы лечь — чтобы заснуть. Раньше он не страдал сомнамбулизмом, и вчерашняя ночь могла оказаться вовсе не единичным случаем… но откуда ему было знать, так это или не так.
Он услышал, как Рэйчел встала с кровати, вышла в коридор и тихонько позвала:
— Лу? Дорогой? Ты идешь?
— Уже иду. — Он выключил лампу и поднялся из-за стола.
В ту ночь он засыпал значительно дольше семи минут. Он лежал в темноте, слушая ровное, глубокое дыхание спящей Рэйчел, и призрак Паскоу казался все меньше похожим на сон. Стоило только закрыть глаза, и Луису очень живо представлялось, как распахивается дверь спальни и на пороге появляется специальный гость нашей программы, Виктор Паскоу, в красных спортивных трусах, мертвенно-бледный под летним загаром, с торчащей наружу ключицей.
Луис соскальзывал в сон, размышляя о том, каково было бы сейчас оказаться на КЛАТБИЩЕ ДОМАШНИХ ЖЫВОТНЫХ, не в сновидении, а наяву, каково было бы смотреть на эти неровные концентрические круги, залитые лунным светом, а потом возвращаться домой по тропинке в ночном лесу. Луис думал об этом и немедленно просыпался.
Он заснул уже после полуночи, и в этот раз ему ничего не приснилось. Он проснулся ровно в семь тридцать под звуки холодного осеннего дождя, бьющегося в окно. Не без опасений поднял одеяло. Простыня в ногах постели была безукоризненно чистой. Ни один уважающий себя пурист не назвал бы безукоризненными его ноги с кольцами мозолей на пятках, но они тоже были чистыми.
Луис поймал себя на том, что насвистывает в душе.
19Мисси Дандридж присматривала за Гейджем, пока Рэйчел отвозила Уинстона Черчилля к ветеринару. В ту ночь Элли заснула только в двенадцатом часу. Она капризничала весь вечер, жаловалась, что не может спать без Черча, и постоянно просила пить. В конце концов Луис сказал, что больше не даст ей воды, опасаясь, что ночью она описается. Элли ударилась в слезы и рыдала так горько, что Луис с Рэйчел тупо уставились друг на друга.
— Она боится за Черча, — сказала Рэйчел. — Ей надо выплакаться, Лу.
— Долго так продолжаться не может, — отозвался Луис. — Она скоро устанет и успокоится. Я надеюсь.
И он был прав. Уже очень скоро хриплые, яростные рыдания Элли обернулись сдавленными всхлипами и стонами, а потом и вовсе затихли. Когда Луис заглянул в детскую, он увидел, что Элли спит на полу в обнимку с кошачьей корзинкой, в которой сам Черч еще ни разу не соизволил заснуть.
Луис уложил дочь в кровать, ласково убрал волосы с ее мокрого лба и поцеловал; По внезапному наитию он сходил в маленькую комнатушку, служившую кабинетом Рэйчел, взял лист бумаги, написал на нем крупными печатными буквами: «БУДУ ЗАВТРА, ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЧЕРЧ» — и оставил листок на подушке в кошачьей корзинке. Потом пошел искать Рэйчел. Она уже лежала в постели. Они занялись любовью и заснули в объятиях друг друга.
И он был прав. Уже очень скоро хриплые, яростные рыдания Элли обернулись сдавленными всхлипами и стонами, а потом и вовсе затихли. Когда Луис заглянул в детскую, он увидел, что Элли спит на полу в обнимку с кошачьей корзинкой, в которой сам Черч еще ни разу не соизволил заснуть.
Луис уложил дочь в кровать, ласково убрал волосы с ее мокрого лба и поцеловал; По внезапному наитию он сходил в маленькую комнатушку, служившую кабинетом Рэйчел, взял лист бумаги, написал на нем крупными печатными буквами: «БУДУ ЗАВТРА, ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЧЕРЧ» — и оставил листок на подушке в кошачьей корзинке. Потом пошел искать Рэйчел. Она уже лежала в постели. Они занялись любовью и заснули в объятиях друг друга.
Черч вернулся домой в пятницу, под конец первой рабочей недели Луиса. Элли окружила его вниманием, потратила часть своих карманных денег на большую упаковку кошачьих лакомств и едва не ударила Гейджа, когда тот попытался схватить кота. Гейдж расплакался так, как никогда не ревел, получив нагоняй от родителей. Выговор от Элли был для него равносилен выговору от самого Господа Бога.
Луис смотрел на Черча, и ему было грустно. Он сам понимал, как это нелепо, но ему все равно было грустно. От былой дерзкой удали Черча не осталось и следа. Он уже не расхаживал с видом лихого бандита; его походка сделалась медленной и осторожной, как у выздоравливающего больного. Он брал корм из рук Элли. Он не проявлял желания выйти из дома, даже в гараж. Он изменился. Может быть, и к лучшему.
Ни Рэйчел, ни Элли, кажется, ничего не заметили.
20Бабье лето пришло и ушло. Деревья вспыхнули буйством красок, но краски быстро поблекли. После одного холодного ливня в середине октября листья начали опадать. Элли возвращалась из садика, нагруженная хэллоуинскими украшениями, которые делала на занятиях. Однажды она рассказала Гейджу историю о всаднике без головы, и весь вечер Гейдж радостно лопотал о каком-то дяденьке по имени Икабод Хрень. Рэйчел смеялась до слез. Это было хорошее время для них всех — та ранняя осень.
На работе у Луиса все шло своим чередом, он постепенно свыкался с подчас изнурительным, но не лишенным приятности распорядком. Он осматривал пациентов, ходил на собрания университетского совета, писал добровольно-принудительные статьи в студенческую газету, в которых предостерегал учащихся от самолечения венерических заболеваний и советовал делать прививки от гриппа, поскольку зимой вновь ожидалась эпидемия. Присутствовал на совещаниях. Председательствовал на совещаниях. Во вторую неделю октября поехал в Провиденс на конференцию работников университетской медицины Новой Англии, где выступил с докладом о юридических последствиях медицинского обслуживания студентов. Виктор Паскоу упоминался в докладе под вымышленным именем «Генри Монтес». Доклад приняли хорошо. Луис начал составлять бюджет университетской клиники на следующий учебный год.
Вечера тоже вошли в привычную колею: игры с детьми после ужина, пиво с Джадом Крэндаллом перед сном. Иногда Рэйчел тоже ходила с ним, если Мисси соглашалась часок посидеть с детьми, иногда к ним присоединялась Норма, но обычно Луис с Джадом сидели вдвоем. Старик казался Луису уютным, как домашние тапочки, он знал историю Ладлоу за последние триста лет и рассказывал о ней так, словно видел все это своими глазами. Он говорил много, но интересно. Луису никогда не бывало скучно, хотя он не раз замечал, как Рэйчел зевает, прикрыв рот рукой.
Обычно Луис возвращался домой около десяти, и почти каждый вечер они с Рэйчел занимались любовью.
После первого года брака они еще никогда не любили друг друга так часто, с таким пылом и удовольствием. Рэйчел считала, что дело в здешней воде из артезианских скважин; Луис грешил на мэнский воздух.
Страшная смерть Виктора Паскоу в первый день осеннего семестра постепенно стиралась из памяти и студенческой братии, и самого Луиса, хотя родные Паскоу, без сомнения, еще горевали. Луис разговаривал по телефону с отцом Паскоу — скорбным и, к счастью, безликим голосом; отец хотел лишь одного: услышать от Луиса, что тот сделал все возможное, чтобы спасти его сына. Луис уверил его, что так и было. Он не стал говорить о смятении и страхе, о кровавом пятне, расползавшемся по ковру, о том, что его сын уже умирал, когда его принесли в клинику — о тех подробностях, которые сам Луис, как ему представлялось, не забудет до конца своих дней. Но для всех остальных смерть Паскоу уже стерлась из памяти.
Луис еще помнил свой сон и связанный с ним случай сомнамбулизма, но теперь все это казалось далеким и смутным, словно произошло с кем-то другим, с каким-нибудь дальним знакомым или героем старой телепередачи. Точно так же ему вспоминался его единственный в жизни визит к проститутке в Чикаго шесть лет назад: совершенно незначимый, эпизодический случай, кратковременное отклонение от маршрута, отдающееся мнимым эхом, словно звуки в эхо-камере.
Он совершенно не думал о том, что сказал или не сказал умирающий Паскоу.
В ночь Хэллоуина изрядно похолодало. Луис и Элли начали с Крэндаллов. Хохоча во все горло, Элли проехалась на метле по кухне Нормы и получила положенную похвалу.
— Самая милая ведьма из всех, что мне доводилось видеть… да, Джад?
Джад согласился с женой и закурил.
— Луис, а где Гейдж? Думал, вы и его нарядите.
Они собирались взять Гейджа с собой — Рэйчел особенно не терпелось его нарядить, потому что они с Мисси Дандридж смастерили ему что-то вроде костюма жука с усиками из перекрученных металлических вешалок, обернутых гофрированной бумагой, — но Гейдж простудился и кашлял. Луис прослушал его легкие (в них были хрипы), взглянул на термометр за окном (всего сорок градусов по Фаренгейту[1] в шесть часов вечера) и объявил, что Гейдж остается дома. Рэйчел немного расстроилась, но спорить не стала.
Элли обещала принести Гейджу конфет, однако ее преувеличенное сочувствие наводило на мысли, что она даже рада, что Гейдж никуда не пойдет и не будет ее задерживать… и не помешает ей оставаться в центре внимания.
— Бедный Гейдж, — сокрушалась она тоном, какой обычно приберегают для смертельно больных. Гейдж, не знавший о том, что ему предстоит пропустить, сидел на диване и смотрел мультики по телевизору. Рядом с ним дремал Черч.
— Элли-ведьма, — ответил Гейдж без особого интереса и снова уставился в телевизор.
— Бедный Гейдж, — повторила она еще раз с тяжелым вздохом.
Луис подумал о крокодиловых слезах и улыбнулся. Элли схватила его за руку и потянула к двери:
— Папа, пойдем. Ну пойдем же, пойдем.
— Гейдж что-то раскашлялся, — сказал Луис Джаду.
— Как жалко, — заметила Норма. — Ну ничего. В следующий раз ему будет еще интереснее. Подставляй свой мешок, Элли… ой!
Она взяла из большой вазы на столе яблоко и «Сникерс», но не удержала их в руке. Луис даже поразился тому, какой слабой и скрюченной была эта рука. Он наклонился и поднял яблоко с пола. Джад подобрал «Сникерс» и бросил его в мешок Элли.
— Возьми лучше другое яблоко, милая, — предложила Норма. — А то это побилось.
— Ничего страшного, — возразил Луис, пытаясь положить яблоко в мешок Элли, но та сделала шаг назад и прижала к себе мешок.
— Я не хочу битое яблоко, папа, — сказала она, глядя на отца как на ненормального. — На нем будут темные пятна… фу!
— Элли, это невежливо!
— Не ругайте ее за правду, Луис, — попросила Норма. — Только дети говорят то, что думают. На то они и дети. Темные пятна — это и вправду фу.
— Спасибо, миссис Крэндалл, — произнесла Элли с победоносным видом.
— На здоровье, моя хорошая, — отозвалась Норма.
Джад проводил их на крыльцо. К дому как раз подошли два маленьких привидения, в которых Элли узнала друзей по садику. Она увела их обратно на кухню, и на какое-то время Луис с Джадом остались вдвоем на крыльце.
— Ей стало хуже, — сказал Луис. — С артритом.
Джад кивнул и загасил окурок.
— Да. Осенью и зимой ей всегда хуже, но в этом году совсем плохо.
— Что говорит ее врач?
— Да ничего. Что он может сказать, если она к нему не обращается?
— Что? Почему?
Джад посмотрел на Луиса, и в свете фар микроавтобуса, дожидавшегося привидений у въезда во двор, лицо старика казалось растерянным и беззащитным.
— Я хотел попросить тебя об этом в более подходящее время, Луис, но раз уж собираюсь злоупотребить нашей дружбой, то, наверное, всякое время будет неподходящим. Ты ее не посмотришь?
Из кухни опять донеслись завывания привидений и ведьминский смех — Элли его репетировала всю неделю. Веселые хэллоуинские звуки.
— С Нормой что-то не так? Что-то кроме артрита? — спросил Луис. — Она боится чего-то еще, Джад?
— У нее боли в груди, — тихо проговорил Джад. — Она не хочет обращаться к доктору Уэйбриджу. Я немного волнуюсь.