В следующие два дня Рейберн докладывал мне несколько раз. Успеха никакого. Мальчик по-прежнему что-то пишет, по каждый раз небрежно сует бумагу в карман, как только Рейберн появится поблизости. Дважды он заходил в городе в старую заброшенную конюшню, — побудет там минуту-другую и опять выйдет. Не задуматься над этим было нельзя, тут явно что-то было нечисто. Признаться, мне стало не по себе. Я ушел в кабинет и послал за своим заместителем — офицером умным и рассудительным, сыном генерала Джеймса Уотсона Уэбба. Он был удивлен и озабочен услышанным. Мы с ним долго обсуждали его дело и порешили, что надо потихоньку устроить обыск. Выполнить это я взялся сам. Велел разбудить меня в два часа ночи и вскоре уже полз на животе мимо храпящих солдат музыкантской команды. Наконец я добрался, никого не потревожив, до койки, на которой сладко посапывал мой найденыш, забрал его одежду и ранец и бесшумно пополз обратно. У себя я застал с нетерпением поджидавшего меня Уэбба. Мы тотчас приступили к обыску. Одежда нас разочаровала. В карманах, кроме чистой бумаги и карандаша, мы обнаружили только складной нож да разные никчемные пустяки и мелочи, которые обычно ценятся и собираются мальчишками. Мы с надеждой принялись за ранец. Но и там не нашлось ничего, кроме безмолвного упрека нам, — маленькой библии с надписью на первом листе: «Незнакомец, будь добр к моему мальчику ради его матери».
Я взглянул на Уэбба — и он опустил глаза; он взглянул на меня — и я опустил глаза. Оба мы молчали. Вскоре Уэбб встал и вышел, так и не сказав ни слова. Немного погодя я собрался с силами, чтобы довести до конца это неприятное дело, и опять ползком отнес свою добычу обратно. Когда занимаешься такими делами, ползать — самое подходящее.
Я от души обрадовался, когда все было кончено.
На следующий день около полудня, как обычно, явился Рейборн с докладом, но я сразу оборвал его.
— Оставим эту чепуху, — сказал я. — Мы делаем какое-то пугало из бедного малыша, в котором зла не больше, чем в книге псалмов.
Сержант очень удивился.
— Но ведь я действовал по вашему приказу, сэр, и я раздобыл кое-что из его писанины.
— Ну и что же там оказалось? Как вы это достали?
— Я заглянул в замочную скважину, вижу — он пишет. Когда мне показалось, что он уже кончает, я тихонько кашлянул, а он скомкал бумагу, бросил в огонь и огляделся — не идет ли кто. Потом опять уселся, как ни в чем не бывало. Тогда я вхожу, дружески здороваюсь и отсылаю его с поручением. Он и глазом не моргнул, сразу полетел. Топили углем, его только недавно засыпали, бумажка упала за большой кусок угля, так что и не видать было, но я ее вытащил, вот она, — видите, совсем почти не обгорела.
Я взглянул на бумагу и прочел строчку-другую. Потом отпустил сержанта, велев прислать ко мне Уэбба. Вот эта записка полностью:
«Форт Трамбул, 8-го
Полковник,
я ошибся в калибре трех пушек, которыми заканчивался мой список. Они восемнадцатифунтовые. Остальное вооружение такое, как я указал. Гарнизон остается прежний, за исключением того, что две роты легкой пехоты, которые должны были отправиться на фронт, задерживаются, не могу сейчас сказать, на какой срок, но скоро узнаю. Мы довольны, что, с учетом всех обстоятельств, дело решено отложить до…»
Тут письмо прерывалось — Рейберн кашлянул и прервал писавшего. Все мое доброе расположение к мальчику, вся жалость, вызванная его злосчастной судьбой, мигом испарились, когда мне так внезапно открылась эта хладнокровная низость.
Но не важно, что я чувствовал. Перед нами было дело, требующее немедленного и напряженного внимания. Мы с Уэббом обсудили его со всех сторон. Уэбб сказал:
— Как жаль, что его прервали! Что-то должно быть отложено «до» — до каких пор? И что это может быть? Вероятно, он упомянул бы об этом, подлый маленький святоша!
— Да, — сказал я, — дали маху. Но о ком это он пишет — мы? О заговорщиках внутри форта или вне его?
Это мы вызывало неприятные мысли. Однако не стоило тратить время на пустые догадки, и мы перешли к практическим вопросам. Прежде всего решили удвоить караулы и смотреть в оба. Затем решили было вызвать Уиклоу и заставить его признаться во всем; но сперва следовало испробовать другие способы. Надо было раздобыть еще какие-нибудь его писания. С этого мы и решили начать. Вот что нам пришло в голову: Уиклоу ни разу не ходил на почту, вероятно ему служила почтовой конторой заброшенная конюшня. Мы послали за моим личным секретарем — молодым немцем по имени Штерне, который проявлял задатки прирожденного детектива, — все ему рассказали и велели приняться за работу. Не прошло и часу, как стало известно, что Уиклоу снова что-то пишет. Потом новое сообщение: он просит увольнительную в город. Его немного задержали, а Штерне тем временем поспешил в конюшню и спрятался там. Немного погоди туда, словно прогуливаясь, вошел Уиклоу, осмотрелся, потом спрятал что-то среди разного хлама в углу и, не торопясь, пошел прочь… Штерне кинулся к тайнику и принес, нам свою добычу. Это было письмо без адреса и без подписи. В нем повторялось то, что мы уже читали в прошлый раз, а дальше следовало:
«Мы полагаем, что лучше подождать, пока обе роты уйдут. То есть так думают четверо внутри форта, с остальными я еще не связался — опасаюсь привлечь внимание. Говорю четверо, потому что двоих мы потеряли: едва они успели записаться и попасть в форт, как их отправили на фронт. Совершенно необходимо, чтобы их место заняли другие двое. Те, что уехали, были братья с Косы на Тридцатой миле. У меня есть очень важное сообщение, но я не могу доверить его этому способу связи, попробую другой».
— Маленький негодяй! — сказал Уэбб. — Кто бы мог подумать, что он шпион? Но это не важно, давайте подытожим наши сведения и посмотрим, как сейчас обстоят дела. Во-первых, среди нас обнаружен шпион мятежников; во-вторых, среди нас есть еще трое, которых мы не знаем; в-третьих, шпионы эти проникают к нам таким простейшим способом, как вербовка в Союзную армию, и двое из них, очевидно, просчитались и отправлены на фронт; в-четвертых, у шпионов имеются сообщники «извне», сколько — неизвестно; в-пятых, Уиклоу хочет сообщить что-то очень важное, что он опасается передать «этим способом», «попробует другой». Вот как обстоят дела. Сцапать Уиклоу сразу и заставить во всем признаться? Или же захватить того, кто забирает письма из конюшни, и заставить говорить его? А может быть, лучше не поднимать шума и разведать еще что-нибудь?
Мы выбрали последнее. Мы рассудили, что не стоит принимать экстренные меры, раз заговорщики сами собираются выждать, пока не будут отосланы мешающие им две роты легкой пехоты. Мы подкрепили Штерне достаточным числом помощников и велели ему приложить все усилия, чтобы обнаружить «другой способ» связи, о котором писал Уиклоу. Мы решили вести рискованную игру, а для этого нужно было, чтобы шпионы как можно дольше ничего не подозревали. Итак, мы приказали Штерне сейчас же вернуться в конюшню и, если ничто не помешает, положить письмо Уиклоу на прежнее место, чтобы оно дошло до заговорщиков.
До наступления ночи ничего нового не случилось. Несмотря на холод, мрак, слякоть и пронизывающий ветер, я несколько раз за эту ночь выбирался из теплой постели и сам шел в обход, проверяя, все ли в порядке, все ли часовые начеку. Каждый раз я всех их заставал бодрствующими и настороженными; очевидно, слухи о таинственных опасностях носились в воздухе, и удвоение караулов в какой-то мере подтвердило эти слухи. Раз, уже под утро, я встретил Уэбба, мужественно преодолевавшего резкий встречный ветер, — оказалось, он тоже несколько раз обходил ночью посты, чтобы проверить, все ли в порядке.
События следующего дня ускорили развитие дела. Уиклоу написал еще одно письмо. Штерне, забравшийся в конюшню раньше него, видел, куда было положено письмо, завладел им, едва Уиклоу вышел, затем выскользнул из конюшни и на должном расстоянии последовал за маленьким шпионом, а за Штерне по пятам шел сыщик в штатском, так как мы рассудили, что хорошо бы на всякий случаи заручиться помощью закона. Уиклоу пошел на вокзал, дождался гам нью-йоркского поезда и, пока приехавшие выходили из вагонов, он стоял и внимательно вглядывался в лица. Вскоре, прихрамывая, подошел пожилой человек в зеленых защитных очках и с тростью, остановился в двух шагах от Уиклоу и начал выжидательно осматриваться. В мгновение ока Уиклоу метнулся к нему, сунул ему в руку конверт, скользнул в сторону и скрылся в толпе. В следующий же миг Штерне выхватил письмо и, кинувшись прочь, шепнул сыщику: «Следуйте за стариком, не теряйте его из виду». Потом Штерне затерялся в толпе и немедленно отправился в форт.
Мы заперлись в кабинете, приказав часовому никого к нам не пускать.
Мы заперлись в кабинете, приказав часовому никого к нам не пускать.
Сперва мы вскрыли письмо, захваченное в конюшне. В нем стояло:
«Священному союзу. В той же пушке, что всегда, нашел оставленные там прошлой ночью указания Хозяина, отменяющие инструкции, полученные ранее от нижестоящей инстанции. Оставил в пушке обычный знак, подтверждающий, что указания попали по назначению».
Тут Уэбб перебил:
— Разве за мальчиком не следят?
Я сказал, что, с тех пор как было перехвачено первое письмо, с него не спускают глаз,
— Тогда как же он мог положить что-нибудь в пушку или вынуть что-нибудь из нее и не попасться?
— Да, — сказал я, — это мне очень не нравится.
— Мне тоже, — сказал Уэбб. — Ведь это значит, что заговорщики есть и среди часовых. Если б они ему так или иначе не потворствовали, он ничего не мог бы сделать.
Я послал за Рейборном и приказал ему обследовать все батареи — не найдется ли там чего. Затем чтение возобновилось:
«Новые указания окончательны и требуют, чтобы ММММ был ФФФФФ сегодня в три часа ночи. Двести человек прибудут маленькими партиями — поездом и другими способами — из разных мест и будут в назначенном месте в должное время. Сегодня я раздам условные знаки. Успех, по-видимому, обеспечен, хотя кое-что, вероятно, было замечено, так как караулы удвоены, а командиры прошлой ночью несколько раз обходили посты. В. В. прибывает с Юга сегодня и получит секретные приказы — другим способом. Вы все шестеро должны быть в 166 точно в два часа ночи. Там вы встретите Б. В., от которого получите подробные инструкции. Пароль прежний, только первый и последний слоги надо поменять местами. Помните ХХХХ. Не забывайте. Воспряньте духом: не успеет солнце взойти еще раз, как вы станете героями. Слава ваша будет вечна, вы впишете бессмертную страницу в книгу истории.
Аминь».
— Проклятие! — сказал Уэбб. — Ну и попали же мы в переделку, как я погляжу!
Я заметил, что, без сомнения, дело принимает серьезный оборот. Я сказал:
— Готовится отчаянное предприятие, это ясно. И назначено оно на сегодняшнюю ночь, это тоже ясно. Что это будет, верное — как это будет сделано, мы не знаем, это обозначено таинственными ММММ и ФФФФФ, но конечная цель, я полагаю, — внезапное нападение и захват форта. Теперь нам надо действовать быстро и энергично. Я думаю, что тайно наблюдать за Уиклоу уже нет смысла. Непременно надо узнать, и поскорее, где находится «сто шестьдесят шесть», чтобы мы могли захватить эту шапку в два часа ночи; и, конечно, самый быстрый способ добыть все сведения — это развязать мальчишке язык. Но прежде всего, — прежде, чем мы предпримем какой-либо решительный шаг, — я должен изложить факты военному министерству и получить полномочия.
Донесение было зашифровано для передачи телеграфом, я прочел его, одобрил и отправил.
Быстро закончив обсуждение этого письма, мы вскрыли второй конверт, который был выхвачен у хромого старика. В нем оказались два чистых листка писчей бумаги — и только! Для нас, сгоравших от нетерпения, это было точно ушат холодной воды. На минуту собственное поведение показалось нам таким же лишенным всякого смысла, как эти листки. Но через минуту растерянность прошла, потому что мы, разумеется, сейчас же подумали о «симпатических чернилах». Мы подержали бумагу возле огня, ожидая, что под влиянием тепла на ней обозначатся письмена; но ничего не появилось, кроме нескольких слабых черточек, по которым ничего нельзя было понять. Тогда мы позвали нашего врача и приказали проверить эту бумагу всеми известными ему способами, пока секрет ее не откроется, и доложить мне о содержании письма немедленно, как только его можно будет разобрать. Эта проклятая задержка донельзя нас раздосадовала: ведь мы были убеждены, что в письме содержатся важнейшие сведения о заговоре.
Тут появился сержант Рейберн, достал из кармана кусок бечевки длиною с фут, с тремя узелками на нем, и поднял его, чтобы лучше было видно.
— Вот, нашел в одной из пушек на берегу, — сказал он. — Я вынул дульные пробки из всех пушек и хорошенько проверил их внутри. Кроме этой бечевки, ни в одной пушке ничего не было.
Итак, итог обрывок бечевки был «условным знаком», с помощью которого Уиклоу сообщал, что приказы «Хозяина» попали по назначению. Я приказал немедленно посадить под арест всех часовых, сменившихся за последние двадцать четыре часа у этой пушки, и чтобы никто не смел вступать с ними в общение без моего ведома и согласия.
Пришла телеграмма от военного министра. В ней сообщалось:
«Приостановите действие Habeas corpus[120]. Введите в городе военное положение. Произведите необходимые аресты. Действуйте быстро и энергично. Держите министерство в курсе событий».
Теперь мы могли приняться за дело. Я распорядился без шума задержать хромого старика и так же незаметно доставить его в форт; я приставил к нему стражу, запретив обращаться к нему и слушать его. Сперва он было разбушевался, но вскоре притих.
Затем поступило сообщение, что заметили, как Уиклоу передал что-то двум новобранцам; едва он отошел, их схватили и отвели в тюрьму. У каждого был найден клочок бумаги со следующей надписью карандашом:
Третий полет орла
Помни ХХХХ
166
В соответствии с инструкциями, я шифром телеграфировал министерству о ходе дела, а также описал вышеупомянутые бумажки. Наши сведения казались уже достаточно вескими, чтобы рискнуть сорвать с Уиклоу его маску, и я послал за ним. Я послал также за письмом, написанным симпатическими чернилами, и врач вернул мне его и сообщил, что оно до сих пор не поддавалось никаким испытаниям, но он знает еще другие способы, которые и применит, когда я сочту это нужным.
Вскоре вошел Уиклоу. Он выглядел несколько утомленным и озабоченным, но держался спокойно и непринужденно; если он что и подозревал, то ничем не выдал своей тревоги. Я выждал минуту, другую, затем сказал весело:
— Мой мальчик, с чего это ты так часто навещаешь старую конюшню?
Он ответил просто и без всякого замешательства:
— Право, я и сам не знаю, сэр, никаких для этого особых причин нет. Просто я люблю бывать один и хожу туда, чтобы развлечься.
— Вот как, чтобы развлечься?
— Да, сэр, — ответил он все так же просто и естественно.
— И ты только для этого туда ходишь?
— Да, сэр, — ответил он, и его большие кроткие глаза взглянули на меня с детским удивлением.
— Ты в этом уверен?
— Да, сэр, уверен.
Помолчав немного, я сказал:
— Уиклоу, что это ты все время пишешь?
—Я? Я не так уж много пишу, сэр.
— Не много?
— Нет, сэр. А, вы, наверно, говорите про те бумажки… Это я мараю просто для забавы.
— И что ты делаешь с этими бумажками?
— Ничего, сэр… просто бросаю.
— И никогда никому их не посылаешь?
— Нет, сэр.
Внезапно я резким движением протянул ему письмо, адресованное «полковнику». Он слегка вздрогнул, по тотчас овладел собой. Щеки его чуть порозовели.
— Как же ты тогда послал эту бумажку?
— Я не… Я ничего дурного не делал, сэр.
— Ничего дурного! Ты выдал сведения о вооружении форта и считаешь, что в этом нет ничего дурного?
Он молчал, опустив голову.
— Отвечай и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?
Тут он, казалось, немного встревожился, но быстро взял себя в руки и сказал очень серьезно и искренне:
— Я скажу вам правду, сэр, всю правду. Письмо это никогда никому не предназначалось. Я написал его просто для забавы. Теперь я вижу, что это неправильная и глупая затея, но больше за мной никакой вины нет, сэр, даю вам честное слово.
— Приятно слышать. Ведь писать такие письма опасно. Надеюсь, ты уверен, что написал только одно такое письмо?
— Да, сэр, совершенно уверен.
Его наглость была просто поразительна. Он лгал с самым искренним выражением лица. Я выждал мгновение, чтобы усмирить закипающий во мне гнев, затем сказал:
— Послушай, Уиклоу, напряги-ка свою память и постарайся мне помочь, я хочу задать тебе два-три вопроса.
— Я сделаю все, что смогу, сэр.
— Тогда начнем вот с чего: кто такой «Хозяин»?
Невольно он бросил на нас быстрый испуганный взгляд. Но и только. Через секунду он уже был снова совершенно спокоен и ответил:
— Я не знаю, сэр.
— Не знаешь?
— Не знаю.
— Ты вполне уверен, что не знаешь?
Он изо всех сил старался выдержать мой взгляд, но не смог и медленно опустил голову. Он стоял молча и не шевелясь, только пальцы его нервно теребили пуговицу; на него жаль было смотреть, несмотря на всю низость его поступков. Немного погодя я нарушил молчание вопросом: